Карен СТЕПАНЯН, доктор филологических наук, вице-президент Российского общества Достоевского
Не сразу решился откликнуться на статью Ольги Бугославской «Любовь или Великая Пустота» («ЛГ», №27). Для тех, кто пришел в Церковь недавно, открыл для себя эту тайну и великую радость, нередко тут же возникает – вполне понятное – желание делиться со всеми, просвещать и (что гораздо опаснее) поучать. Со временем все больше начинаешь обращать внимание на собственные грехи и все меньше считаешь себя достойным не то что поучать, но даже рассуждать пространно о вере и Церкви. Но все же решил высказать свои соображения, руководствуясь словами апостола Петра: «Будьте готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Петра.3:15). А в статье Ольги Бугославской поставлены очень важные, насущные вопросы, волнующие многих. Причем написана статья, в отличие от большинства нынешних «недоумений», обращенных к Церкви, в спокойном и благожелательном тоне, что очень облегчает мою задачу. Я такой же светский человек, как и Ольга, и пишу, конечно, не от лица Церкви, и не с позиций богослова, каковым не являюсь, а исключительно на основе своего личного опыта и почти трех десятилетий пребывания в Церкви (крестился поздно, уже за порогом тридцатилетия). И прошу мою уважаемую собеседницу и всех возможных читателей этой статьи поверить, что не напишу ни о чем, что не удостоверено моим личным опытом и размышлениями.
Начну по порядку. Что можем мы думать о католиках и протестантах, а тем паче о китайцах, японцах и индийцах, на взгляд православного человека удаленных от истины (есть, конечно, немало православных японцев, китайцев и индийцев, но сейчас говорю о тех, кто придерживается традиционных для этих стран верований)? О мусульманах, язычниках, атеистах, наконец? Многие из священнослужителей, если им задать такой вопрос, ответят: думайте прежде о своей собственной душе – заботясь о судьбах всего мира, берешь задачу не по чину и за этой глобальной задачей можешь о собственной душе и забыть. Но в традициях отечественной интеллигенции – печалование о судьбах человечества, и наш русский скиталец дешевле, чем на всемирном счастье, не помирится. Поэтому не стану и я отрекаться от того, что задумываюсь над этими вопросами. Отвечу так: Бог судит сердце человека. «Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня», - говорил Христос (Мф.15:8) и за прошедшие двадцать столетий слова эти не потеряли актуальности. «Христос умирал за всех людей без изъятия. Ему все одинаково дороги, все для Него родные» (архимандрит Иоанн Крестьянкин). О тех же, кто сейчас вне Церкви, прямо сказано апостолом Павлом: «Не слушатели закона праведны перед Богом, но исполнители закона оправданы будут; Ибо, когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую, - В день, когда, по благовествованию моему, Бог будет судить тайные дела человеков чрез Иисуса Христа» (Рим.2:13-16). Думаю, эти слова апостола Павла можно отнести не только к язычникам, но и ко всем, кто с точки зрения православного человека «далек от истины», как пишет Ольга Бугославская. Я могу молиться о том, чтобы всем людям на земле воссиял свет Евангельской истины (но лучше молиться лишь о тех близких людях, чья судьба тебя непосредственно волнует), могу отвечать на их вопросы о моем вероисповедании – но это и все, что могу в этом отношении сделать. И уж ни в коем разе не стану считать себя более близким к Истине, чем кто бы то ни был из живущих ныне (и живших прежде) людей.
Однажды блаженный Антоний молился в своей келье - и услышал глас: Антоний! ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии. Старец, взяв посох, поспешно пошел в Александрию. Придя к указанному ему мужу, старец сказал кожевнику: поведай мне дела твои, потому что для тебя пришел я сюда, оставив пустыню. Кожевник отвечал: не знаю за собою, чтоб я сделал когда-либо и что-либо доброе; по этой причине, вставая рано с постели моей, прежде нежели выйду на работу, говорю сам себе: все жители этого города, от большого до малого, войдут в царство Божие за добродетели свои, а я один пойду в вечную муку за грехи мои. Эти же слова повторяю в сердце моем, прежде нежели лягу спать. Услышав это, блаженный Антоний отвечал: по истине, сын мой, ты как искусный ювелир, сидя спокойно в доме твоем, стяжал царство Божие; я, хотя всю жизнь мою провожу в пустыне, но не стяжал духовного разума, не достиг в меру сознания, которое ты выражаешь словами твоими. И замечательно перекликается с этой древней христианской притчей свидетельство современного богослова Карла Раннера: «Каждому дана реальная возможность спасения» (курсив мой. – К.С.). Но путь к этому спасению легким быть не может.
