Наира Григори
Родилась в Ереване, Армения.
Окончила Ереванский медицинский институт. Работала в Институте хирургии им. А.Л Микаэляна. В 1994 году переехала в Москву, где продолжала работать врачом. Публиковалась в сборниках издательства «Четыре» (Санкт-Петербург) «Призвание – писатель», «Мелодии весны», «Творчество и потенциал» и в журнале «Время читать». В мае 2021 года вышла в свет книга «Не чужие» (СПб.: Четыре).
* * *
– Заткни её! Что она орёт целыми днями?! – кричал отец.
– Заткнись уже! – делегировала мать переданные полномочия. – Сколько можно орать?!
К трём годам дочь замолчала.
Утром её возили в сад, поздно вечером, когда забирали уже всех детей, за ней приходила мать. Иногда шатающейся походкой и необычно возбуждённая.
Тогда воспитательница суровела лицом и выговаривала матери:
– Ещё один раз, и я сообщу в опеку!
А ей нравилось, когда мама была такая. Навеселе она была обычно добрая и щедрая. Иногда даже покупала ей «киндер». Правда, редко.
Они гуляли в парке. Потом мама оставляла её дома, грозилась убить, если будет плохо себя вести, и уходила.
А она сидела тихо, как мышка. Плохо вести – это значит не молчать.
Как-то утром она проснулась не от звука открывающейся двери, а от протяжного воя. Сначала она испуганно сжалась в комочек под одеялом. Но вой не прекращался, и она тихонечко вылезла из-под одеяла и открыла дверь в комнату. На полу, на коленях перед диваном, стояла мать и выла. Увидев её, мать набрала побольше воздуха в лёгкие и промычала: «Убииииилиии, папку твоего убилииии!»
Она аккуратно закрыла дверь и ушла в свою комнату. Она подумала, что в детский сад её не отведут. И ещё она подумала, что если отца убили, то его уже нет в живых. А если нет в живых, то он, как баба Люба с первого этажа, пропал и больше не вернётся.
А потом она подумала, что если отца нет, то можно выть и орать, как мама.
Целую неделю к ним домой приходили какие-то посторонние люди, и даже полицейские. Потом все уходили и приходили снова. Какие-то незнакомые тётки хватали маму за руки, когда она кричала. Она продолжала тихо, как мышка, сидеть в своей комнате. Лишь изредка, когда её забывали покормить, она выходила на кухню. И в туалет. Потом, на девятый день, к ним пришло сразу много людей. Накрыли стол, ели и выпивали. Мама снова выла. А потом выпила и стала по-прежнему доброй и весёлой. И когда гости ушли, она вдруг заметила её.
– Чем от тебя воняет? Ты когда мылась в последний раз? Ах ты бедолага! Мамка-то твоя совсем забыла про тебя... Пошли помою.
Мама помыла её, надела всё чистое, покормила, поменяла постельное бельё и уложила спать.
Наутро дверь в комнату открылась, и она поняла, что пора идти в сад.
Тем вечером, когда мама её забирала, воспитательница, волнуясь, сказала:
– Вы знаете, Вера сегодня говорила! Я слышала её голос!
– И что?
– Так она говорит? Она не немая?
– Какая же она немая? Вы что! Вер, скажи что-нибудь!
Вера спряталась за спину матери и не сказала ни слова.
– За два года, что она в саду, я слышала её впервые. А ведь девочке скоро в школу!
Вечером мать снова заперла её дома и ушла.
Вера встала у зеркала и тихо завыла:
– Ууууууу, убииииили, папку твоего убииииилиии, уууууу....
Ничего не случилось.
Тогда она завыла громче:
– Ууууууу, что теперь буууудет, чтооооо?
В квартире стояла тишина. И потолок не рухнул. И соседи не стали барабанить в дверь. Вообще ничего не случилось. Вера прислушалась к тишине и очень тихо запела песенку, которую пели все, кроме неё, готовясь к утреннику:
– Ёлочка, ёлка, лесной аромат,
Очень ей нужен красивый наряд...
Потом она побежала к шкафу, накинула мамину прозрачную шаль, которую та ни разу не носила, и, держась за её края, стала петь и кружиться.
Она пела и пела. Всё громче и громче. И ничего не происходило. Только устала. Она положила шаль на место и уснула.
На следующий день, когда мать забирала её из сада, воспитательница сказала:
– Нина, вы опять нетрезвы.
Мать огрызнулась:
– Моя жизнь, что хочу, то и делаю! Что, сообщите в опеку? Давай, бегом! Пусть отберут эту обузу, и так достала!
– Нина, вы знаете какой у вашей дочери голос?
– Какой ещё голос?
– У неё ангельский голос. И абсолютный слух – так сказала мама Даши, а она музыкант.
– И что?
– А то, что ею надо заниматься. Вы вместе с собой топите и её. Понимаете? Я верю, что вы не совсем пропащий человек. И что вы любите её. Попробуйте ради неё изменить свою жизнь. Иначе я и правда избавлю её от вас ради её же блага.
Мама дёрнула Веру за руку:
– Вера, пошли!
И хлопнула дверью.
Всю дорогу она ругалась под нос и нечего было даже рассчитывать на «киндер». Вера злилась на воспитательницу.
– Сучка! – кричала мать.
– Сучка! – вторила ей тихо Вера.
Вечером вместо того, чтобы уйти, мать поставила её перед собой и, кажется впервые, внимательно на неё посмотрела.
– А ты красивая, как твой папка, – и всхлипнула. – А ну, спой!
– Что? – робко спросила Вера.
– Что-нибудь.
Вера подумала, что песню про ёлочку маме будет неинтересно слушать, и затянула:
– О-ой да не вечер, да не ве-ечер...
Мать молча выслушала до конца.
– Ты где выучила эту песню?
– Тётя Аня за стенкой её слушает.
Этим вечером мать осталась дома.
Утром дверь открылась в привычное время. Вера встала, умылась, оделась и молча стала натягивать сапоги.
– Ты чего это?
– А разве мы в сад не пойдём? – тихо спросила она.
– Пойдём. Но я есть хочу, пошли позавтракаем?
Вера молча сидела напротив матери и жевала бутерброд.
– Так утром есть захотелось... Сбегала в магаз, – объяснила мать.
Вера молчала.
– А у нас на той стороне проспекта есть музыкальная школа, – продолжила мать.
У Веры от непривычки есть так рано заболел живот.
– Чего молчишь? Пойдём поспрашиваем, как туда поступают?
Вера молча кивнула.
– Ну ты и тихушница! Кто ж знал, что ты поёшь? А чего не пела раньше?
– Нельзя было... – прошептала Вера.
Мать закурила.
– А ты папку-то своего помнишь?
Вера опять кивнула.
– Скучаешь?
– Нет, – снова прошептала Вера.
Мать помолчала.
– Может, и правильно. Иди одевайся. Вместе будем выкарабкиваться.
Мать потушила сигарету и пошла за ней одеваться.