Журнальный вариант
Есть что-то символическое в том, что идея создания журнала «Новый мир» (1925 год) принадлежала руководителю «Известий» Ю. Стеклову, а в течение первого года совозглавлял журнал ленинский нарком Луначарский. Журнал до сих пор как бы сохраняет колорит «современных известий» и некий революционный говорок, так сказать, с культурологической эмфазой (не без лёгкого снобизма), так и слышится: «Из математики пять, из истории пять, из словесности русской...» Журнал – отличник, для которого очень значимы места в рейтингах рядом с литературными вершинами, где обитают исключаемые из всех школ пришвины или иосифы бродские... Но, если серьёзно, «НМ», без сомнений, интересный журнал.
Яркими периодами в его истории можно назвать те годы, когда руководили журналом поэт Александр Твардовский (дважды) и прозаик Сергей Залыгин. Твардовский опубликовал повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». При Залыгине, придерживающемся умного, широкого взгляда на литературу, увидели свет многие ранее непечатные вещи – «Котлован» Андрея Платонова, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «Раковый корпус» и «Архипелаг ГУЛАГ» (отдельные главы) А. Солженицына... Именно от Солженицына исходила магнетическая сила внезапного правдивого слова, вызвавшая массовое притяжение к «НМ» интеллигенции. Русский старец-противленец и, как проницательно заметил Владимир Березин в эссе «Последний классик» (№ 5, 2018), фактически анти-Толстой, однако соответствующий тому же образу учителя-пророка-романиста, затмил глобальным сюжетом собственной жизни и борьбы все остальные писательские имена. Вообще Березин попытался очень объективно представить А.И. Солженицына, но вывод его эссе: в XXI веке быть классиком образца XIX невозможно, – думается, спорен: если обратить внимание на то, с какой верой идут сегодня многие за создателями всевозможных «учений», видно – потребность в таком учителе-пророке есть. И он может оказаться и писателем. Но – маргинальным: коммерциализация литературы, не обогнувшая и мейнстрим, такого варианта не предполагает.
Но факт есть факт: для нескольких советских поколений «НМ» – это именно А. Солженицын. И только потом Ч. Айтматов или Ф. Искандер, В. Астафьев, В. Белов, Ф. Абрамов или Ю. Трифонов, В. Маканин, из ныне здравствующих А. Ким, В. Лихоносов, В. Крупин, А. Битов, Т. Толстая, Юз Алешковский, В. Пелевин...
Георгий Давыдов («Лоция в море чернил», № 6, 2018) приводит и такой не очень известный факт: «В начале 1970-х именно Солженицын выдвинул Набокова на соискание Нобелевской премии по разряду словесности». То есть фактически Солженицын пророчески предугадал «набоковские» литературные приоритеты конца ХХ века. Однако, как точно написал тот же Георгий Давыдов, наше «...общество увлечено вовсе не литературой (делом одиночек и для одиночек), а совсем иным видом азарта – политическим (делом толпы и для толпы)». К тому же толпе много дороже слова жизненный сюжет. Именно оттого писателям, чтобы их заметили, приходится примерять образ политической жертвы (иногда вполне искренне): политический протест – верный путь к успеху; или украшать собственный имидж «клубничкой»: за опошление платят. Впрочем, многие литераторы, стремясь «снять» формочку для собственного мифа о самом себе», как выразился прозаик Михаил Немцов в своей парафилософской повести «Вперёд, медленно поднимаясь» (№ 4, 2018), и сами не замечают результата подмены. В этом плане очень интересен и точен рассказ Николая Фоменко «Как я был волонтёром» (№ 4, 2018), казалось бы, о другой ситуации (военно-приграничной), но на самом деле – о той тонкой, почти незаметной грани нравственного выбора, переступив через которую один раз, человек попадает уже на психологически скользкую почву. Это как раз учительский рассказ, но совершенно лишённый назидательности.
«Лоция в море чернил» Давыдова, возвращающая писателю его особую, уникальную, магическую роль («Писатель – маг. Только маг может творить из неживого (слов на бумаге) – живое (героев)... Ещё он маг в причудах. (...) писатель сам погружён в свою ворожбу»), на первый взгляд противоречит другой публикации «НМ» – повести Алексея Музычкина «Арнольд Лейн» (№ 5, 2018). (Отдельный ракурс – название – по известной песне группы Pink Floyd). Повесть А. Музычкина, казалось бы, просто занимательная литературная иллюстрация к «Смерти автора» Ролана Барта, снизившего образ писателя утверждением, что не он – главное лицо, а текст – текст ведёт и в нём действует сам язык. Герой Музычкина попадает во власть языка. Даже название героя-сочинителя в повести бартовское – scriptor: для Барта литературное творчество – обезличенная деятельность, вообще акт высказывания – всего лишь акт высказывания, не более того, и фактически он тираничен по отношению к субъекту. Потому у А. Музычкина язык (через буквы) как тиранический монстр полностью овладевает волей героя повести и разрушает его личность. Автор просто доводит до предела концепцию Р. Барта и, что действительно интересно, обретя вид психоделического кошмара, концепция попадает в зону самоотрицания. Так мстит писательская магия своим ниспровергателям.