Кого Отец любит, того наказывает – эта библейская мудрость, может, и отвергается современной педагогикой, но по-прежнему очень точна в понимании природы человека. Сам я пришел в Церковь после тяжелейшей личной трагедии, и у многих сейчас дело обстоит именно так: увы, зачастую только сильное потрясение позволяет восстановить подлинную картину мира в нашем сознании. Представим себе не столь уж невозможную ситуацию: что-то случится в судьбе всего человечества такое, что резко ограничит необходимые для жизнедеятельности ресурсы и (или) сделает зависимость выживания от решения духовных проблем прямой и очевидной (потому что зависимость такая существует всегда). Тогда может оказаться востребованным накопленный веками опыт Православной Церкви, все учение Которой есть учение о достижении счастливой и радостной жизни (сначала на земле, а потом на Небе) именно на основе аскетики и возможности обходиться без потакания человеческим слабостям (что так часто, увы, делают христианские Церкви на Западе). Но почему тогда, могут спросить, не окажутся востребованными индуизм, буддизм или другие религии, тоже проповедующие достаточно строгое отношение к плоти? А вот тут очень важно: потому что в христианстве есть Личность, Личный Бог, с Которым можно вести диалог и Который отвечает каждому, искренне обратившемуся к Нему, причем отвечает именно на языке этого каждого. Один сербский священник замечательно сказал однажды на проповеди: Христос вознесся на Небо в Своем человеческом облике для того, чтобы у каждого из нас был Свой Человек на Небесах. А без такого диалога в какой-то момент просто невозможно будет выдержать действительно глобальные бедствия.
Произойдет ли это, и когда, и в какой форме? Тут можно ответить коротко: Бог весть. Происходящее в мире сейчас еще пятьдесят лет тому назад тоже было весьма трудно себе представить.
Ах, эти православные, они хотят весь мир подчинить себе! – может воскликнуть здесь кто-то. Волноваться не надо: каждый человек и каждый народ проживает на земле ту судьбу, какую он сам себе определяет. Делает ли одна и та же католическая вера одних поляками, а других – совсем не похожими на них итальянцами? Нет, скорее каждый народ выбирает из Божественного учения то, что он выбирает, и тем формирует свою судьбу. Господь никого не насилует: Он предоставляет всем свободу и, любя всех нас, смиренно ждет, когда человек сам откроет свое сердце для Него.
И вот тут мы подошли к главному пункту и в статье Ольги Бугославской, и в многовековой полемике христиан с остальным миром. Если ваш Бог есть любовь и если Он всемогущ – то как Он попускает страдания добрых людей и преуспеяние злодеев, и самое непонятное: как допускает Он смерть и муки невинных детей? Однако это аргументы, попытаюсь показать, не против существования божественного Промысла, а за него. Нарисованная Ольгой Бугославской картина свидетельствовала бы о действительно бессмысленном и жестоком устройстве мира (вернее, об отсутствии какого-либо устройства), если бы за пределами Земли и физического космоса была бы «Великая Пустота» - или «ужасающая пустота», по выражению Клайва Льюиса (астрофизики ведь уже доказали конечность материи, не ставя, как ни странно, при этом вопрос: каково же бытие за ее пределами?). Но представим себе, что Господь за каждый добрый поступок – или за «общее» доброе поведение – даровал бы всяческие земные блага, а за дурные и злобные дела тут же следовало бы наказание. Мир превратился бы в вольер для дрессировки крыс: пошел в правильную сторону – получи вкусный корм, в неправильную – вот тебе удар током. О какой свободе человека (а это главный дар Бога человеку и только от нас зависит, как мы воспользуемся им) мы могли бы тогда говорить? Однако Он – даже в очевидных случаях Своего вмешательства, в том, что мы называем чудом – всегда оставляет некий «зазор», позволяющий человеку все объяснить земными причинами: подействовали лекарства, кто-то вовремя предупредил об опасности, сломалась машина и потому не доехал до аэропорта, а самолет разбился) и т.д. То же самое, кстати, относится к доказательствам бытия Бога – если бы это можно было бы на земном языке доказать, или если бы Бог въяве предстал перед человечеством, то нам осталось бы лишь пасть ниц и рабски признать Его власть над нами. Ни о какой свободной любви и вере тогда не могло бы быть и речи.
