Сегодня в нашей рубрике два состоявшихся поэтических голоса: Сергей Надеев и Александр Переверзин. Они настолько разные, непохожие друг на друга, что объединить их можно одной лишь приверженностью к традиционной школе стихосложения.
Отмечу полярность.
Очеловечивая поэтику Александра Переверзина, можно сказать, что она крепко стоит на ногах, чувствуя под собой землю, при этом увлечённо разглядывает небо. Она гостеприимна и щедра – до той поры, пока ничто ей не угрожает. Частокол свален в кучу на заднем дворе, но его всегда можно поднять и выстроить вкруг себя непробиваемую стену.
Поэтика Сергея Надеева, напротив, устремляется вверх и витает где-то в облаках, откуда снисходительно посматривает в сторону земли. Есть в этом некий аристократизм. Она изначально защищена, потому что недосягаема – в гости просто так не напросишься, да и не просто так – тоже сложно.
Немного ликбеза
Порой поэтическая незрелость прячется за навязчивыми аллитерациями, которые скрепляются между собой натужной рифмой, будто худые фанерки двухсотмиллиметровым гвоздём. Иной раз читаешь стишок и не понимаешь, чем надо восхищаться: то ли тонкостью фанерок, то ли толщиной гвоздя. Вопрос о высоких смыслах поэзии даже не стоит. Интерес к тексту ограничивается способностью выговорить слова, из которых он «сделан».
В период лирического пубертата уделяется особое внимание внешним признакам стихотворного текста. Когда ученический этап проходит, начинается работа над тем, чтобы точнее (понятнее) перенести на бумагу своё внутреннее состояние (эмоцию, мысль). Чем яснее стихи, тем они глубже – мудрее.
Стихи с комментариями
С мудростью приходит усталость. Вот ведь раньше за вечер писалось с десяток многозначительных и туманных текстов, а теперь за ночь едва один получается. Но зато прозрачный, как детская слеза. Посмотрите, как тонко и точно подмечает подобную ситуацию Сергей Надеев:
Труднее с возрастом и петь, и умирать –
Предметы скопятся, а в кровь войдут привычки:
И коммунальных благ разбухшая тетрадь,
И нажитые лычки.
Не чаяли, а как-то всё свелось
К негромкой должности и рифме простодушной,
И вот цепляемся, как рукавом за гвоздь,
Сбежав по мостику далёкой ночью душной.
В конце концов, всё высказали мы,
Что мучило, бессонницей пытало, –
Заря в окне, и не хватает тьмы
Слова связать устало.
Порвать с накопленным? – Вольнó тебе стращать!
Уже не вырвемся. Да захотим ли сами,
Как в юности, бездомность совмещать
С почтовыми листами?
Классический инструментарий: «простодушные рифмы», пяти-, шестистопный ямб, ненавязчивые, еле заметные метафоры, будто вышедшие из повседневной речи, и тема безысходной мудрости как противовес юношеской неугомонности, когда накопления становятся синонимом опустошённости. Риторика финального вопроса приправлена смешком, потому что ответ на него очевиден и может быть озвучен с иронической ухмылкой в адрес ушедшей молодости: пусть будет как есть, больше не надо ничего менять.
Конечно, всё не так однозначно, и в хитро выписанных стихах тоже есть своя прелесть. Игра словами и смыслами, каламбуры и сентенции, выпуклые рифмы и скороговорки, будто вставные цирковые номера, развлекают читателя, как сальто через слона или как торт, брошенный в лицо клоуну. Ну а то, что развлекает, имеет право на жизнь. Но сейчас не об этом.
Интересно описано становление личности (автора) у Александра Переверзина в стихотворении «Дед всегда говорил маме…» из новой книги «Вы находитесь здесь»:
Дед всегда говорил маме:
не называй их нашими именами.
Как – придёт время – ты Кать и Алёш
пустишь под нож?
Какая Варька, какой Борька?
