Анна Ревякина
И, хотя моя цель – не вырасти, но расти,
ужасаясь дремучести воздуха над головой,
я всегда вспоминаю, что здесь полегли костьми,
уходя в забой, уходя в запой.
По стеклянное горлышко узких шахт.
Четверенили потихоньку, как муравьи.
Не отмыть под ногтями, и в пальцах суровый такт –
сама соль земли, сама боль земли.
Словно стон роженицы – выдох, вдох –
нарастает рокот внутренних галерей.
Уповай на Бога, но помни, что этот Бог
не жалеет даже собственных сыновей.
Но руда-земля тебя любит – вторая мать,
подземелий пыль не похожа на стылый прах.
Если цель твоя – выстоять, так учись стоять,
но тебе в этом не помощник страх.
Я с детства помню ясные открытые шахтёрские лица, их пронзительные глаза, словно бы подведённые чёрным косметическим карандашиком. Угольную пыль очень сложно отмыть до конца, она въедается в межресничное пространство и придаёт взгляду шахтёра недостижимую для людей наземного труда глубину.
Сейчас стало модным рассуждать о геопоэтике, конечно, и донецкая поэзия имеет свои геопоэтологические черты. Сама территория, на которой много поколений подряд живут люди физического труда, естественным образом влияет, в том числе и на литературу, а не только на бытованье местных семей.
Донецкий бассейн – бассейн удивительного языка, который находится на пограничье русского и украинского, сама граница эта плодотворна в той же степени, в какой плодородна богатая углём земля. На этом стыке рождаются простые, прямые, честные, физически правильные стихи, живые стихи, живые, как сам язык. Здесь есть и «бутылёк», и «тормозок», и «коногонка», являющаяся отчасти нимбом, с той лишь разницей, что нимб подсвечивает лик святого, а коногонный свет направлен от шахтёра, призван подсвечивать не носителя, а пространство вокруг. В этом подсвечивании кроется сакральная жертвенность, огромная сила духа, трудовое упрямство идущего вперёд и только вперёд шахтёра.
Находка, месторождение новых смыслов – стихи Сергея Фесенко, шахтёра, так рано ушедшего с поверхности Земли в её недра, теперь уже навсегда. Его стихи легки, но не легковесны, они естественны в своём стахановском героизме, в своём ежедневном подвиге. Его поэзия похожа на его работу, она – есть проникновение в недра языка, она – есть извлечение на поверхность диковинных слов, в которых слышится нечто первозданное, она – есть знаки и символы, она – есть тот самый отбойный молоток – само шахтёрское сердце. В его стихах совсем не видно пота, в них нет пустоты, нет выработки, а есть только ценная порода. Порода особых людей, которые умеют легко преодолевать тяжелейший путь так же, как умеют писать о вещах сложных (в том числе профессиональных) свободно и понятно.