Но абсолютная свобода предполагает и абсолютную ответственность. Адам и Ева не исполнили просьбу Бога: «А от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт.2:17), не исполнили и впустили смерть в мир. И большинство потомков их продолжали искажать созданный Богом и дарованный человеку совершенный мир, и только в этом причина всех происходящих на земле зол, бедствий и катастроф: все они порождены человеком и его деятельностью. Не говоря уже об очевидных случаях – болезнях, войнах, терактах и т.п., и землетрясения и наводнения включаются сюда – тому есть физические доказательства, не говоря уж о метафизических.
Не «безбожники компактно проживают в сейсмологических районах», как иронически пишет Ольга Бугославская, а район становится сейсмологическим от проживания безбожников. И это вовсе не обвинение в адрес японцев. Безбожники могли проживать совсем в другом районе. И здесь возникает новый вопрос – из тех многих, что поставлены в статье моей собеседницы: разве можно за грех одних наказывать других?
Непростая (и это не автокомплимент, а напротив) собственная жизнь научила меня во всех бедах, происходящих не только лично со мной (это-то не сложно), но и с окружающими меня людьми, искать причину именно в моих собственных грехах, ошибках и предательстве. И я всегда нахожу такую причину – ясную и очевидную. Думаю, и всякий более-менее честный перед собою человек может сказать то же. И, конечно, невыразимо больнее и невыразимо назидательнее для человека видеть, как страдает твой ближний по твоей вине, нежели мучиться самому (есть, конечно, и те, до кого Бог и так «достучаться» не может…). Становится ли при этом наш ближний, с которым произошло несчастье, «демонстрационным материалом»? Нет, ибо в его (ее) судьбе произошедшее было нужно для иного (бессмысленных испытаний не бывает) и, возможно, боль или болезнь того человека пройдет, послужив благотворному повороту в его душе, а ты навсегда останешься с потрясшим твое сознание уроком: какие ужасные последствия может иметь твой личный поступок или даже помысел, твой личный (пусть и кратковременный) переход на сторону зла.
Для чего так устроен мир? Видимо, для того, чтобы люди поняли, что все они – действительно братья и сестры, действительно одно тело, во главе со Христом. Который мучается за всех нас, Которого каждый из нас мучил и мучает своими грехами, как больнее ран от гвоздей мучили Его насмешки и злые выкрики окружавших Его Крест: «Других спасал, а Себя Самого не может спасти! если Он царь Израилев, пусть теперь сойдет с Креста, и уверуем в Него» (Мф.27:42).
Непосильных испытаний тоже не бывает (думаю, Ольга Бугославская знает притчу о человеке, который пришел к Богу с жалобой на то, что его крест слишком велик и тяжел для него и после долгих поисков среди предложенных ему на замену выбрал-таки именно тот, с которым пришел). Бывает (и часто), что люди считают испытания, выпавшие на их долю, непосильными (причем так бывает отнюдь не с теми, кому выпали действительно тяжкие испытания). Но за этим обычно следует злоба на Творца и на весь им созданный мир, на всех окружающих, отчаяние, а порой и выданное самому себе разрешение на злые дела (раз уж так со мною – так уж я со всеми так!). И есть другой путь: оглядеться вокруг, увидеть, какие испытания выпали на долю других людей, помочь им, по возможности, и, попробовав осмыслить все, что с тобой произошло, попытаться сделать пространство своей души и пространство вокруг себя территорией, свободной от зла. Какой путь лучше? Но второй путь непосилен, невозможен, - могут сказать. И вот тут вспомним, что сказал Христос: «Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин.14:12). Неужели Его вера в нас беспочвенна?
