Мы никогда не отмечали «день победы» в Гражданской войне. Только взятие Зимнего, дату Октябрьской революции, после которой, как считалось (и, видимо, вполне справедливо), будущие успехи были предопределены. Рубежей, которые можно считать многоточиями в конце Гражданской войны, несколько. Пожалуй, самыми яркими из них стали победы над врангелевцами и взятие Крыма в ноябре 1920 года. После этого жизнь в стране постепенно стала переходить на мирные рельсы. Но оружие Красная армия ещё не складывала. Поход, в соответствии со знаменитой песней, ещё не закончился ни «на Тихом океане», ни в якутских снегах.
Последний аккорд противостояния связан с судьбой Анатолия Пепеляева. Во время Февральской революции он носил погоны капитана. При Александре Керенском успел стать подполковником и георгиевским кавалером. Весной 1918 года начал действовать против большевиков в Томске. Первое лето Гражданской войны стало для его корпуса триумфальным: пепеляевцы взяли Красноярск и Верхнеудинск. В сентябре 27-летнего Пепеляева произвели в генерал-майоры. Вскоре он признал верховную власть «правителя омского» адмирала Александра Колчака, а в конце года вошёл в Пермь, за что получил своего второго Георгия. Военное счастье начало изменять ему летом 1919 года, когда красные принялись теснить его войска в районе посёлка Филенки. Пепеляев возглавил 1-ю армию колчаковского Восточного фронта, на него делали ставку, но выправить положение молодой генерал не мог.
Уже осенью Колчак оказался в отчаянном положении: красные наступали, фронт затрещал, да и Пепеляев вступил в конфликт с верховным: требовал отставки главнокомандующего Константина Сахарова, а самому адмиралу грозил арестом. Их немалыми усилиями примирил брат генерала – Виктор Пепеляев, глава колчаковского правительства. Но для колчаковцев уже началось время бегства.
Обречённый альянс
Это красным командирам трудно было рассчитывать на зарубежные кущи, а Пепеляев с семьёй в апреле 1920 года уже обживался в Харбине. Там он организовал артель «для прокорма» и воинский союз для души и в конце концов решился поддержать восстание в Якутии, которое подняли офицеры в надежде расшатать ещё сырую советскую систему. Предложил Пепеляеву эту авантюру хорошо знавший северные края эсер Пётр Куликовский. А поддержал материально генерал Михаил Дитерихс, ненадолго утвердившийся во Владивостоке. Куликовский в 1905 году прославился убийством московского градоначальника графа Павла Шувалова, а Дитерихс слыл самым рьяным монархистом, черпал идеи в фактуре XVII века и называл себя земским воеводой. Так выстраивались противоречивые и по большому счёту обречённые альянсы.
Пепеляев и сам не мог понять, за какое будущее он воюет. В колчаковской среде его считали «левым», недолюбливали. Он понимал, что белым не хватает «народности». С такими сомнениями движение – и без того хлипкое – обречено на поражение.
В дневнике Пепеляев писал: «Моя мечта – выйти в Сибирь, создать сибирскую национальную народно-революционную армию, освободить Сибирь, собрать всесибирское Учредительное Народное Собрание, передать всю власть представителям народа. И дальше – как они решат. Мои убеждения – я народник, ненавижу реакцию с её местью, кровью, возвращением к старому и, пока буду во главе вооружённых сил, никогда не допущу старорежимцев. Власть крестьянства, деревни – вот мой идеал. Воплощение старорусских вечевых начал, православия, ополчения национального».
Он метался. Зато был искренен – и это привлекало к Пепеляеву немногих, но верных соратников.
Пепеляев собрал более 700 бойцов, назвал свою рать Милицией Татарского пролива и направился в Якутию. Укрепился в Аяне, получил поддержку (вряд ли абсолютно добровольную) от тунгусов и пустился в отчаянный поход на Якутск.
К концу 1922 года красные овладели Дальним Востоком – Дитерихс к тому времени бежал в Шанхай. Это ещё один финальный рубеж Гражданской войны. Но Пепеляев всё ещё надеялся на слабость власти большевиков и оружия не складывал. Его отряд – не больше тысячи человек – оставался в начале 1923 года последним оплотом белых в России. Им удалось захватить пригород Якутска – Амгу. Дальше на пути пепеляевцев встал отряд красноармейцев Ивана Строда, опытного и волевого военачальника. Недаром в Первую мировую он заслужил четыре солдатских Георгия, а в Гражданскую в конечном итоге – три ордена Красного Знамени.
Красноармейцев в окрестностях якутской столицы было ещё меньше, чем пепеляевцев, но они выстояли в упорных сражениях и не сдали город. В урочище Сасыл-Сысыы, в жестокий мороз, бойцы Строда выдержали 18-дневную осаду, которую считают последним крупным сражением Гражданской войны.