Другой монстр обитает в романе Олега Ермакова «Голубиная книга анархиста» (№ 4, 2018). Обло-Лаяй – «монстр вышибания денег». «НМ» представляет фрагмент романа. Видимо, боясь испугать молодых читателей «обилием букв», журнал, не публикуя романы в полном объёме, просто сообщает читателю, в каком издательстве выйдет книга, часто это издательство – АСТ, «Редакция Елены Шубиной».
Любимый критиками Олег Ермаков – долгоиграющий автор: его герои переходят из романа в роман. Вот и здесь главный герой уже знакомый читателю анархист Вася, любитель Чжуан-цзы. Правда, Чжуан-цзы – представитель даосизма, который, мягко говоря, слабо с анархизмом соотносится. Думаю, О. Ермаков представляет, что такое дао, и ощущает – главное в даозизме – тот невидимый вечный порядок вещей, тот путь, следуя которому как раз обретаешь внутреннюю гармонию. А гармония – социопсихологический антоним анархии. Можно, конечно, доказать, что анархический элемент входит в гармонию как необходимый антипод, поддерживающий порядок угрозой его разрушения... Но эти силлогизмы уже за пределами текста. Впрочем, герой и не обязан знать то, что знает автор. По отрывку из романа, даже такому значительному (в смысле объёма), трудно судить о достоинствах или недостатках всей вещи. Возможно, при чтении книги впечатление искусственности и надуманности коллизии, установочности ряда диалогов и сновидных вставок, набранных курсивом, развеется...
Надуманность проглядывает и в рассказе Елены Долгопят «Призрак» (№ 5, 2018). Рассказ имеет точку напряжения – эпизод, когда невидимый герой входит в квартиру охранника. Но через несколько строк напряжение спадает и создаётся впечатление, что далее автор усиленно размышляет, чем бы ещё завлечь читателя. Е. Долгопят умеет это делать – но здесь мотив слишком выпирает из текста, как гвоздь из теста (прошу прощения за случайный юмор)...
Слишком схематично подана главная мысль и в рассказе «Спор» Ольги Покровской (№ 5, 2018): два героя (один из них тоже охранник) приходят к выводу, что новый хозяин завода, вышколенный и образованный миллионер – криминальный «авторитет», первый владелец предприятия, как бы застреленный в 90-е. В рассказе есть одно достойное внимания психологическое наблюдение: криминальный полуграмотный хозяин относился к людям по-человечески, а его модификация утратила это качество полностью – ныне народ для владельца заводов, газет, пароходов – ничто. Кстати, возвращаясь к «Голубиной книге анархиста» – Олег Ермаков пошёл ещё дальше: его кролики, с которых сдирают шкуры, это, конечно, и есть народ. Но и сами хозяева крольчатни – рабы, ими правит монстр Обло-Лаяй...
В занимательном и остроумном рассказе Валерия Вотрина «Ленин в Тюмени» (№ 5, 2018) обыгрывается советский девиз КПСС «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» и, по сути, разрушается народная мифологема – вечная надежда на лучшую долю: «А вот если бы Ленин ожил...»
Издания в «Редакции Елены Шубиной» ожидает и книга Кати Капович, из которой в «НМ» напечатан один небольшой рассказ «Бегунья» (№ 6, 2018). Рассказ выделяется на фоне тематически родственных (о первой любви) благодаря очень точному, образному и динамичному описанию бега – причём в восприятии именно бегуньи, а не зрителей.
О любительском спорте (на первый взгляд) и повесть Сергея Золотарёва «Лаун-теннис» (№ 7, 2018). Текст, как игра, занятный – несмотря на смерть одного героя и «взрывной конец». Почему – занятный? Во-первых, потому что автор – поэт, и не просто использует в прозе поэтические тропы, а буквально играет ими, как теннисным мячом (повесть как раз об игре в теннис). Явно нравящиеся журналу «НМ» ассоциации с орнаментальной прозой (от Олеши и далее) навязчиво отчётливы: «Глаза вытканы паучками зрачков», «Глаза – вывернутые носки – двумя комками смотрят...», «Появляется Зойка, звонкая, как струна», «Улыбчивый Зуев – затушенный о море бычок солнца» и так далее. Место действия – почти мифологический Извинигородок, немного салтыков-щедринский, немного гоголевский (названием автор, видимо, как бы просит прощения у российской глубинки). Герои выспренно философствуют и стилистически говорят почти одинаково: «Вот Георгий Яковлевич нам о струнах давеча, что это архетип пространства говорил...» Или: «Ну а философия мяча... Мяч – это сторона потустороннего...» Когда философствовал платоновский герой – это никогда не смотрелось пародийно: за текстом обнаруживалось метафизическое пространство... В городок приезжает гуру-тренер, который возводит игру в теннис до уровня космического постижения бытия. «Во время игры у некоторых игроков при включении функции автомата возникает нечто сходное с медитативным состоянием – происходит расщепление – внешний и внутренний миры оказываются способными проникать друг в друга». И это занятно (так сказать, во-вторых). Повесть будет звучат ново для тех, кто не знаком с трансперсональной психологией, в частности, с методом холотропного дыхания, – не только особые практики, но и любой спорт (теннис в повести легко заменить) может вызывать особые трансперсональные состояния сознания. Что касается триллерского оттенка («НМ» вообще обаятельно мизантропичен и любит попугать читателя): теннисный корт здесь – изнаночная сторона кладбища (в начале повести и кости появляются для устрашения). Сама Земля – гигантское кладбище: тысячи наших предков лежат в ней. Но есть и ассоциация со стадионами на месте могил первых лет советской власти...