Собственно, всякий, дающий себе разрешение на совершение греха (а что такое грех, каждый в сердце своем знает), тем самым признается в недоверии к этим словам Христа. А самоубийцы добавляют к сему и хищение: нельзя распоряжаться тем, что тебе не принадлежит (а то, что жизнью человек обязан не только папе с мамой и не двум молекулам, которые почему-то решили соединиться в мировом океане, породив земноводных, уверен, догадывается каждый человек). Однако Церковь не запрещает молиться за самоубийц келейно, то есть у себя дома, и есть специальный день – накануне Троицы – когда можно молиться о них и в храме. Но если бы знала моя собеседница (а я думаю, знает!), скольких людей остановила перед самоубийством мысль о загробном наказании и запрете на отпевание (потому что о ближних в эти минуты думаешь меньше: если действительно любишь их, не станешь уходить)! Волна самоубийств среди молодежи, прокатившаяся недавно по России, не свидетельство ли того, насколько представления о сакральности жизни и смерти исчезли из сознания людей (похожее происходило в России в начале ХХ века и затем в тридцатые годы)?
Но вот, однако же, страдания детей, - как сказали бы герои Достоевского. Подумаем: возможно ли представить себе мир, в котором дети были бы избавлены от последствий зла, совершенного людьми? Надо было бы создавать некие резервации, отделенные – чем? – от всепроникающего зла мира? И до какого возраста держать тогда детей в этих резервациях? До какого возраста дети должны быть ограждаемы от зла мира? До окончания срока невинности по церковным канонам (7 лет) или дольше? Конечно, всемогущий Бог мог бы устроить и это – но подумаем хотя бы о таком последствии: срок ограждения детей от зла и смерти истекал бы, скажем, к десяти годам. С каким ужасом ждали бы тогда десятого дня рождения родители и сами дети?
Но все это, повторяю, могло свидетельствовать только о зле или бессмысленности как основах мироустройства, если бы мир был замкнут физическими границами. Но жизнь наша на земле – очень ценная сама по себе! - есть начало, как бы подготовительные классы к будущей вечной жизни (это, кстати, можно понимать и в чисто «учебном» плане: кто-то заканчивает учебный курс быстро, а кого-то Учитель, милосердствуя, не отчисляет много десятков лет, все надеясь на вразумление; не говорю сейчас о тех, чья жизнь продлевается ради нас: «дабы они не без нас достигли совершенства», как говорится о святых в Евангелии – Евр.11:40). И вот там, на Небесах, все получают воздаяние по чистоте души своей, по вере и по тому, насколько познали они истину, будучи на земле (это то, что мы постигаем здесь, а как поступит в каждом случае Всезнающий и Милосердный Господь, нам не дано знать). И если бы безумно горюющие об утрате близких люди могли бы представить то счастье и блаженство жизни с Богом, которое испытывают сейчас и ушедшие в тот мир дети, и все, кто в жизни сей совершил хоть немногим больше добрых дел, чем дурных, их горе было бы меньшим; а ведь есть еще и такая действенная помощь ушедшим, как искренняя молитва – каждая из них услышана Богом. Но совершенно неправильно было бы думать, что праведникам и злодеям только на Небе достается справедливое воздаяние. Каждый из нас по тем редким мгновениям, когда он (она) находился в единении с Богом (как бы мы Его ни называли про себя) и с окружающим миром, может судить о том блаженстве и радости, в котором проводят свою жизнь на земле подлинные праведники (и которую может стяжать каждый из нас, если захочет!), и которую обретают люди в раю. И, напротив, по тем минутам, когда мы злы на всех вокруг, когда нас переполняют зависть, раздражение, ненависть, можем судить о тех, кто изо дня в день питается этими чувствами здесь и будет вечно существовать, мучимый отсутствием любви, там.
