Мадянов стал сниматься школьником, уже тогда насупленным и основательным. Его брали играть не наивняшек с лопаткой, а хмурых провинциальных гаврошей. Оттого и не попал в пул ясноглазых бебистаров типа Феди Стукова: к умилению не располагал и на обложке журнала «Экран детям» смотрелся бы угрожающе.
Плыл по Миссисипи-реке с беглым негром (Гек Финн в «Совсем пропащем» Данелии).
Выходил с кирпичом на нож старшеклассника («Весенние перевёртыши» по Тендрякову).
Пародировал правильных и целеустремлённых советских детей («Всё дело в брате»).
Двигался вперевалочку – босой и в кирзачах. Посматривал на мир исподлобья. Невзирая на косолапость (или именно из-за неё), во всех трёх фильмах обращал на себя заинтересованное внимание девочек, в последнем – пионерской богини Наташи Сеземан, год спустя отнявшей юное сердце у дебютанта Миши Ефремова в «Когда я стану великаном».
И везде – с 11 лет – категорически был Романом. В титрах детских картин среди Петь, Алёш и Серёж значилось: «Роман Мадянов».
По-взрослому себя поставил, без скидочек.
Глядел в упор.
Отвечал на вопросы твёрдым «да» и «нет».
Гнул свою линию.
Фрол Калиткин из «Всё дело в брате» стал прообразом большинства его будущих героев. Одно только редкое для пионера имя восходило к самовитым купцам А.Н. Островского, которых артист Мадянов вскорости переиграет в избытке. Сценарист, ехидный молодой Лунгин, зримо издевался над расхожей маской идеального ребёнка, оттого фильм и прошёл тихо: дети просто ничего не поняли, а из взрослых кто понял – помалкивал в тряпочку. Фрол занимал разом все выборные должности: старосты, редактора стенгазеты, начштаба «Зарницы» и председателя совета отряда. Кидал несогласных через пупок. Давил авторитетом. Поучал. Подозревал. Перевоспитывал. «Ковал счастье людское у них на голове», как скажет сам Мадянов ещё в одной роли. Был обобщённым будущим гражданином начальником, думным боярином, его превосходительством и всеми распашными олигархами-управленцами. Разве что в бытность пионером чужого не брал – но аппетит, как известно, приходит во время еды.
В ГИТИС поступил под зарок в годы учёбы не сниматься. По выпуску отслужил в РВСН. Вернувшись, отыграл ещё 207 ролей в придачу к первым десяти, приблизившись к рекордсменке этого дела Любови Соколовой (кстати, жене его первооткрывателя Данелии) – у той было 350. Женился сразу и навсегда, а не щеголял перечнем былых подруг и дульсиней. Рыбалку любил – так, трижды ходил к Урганту в «Смак» разную рыбу готовить.
Лукаво пёр по жизни и кино улучшенным танком Т-90.
Был гостем на свадьбе, прапорщиком, особистом и сотней милиционеров. Милиционеры квасили все – в «Копейке», «Бабле», «Иронии судьбы 2» и «Диком поле». Под мухой собирал глаза в кучку, а губы – в стрелочку, хмурил брови и раздувал щёки. В «Диком поле», штурмуя засевших в сарае урок, бил с «калаша» одиночными и орал гениальное луциксаморядовское: «В районе – суки, в области – суки, в Кремле – суки сидят! Продали всё – патронов не допросишься! Эй, вошь! Ты там не вздумай сдаваться, я пленных уже четыре года не беру!» Но голову мертвецу рубить лопатой не дал: показал власть оборзевшим и озверевшим станичникам. Фильм у режиссёра не вышел – один только Мадянов там на месте и был. Тревожно, говорил, стало в степи, а я один здесь милиционер на 20 хуторов. А и впрямь же было тревожно, в ранних-то 90 х.
Особистом всегда ходил врасстёжку, по-хозяйски – чтоб воротом толстую шею не жать. Глазами сверлил, измену искал, с деланым сочувствием выводил на чистую воду – в «Штрафбате» особенно. Застегнуться пришлось только в «В круге первом» в роли начальника Смерша Абакумова: к Сталину на доклад в таком виде не явишься. На пару с А.С. Смирновым отыграли там ключевую сцену, где зэк Бобынин перед главой МГБ вставать отказывается: я вам нужен, а вы мне – нет. Смирнов партнёра запомнил и позвал уже в свой следующий фильм – «Француз».
Кривлялся «под Ильинского» в «Орловой и Александрове». Вытирал испарину, прижимал портфель, прочищал пальцем ухо от ора народных талантов.
Бисировал в бессмертном номере «Собрание на ликёро-водочном заводе» для сборника жванецких миниатюр «Одесский пароход»: «А что-то я не вижу здесь начальника транспортного цеха». «Водители Ларионов и Кутько…» Фильм опять не удался, и опять Мадянов был безупречен.
Так и дорос потихоньку до вельмож и царедворцев – сначала советских (Фрунзе, Киров, Абакумов), потом и имперских (Морозов, Мордвинов, Шувалов). Пиком стало приглашение на роль Аракчеева в «Союз спасения». Граф был мужчиной сухощавым и желчным, а артист – сдобным и ругательским, но облик сановного держиморды уже настолько ассоциировался именно с ним, что авторы портретного сходства искать не стали. Так Жаров исполнял когда-то Малюту: жирным зайцем при Иване и коршуном поверх остальных.
Злодеи, сыгранные тысячекратно, его не портили: даже в самых аспидах чувствовалось нечто человеческое.
Играл бы и дальше, удил бы и дальше, да рак скосил в одно лето. Незаконченными остались 10 картин (хорошо, если роли доделаны). Подвис, как и в первую экранизацию, «Момент истины» по Богомолову. Тогда, в невышедшей постановке Жалакявичюса, исполнитель роли начразведки Егорова Бронюс Бабкаускас покончил с собой из-за диких болей в спине. Теперь на той же роли скончался Мадянов.
И всё же, и всё же.
Посреди десятка ролей уйти – уметь надо.
Целеустремлённый Фрол Калиткин исполнителем был бы доволен.