Красноармейцы в те дни проявили истинный героизм. Потом подошла подмога – а Пепеляеву некем было пополнять свой отряд. Никто не собирался поднимать оружие против советской власти.
«Неблагодарное это занятие – бить красных», – говорит один из героев известного фильма. 100 лет назад это понимали все. Надежды Пепеляева на народное сопротивление против большевиков рухнули: местные партизаны подняли оружие против белых. 18 июня отряд красноармейцев занял штаб Пепеляева. Генерал велел своим людям сдать оружие. Больше сотни самых отчаянных презрели этот приказ и сгинули в снегах. А с теми, кто сдался, красные, по признанию самого Пепеляева, обращались гуманно. Они вообще, по-видимому, уважали друг друга – Строд и Пепеляев.
Всё закончилось 30 июня, когда пленённую «дружину» Пепеляева доставили в красный Владивосток. Эту дату можно считать ещё одним финальным рубежом Гражданской войны.
Рывок и катастрофа небольшого пепеляевского отряда – это сценарий, который повторяли все белые армии, начиная с корниловской. Вспышка на несколько месяцев – и крах. Мы привыкли преувеличивать масштабы сражений Гражданской войны. Миф о мощном белом движении, как это ни парадоксально, создала советская власть. Писатели и «былинники речистые» выстраивали историю новой страны, которая рождалась в тяжёлых боях.
Справедливость победы
Что осталось от тех битв? Скажу по секрету, что самая большая ошибка, которую мы можем сегодня сморозить, – это идеализация проигравших в Гражданской войне. Проигравших с треском, бесславно. Их не нужно проклинать – их и в советское время не принято было проклинать. Проигравшие могут научить одному – поражениям. Ещё они могут указать самый короткий и надёжный путь к банкротству. И, к сожалению, трудно не заметить признаков того, что многие у нас увлечены разными изводами «белой идеи», которой вообще-то в Гражданскую войну не было. Нечего им было противопоставить революционной концепции переустройства страны и мира, которая шла от Радищева, вызревала в студенческой среде 1860-х, всходила в 1890-е, в спорах о марксизме, взрывалась в 1905-м, когда, быть может, самый способный защитник прежнего режима – Пётр Столыпин – писал в панике: «Дела идут плохо. Сплошной мятеж в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими, почти раздетыми помещиками. На такое громадное пространство губернии войск мало, и они прибывают медленно. Пугачёвщина!» И – ещё откровеннее: «Олинька моя, кажется, ужасы нашей революции превзойдут ужасы французской. Вчера в Петровском уезде во время погрома имения Аплечеева казаки, 50 человек, разогнали тысячную толпу, 20 убитых, много раненых... Местные крестьяне двух партий воюют друг с другом. Жизнь уже не считается ни во что… В городе завтра хоронят убитого рабочего и готовится опять манифестация – весь гарнизон на ногах. Дай Бог пережить всё это».
Это 1905-й, Саратовская губерния – не самая революционная. Вовсе не апофеоз волнений того года. Можно ли после этого приписывать события 1917 года «трагической случайности», чьему-либо «предательству» или деятельности инопланетян? Революция созревала и в студенчестве, и в самой гуще крестьянства, и, конечно, в рабочей среде, и среди тех, кто в Российской империи был ущемлён в правах, от старообрядцев до иудеев. Владимир Хотиненко очень точно назвал один из своих фильмов – «Ленин. Неизбежность». Столь крупные исторические драмы всегда подготовлены историей до уровня неизбежности. Для кого-то эта неизбежность – трагедия, для большинства граждан СССР – начало начал.
Позже именно энергичная и жёсткая политика Столыпина, возглавившего и Министерство внутренних дел, и правительство, пригасила пламя революции, но не одолела его – и премьер-министр отлично это понимал. То, что у нас есть Красное знамя, то, что у нас есть семидесятилетний советский опыт, – это высота, которую нельзя сдавать.
А что до белых, в Гражданскую войну они даже боялись (а многие и просто не желали) поднять знамёна самодержавия – да, наверное, это ещё примерно с декабря 1916 года было делом безнадёжным. А остальное во многом превратилось во внутривидовую борьбу недавних соратников по революционной борьбе, социалистов. Стройные формулы «белой идеи» появились, как остроумие на лестнице, после основных событий, в эмиграции, в мечтах о русском Муссолини и о запоздалом реванше.
Конечно, нужно изучать и наследие белых – крайне противоречивое. Но в последние годы ощутим акцент на их идейном наследии, героизация проигравших генералов, адмиралов, атаманов… Беспричинных поражений не бывает – и, привыкая к мнимому «величию» разбитых полководцев, мы непременно повторяем их ошибки, копируем те пороки, которые и стали причиной поражения тех, кто воевал против красных. Есть старый закон – историю пишут победители. Если вдуматься, он справедлив. Хорошо бы нам его не нарушать…