Но есть ведь еще и непостижимый Божий Промысл. И именно Его наличие позволяет нам догадываться, почему, скажем, именно за данной Своей овечкой «особо присматривал» Господь. И еще не будем забывать более простую истину: чудо происходит только с тем, кто открыт для него. На каждый наш шаг к Нему Бог отвечает Своими десятью – но только на наш шаг.
И чудо всегда локально – эпицентр его в праведнике. По отношению ко всему человечеству оно было совершено дважды: в момент сотворения мира и в момент воплощения Христа (так что можно сказать, что вся наша история покоится на чуде как своей основе). Даже прекращение всемирного потопа и обещание Бога не губить более все человечество случилось во многом благодаря праведности Ноя. И в дальнейшем спасению народа, страны, человека содействовала способность хоть на мгновение взглянуть через окошко на Свет (а святые держат это окошко для нас открытым всегда).
Однако все эти наши рассуждения о человеческих страданиях будут невыносимым фарисейством, будут, по выражению Достоевского, «пищеварительной философией», успокаивающей совесть, если мы забудем: каждая смерть, каждая мука человеческая есть наше личное горе, изъян и в мироздании, и в душах тех, кто потерял родного человека. И мы обязаны восстановить утраченную целостность нашими молитвами, нашей любовью, нашими духовными усилиями, нашей жизнью, может быть. Да, Бог есть любовь, но любовь эта осуществилась на земле Крестом. И пока не произошло окончательное восстановление Божественности мира, «христианская вера есть стояние у Креста» (отец Александр Шмеман): то есть распятие вместе с Ним за грехи мира и победа над смертью единственным оружием – любовью.
Самым невозможным было бы обратиться к тем двум женщинам, о которых пишет Ольга Бугославская, с призывом вспомнить свои грехи, из-за которых они потеряли сына и внука, или же предложить им не горевать, поскольку ребенку их сейчас хорошо на Небесах. Но если они придут за помощью в своем горе к священнику или к мирянину, помнящему о нашем бессмертии, то спасительно – для всех троих - было бы поговорить с ними так, как это делает старец Зосима с матерью, потерявшей маленького Алексея, «человека Божьего», и оплакивающей его пустые сапожки, что стоят ныне у кроватки (помните начало «Братьев Карамазовых»? – пересказывать Достоевского не стану, лучше перечитать самим).
И вот, наконец, последнее – поведение самих верующих. Увы, здесь многие упреки моей собеседницы справедливы. Христиане действительно должны светить всем, памятуя о том, что призваны свидетельствовать о Христе, и главным образом для тех, кто не видит Его. А мы часто поступаем совсем наоборот: беремся поучать и порицать всех вокруг, забывая о том, что в Церковь приходят не учить, но учиться. Продаем сами себе индульгенции на какие-то «мелкие» (с нашей точки зрения) грехи, - раз уж в главном-то мы с Богом (но с Ним ли?). А то и позволяем себе в храм не ходить, утверждая, что Бог у нас и так в сердце (но Он ли? – церковь в данном случае служит как бы камертоном, помогающим не сбиться в сторону: вспомним о постоянной борьбе добра и зла в сердце человека, которое, по точному определению Достоевского, есть главное пространство борьбы дьявола против Бога). Кто-то из мудрых священнослужителей сказал: мы, христиане, должны даже всем своим видом постоянно возвещать миру радостную пасхальную весть: Христос воскресе! Христос победил смерть, победил все многомощное зло мира, мы отныне вновь свободны и бессмертны! А мы ходим с хмурыми, а то и злобными лицами, обижаем и обижаемся… Великим Постом ежедневно молим Господа: «Даруй ми зрети мои прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь», но как только Господь, по великому милосердию Своему, готовится выполнить нашу просьбу, тут же забываем об этом. Впрочем, что же это я? Это я забываю…
Я уж не говорю о тех случаях, когда Божьими словами и псевдохристианским поведением лицемерно прикрываются для достижения неких личных выгод. На каждые 12 учеников Господа приходится один Иуда (и пропорция именно такова, просто Иуда со стороны заметней). Но ведь мы не отказываем в доверии медицине, хотя немало врачей нарушают клятву Гиппократа, не перестаем посылать детей в школу или в университет, хотя многие преподаватели не заслуживают своего высокого звания… Вылечится тот, кто хочет вылечиться, и выучится тоже тот, кто хочет.