Называй Рябина, называй Зорька,
да хоть Ласточка, хоть Лебеда.
Но нашими – никогда.
Поэтому до четвёртого класса
я дружил с Кувшинкой, любил Водокраса,
носил в стойло Эльфу сахар и мел,
а с людьми дружить не хотел.
Мир маленького человечка наполняется живой природой, отслаивается от повседневной суеты и создаёт условия для развития поэтического дара. Стихотворение в духе «последних поэтов деревни», которое завершается строчкой о замкнутости и нелюдимости ребёнка, будто заверяется печатью экзистенциального кризиса (вкупе с мизантропией), свойственного возрастной столичной интеллигенции.
Современные авторы любят говорить о том, что любовь к поэзии пришла к ним через детские или подростковые травмы. Берут на жалость. Здесь же уверенный отход в сторону от модных литературных страшилок. Любовь к поэзии у Переверзина начинается с умения видеть прекрасное. Драматическая составляющая в осознании того, что это прекрасное – Рябина, Зорька, Лебеда, Кувшинка и даже Ласточка с Эльфом – всё это прекрасное будет пущено под нож ради сохранения жизни Кать и Алёш, Варек и Борек. Отсюда вырастает забота о нём.
Дмитрий Артис
Небо уходящее светлее
Сергей Надеев
* * *
То ли сердце среди четвергов ослепло,
То ли строже и суше с годами – Муза,
Но пустая душа – словно столбик пепла,
Для неё и любовь, почитай, обуза.
Бредит, бродит, бесцельно кружит по глине,
Надоедливо ноет сáднящим локтем
И в распухшей от слёз и обид сангине
Пропадает к утру за кровавым дёгтем.
Не посмеешь поверить – а то простила б...
Но боишься и прячешься в створки быта.
Может, сдержанность в чувствах – и вправду сила,
Что за восемь замков от меня закрыта?
Ну а может, с того и душа бедняет,
Что на волю её отпустить – не вправе?
Не держу, не держу... Только что меняет
В непомерно правдивом и злом Уставе?
* * *
В январе – мучительно темнеет:
В полдень ясно – день уже сгорел;
Чиркнешь спичкой – вспыхнуть не успеет.
В воздухе – как будто сыплют мел.
Где окажемся, свернув из переулка?
Тяжело темнеет на снегу
Летний дом; промёрзла штукатурка.
Рубят лёд на правом берегу.
Постоим на меркнущей аллее.
Остаётся и в последний час
Небо уходящее – светлее
Сумрака, снедающего нас.
Вскинешь руку – отзовётся тускло
На скупой перестоявший свет
Простенький, перехвативший узко
Левое запястие браслет.
«Пятый час...» А лыжник одинокий
Катит по расхлябанной лыжне:
Вдох и выдох. Снова вдох глубокий.
Лиственницы стынут в вышине.
Александр Переверзин
* * *
У Осипа сухарь за пазухой,
звезда прозрачная и бубен.
Он августовской крымской засухой
ведёт к ручью, и путь нетруден.
У Велимира – плачи Углича
и торфа влажная прослойка.
По иллюстрациям Митурича
кукушку ищет он и сойку.
Марина же ночами долгими
с лисицей знается, с совой.
Песок с засохшими иголками
смешали ей над головой.
Утро
Анне
Чтобы ты не пугалась грозы,
в дождь тебя мы к себе переносим.
За бетонной стеной бьют часы:
семь? А может быть, восемь?
Твой отец, на ладонь опершись,
получивший всё это даром –
тигра, зеркальце и вторую жизнь, –
отсчитает удар за ударом.
Всё сильней у тебя под ногой
никуда выгибается плёнка.
Ты проснёшься, прижмёшься щекой.
Я тебя усажу на ягнёнка.
Мы поедем, где му и где бе, –
в беспорядок вчерашний.
Там в квадратном окне будет виден тебе
кран подъёмный и страшный.