Конечно, приверженность христианству делает человека нравственным; а я бы сказал точнее – приверженность Христу (именно это ставит нравственность человека на твердую почву, иначе ведь легко сбиться на: «нравственно то, что служит делу…» – такому, другому, третьему; «будь благожелателен к ближним, ибо это залог их доброго отношения к тебе» - а если я не хочу их доброго отношения? «твоя свобода ограничена лишь свободой другого человека» - но где эта грань? и т.п.; а приверженность Христу дает один возможный ответ: поступай – в меру своих человеческих сил - так, как тут поступил бы Христос). Но эта приверженность отнюдь не связана напрямую с количеством икон в доме, количеством посещений (хорошее слово в данном случае) храма или паломнических поездок. Христос сказал: «Не всякий, говорящий Мне: “Господи! Господи!” войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Мф.7:20). И порой гораздо ближе, по-моему, к Богу люди, которые ощущают, что они, как пишет Ольга Бугославская, «не очень тверды в своей вере», а то и вовсе считают себя атеистами (но отдавать безусловный приоритет духовным ценностям, пренебрегать инстинктом самосохранения – откуда эти качества в нашей земной природе?). Однако возможно ли перевоспитать человека, если, как утверждает автор статьи «Любовь или Великая Пустота», люди либо обладают нравственным чувством, либо нет? Тут я единственный раз отказываюсь понимать мою умную и глубокую собеседницу: насколько я вижу, она отстаивает человеческую свободу (как бы по разному мы ни представляли себе источник этой свободы). Как же согласиться тогда с предопределенностью от рождения к нравственной или безнравственной жизни? Каждый момент нашей жизни открыт для полного преображения. Помните в «Идиоте»: «точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего ребенка улыбку заприметит, такая же точно бывает и у Бога радость, всякий раз, когда Он с неба завидит, что грешник перед ним от всего своего сердца на молитву становится». Первым из всех людей Христос ввел в рай разбойника, обратившегося к Нему со своего креста. Но иные из нас так и живут всю жизнь с закрытым сердцем, думая, что видят Бога, видят только себя.
Почему-то из всех приведенных Ольгой Бугославской примеров мне больше всего врезались в память отец с дочерью, проходящие мимо мороженого, игрушек и воздушных шариков. И я вспомнил об одном из своих родственников, у которого была замечательно красивая и талантливая дочь (объект моего восхищения в детстве). Отец ее баловал, как мог, постоянно снабжал деньгами и ни в чем не отказывал. Не дожив до 50-ти лет, она умерла от алкоголизма и наркомании, а до этого умер ее с детства больной сын. Если бы тому отцу сказали, что он любил более всего себя, а не свою дочь, он бы страшно вознегодовал… Мне думается, что и упомянутый Ольгой Бугославской отец (или молодой дед) тоже больше любит себя, нежели дочку (или внучку), и тоже вознегодует, если ему об этом сказать.
Когда тебя начинают поучать, да еще пытаясь стать хоть на ступеньку выше, то именно дарованное человеку чувство свободы побуждает бунтовать, и бунт этот принимает подчас крайне уродливые формы, вроде тех, о которых упоминает Ольга Бугославская. Это хорошо понимал Достоевский, и потому в его произведениях нигде нет прямого резонерского авторского голоса. Вот только каждому бунтовщику хорошо бы следить, чтобы бунт не стал больше его самого…
Господь никого не лишает свободы – да и зачем, если Сам же даровал ее? И чем ближе ты к Нему, тем больше у тебя этой свободы – только это свобода от греха. Часто говорят (вот и моя собеседница): в церковь идут те, кто боится сам решать – пусть, мол, за меня решают Господь и священники. Но на самом деле жизнь каждого христианина есть постоянный выбор: помочь ближнему, может быть, в ущерб собственной семье, или нет; неукоснительно соблюдать пост, рискуя обидеть или поставить в неловкое положение радушных хозяев, принимающих тебя, или доставляя неудобства ближним, или нет; помолиться в данный момент, вводя, может быть, в искушение окружающих, или нет (а ведь я назвал не самые сложные случаи). Из множества подобных мгновений складываются вся наша земная жизнь и посмертная судьба, и Господь не решает за нас, Он может лишь помочь решить, а обращаться в том или ином случае за помощью к Господу или священнику – это ведь тоже личный выбор каждого.
Церковь вообще не стремится к упрощению духовной жизни человека (блаженство «нищеты духовной» - то есть отсутствия духовной сумятицы и мучительной внутренней борьбы – достигается большей частью на очень высоких ступенях духовного развития, в результате долгого и сложного пути). Мне в моей профессиональной деятельности нередко приходится сталкиваться с упреками: вы хотите сузить Достоевского до уровня христианского богослова, ограничить его рамками христианского учения. Такое извинительно говорить только тем, кто совсем не знает ни жизни, ни творений, скажем, Ефрема Сирина, Василия Великого, Григория Паламы – с какими силами мирового зла им пришлось выдержать бой, в какие глубины человеческого естества они проникали и какие высоты человеческого духа были открыты им! Уж меньше всего они были простецами.
Стоит ли оберегать людей от чтения поздних произведений Льва Толстого, «Лолиты», «Мастера и Маргариты» (намеренно беру столь разные по духовному потенциалу явления)? Оберегать, по моему разумению, не надо, а предупреждать, объяснять кое-что до или после чтения (в формате, доступном для всех, кто захочет об этом узнать) - надо. Опять же по собственному опыту могу сказать, что прочитанный в ранней юности роман Булгакова надолго перекосил мне мозги, уверив (раз такой мастер об этом пишет!), что все написанное в Евангелиях, неправда, - а вот какова же правда? – и тут начиналось действие самой необузданной фантазии. А скольких молодых людей роман приводит к мысли, что Воланд является главным управителем мира и восстановителем справедливости? Но где та грань, за которой предупреждение, вызванное заботой о духовном здоровье дорого и родного тебе человека (а для священника все люди – дорогие и родные, как бы нам порой ни казалось иначе) переходит в вызывающую отпор опеку, посягновение на свободу ближнего, а то и диктат (или будет нам таковым казаться)? В каждом случае по-разному. И на кону порой стоит спасение души и того, и другого, и предупреждаемого, и предупреждающего (смотри выше о простоте и «несмысленности» жизни для христианина, за которого вроде бы все решает Бог).
И, наконец, самое последнее – о соотношении Церкви и государства. Здесь мне сказать почти нечего, потому что вот здесь уже надо говорить от имени Церкви. По моему скромному разумению, никакое устройство государства и никакое взаимодействие государства с Церковью (или отсутствие оного) не обеспечат спасения вашей души (и не способны погубить ее). Но власти предержащие должны понимать, что государство самим существованием обязано в первую очередь силе и чистоте духа собственных граждан и их устремленностью к Богу, и делать все, чтобы обеспечить свободу и право каждого в исповедании собственной веры (атеизм – тоже вера): во-первых, ограждая от посягательств внешних врагов, которые стремятся превратить этих граждан в своих ментальных и (или) физических рабов, и, во-вторых, обеспечивая эти право и свободу вероисповедания внутри страны. Для выполнения подобных задач в каждый исторический период нужна своя форма правления. Демократия, на мой взгляд, не существует ни в одной стране мира – везде вопрос о видимой власти решают (или думают, что решают), те, у кого в руках реальная власть (в наше время в основном финансовая). Но в конечном итоге каждый народ имеет ту власть, какую он на данном этапе своего развития заслуживает. А глас народа – глас Божий, это знали еще древние. Вот так и осуществляется «тайна Божьего решения», так же она осуществляется в жизни каждого из нас.
Те же древние говорили: доказывать, что Бог есть – такая же глупость, как и доказывать, что Его нет. Надеюсь, этого мы с моей собеседницей сумели избежать. Задача подобных диалогов, мне думается, в том, чтобы яснее представить, самим себе и друг другу, и всем, кто захочет увидеть, те две картины мира, которые существуют в религиозном и секулярном сознании, а дальше уж пусть каждый человек выбирает ту, которая ему представляется правильной.