Но кладбище надежд и талантов – и… обычный офис. Жаль, что рассказ Георгия Панкратова «Акак» (№ 7, 2018) написал не М. Зощенко – вот уж кто бы сатирически (и очень смешно) представил офисный планктон. Но «Акак» совершенно лишён юмора, это крик отчаяния гибнущего мелкого клерка, потерявшего из-за витальной необходимости зарабатывать всё, даже веру в любовь. А если вспомнить Л. Толстого, сама любовь – это вера. В рассказе, написанном в стиле «новой искренности» (кем-то остроумно переименованной в «новую неискренность»), как мне думается, нет... самого рассказа: осмысление психологического феномена а-ля «Духless» ни одного нового штриха не прибавило. Хотя написано живо, и в качестве исповедального поста в «Живом журнале», несомненно, вызвало бы сочувствующие отклики.
Но всё-таки в представляемых номерах, на мой взгляд, интереснее не проза, а поэзия.
«НМ» стремится быть, так сказать, в авангарде «новых веяний» – оттого публикуемые стихи разнообразны, хотя в подборках сама поэзия равно как присутствует, так и отсутствует, подменённая маскирующейся под стихи информацией или медитацией, не ставшей поэзией, но и не присоединившейся к поэтической прозе. В «НМ» есть и силлабо-тоника, и нетрадиционная метрика, порой рифмованная, иногда без рифм. Полина Барскова (№ 5, 2018), как ни странно, напомнившая частью подборки стихи об отце Юрия Кузнецова, просто не ограничивает себя никакой определённой манерой. Александр Кабанов (№ 4, 2018) пытается осовременить традицию добавлением в стихи компьютерной лексики (смайлики, логин, квест и пр.), иногда и лексики низкой, сейчас, к сожалению, широко употребляемой. Обращает на себя внимание стихотворение «Даже странно, что это не я написал...» (кроме последней строки). Оригинальны (но сильно на любителя) «телемахиды» Дениса Безносова (№ 6, 2018), тематически актуален «древний грек» Максима Амелина (№ 6, 2018), а Дмитрий Быков (№ 7, 2018) в который раз удивляет контрастом между своей видимой успешностью и невидимой никому печалью...
Поэтические страницы «НМ» явно выделяют его на фоне других «толстых» журналов, предъявляя читателю как талантливую традиционную лирику, так и высокого уровня усложнённый стихотворный эксперимент.
Опять же, на мой взгляд, то, что сейчас принято считать современной «сложной» поэтикой, – всего лишь признак поэтической индивидуации, отрыва большинства пишущих стихи от вечного «эгрегора поэзии» и «подключения» исключительно к сознанию собственного «Я», лабиринты которого (факты, впечатления, мысли) могут нравиться, а могут быть и скучны. (Об этом же, правда, несколько иначе писал К. Анкудинов). Часто такие стихи, вследствие отсутствия выхода на вечную глубину-высоту, как бы лишены объёма. Когда мы читаем стихи Тютчева, Фета или Рубцова, Решетова, слово «интересно» не определяет сути явления, мы просто сразу чувствуем: это поэзия. Однако стихи могут обладать как бы двойной парадигмой: то есть быть интересной поэзией (Николай Заболоцкий, Юрий Кузнецов): яркая личность выявляет в стихах себя и «подключена» через канал вдохновения к «эгрегору поэзии». Причём чем сильнее идущие потоки по каналу вдохновения, тем талантливее поэт. И тем опаснее это для него. Часто поэт платит своей жизнью (или, как Тютчев, невольно приносит в жертву поэзии другого человека – при условии полной душевной слиянности). Именно отрицание романтизма и поэтической мифологии – защитный механизм современных стихотворцев – «гибели всерьёз» они предпочитают медитацию или игру во «власть текста» (Алексей Музычкин показал, что и это может привести к абсурду и чревато разрушением авторского «Я»).
Отрицание романтической мифологизации, восприятие её всего лишь как лицедейства, крушение веры в поэтическое слово, и как следствие, так сказать, десакрализация поэзии, низведение русской литературы с высоты бытийности до уровня почти бытовой, пусть даже интеллектуальной, коммуникации, одна из идейных, альтернативных линий современного литературного процесса – и её с юмором, но отчётливо выразил постоянный автор «НМ» Владимир Салимон (№ 5, 2018): «... но мне смешно смотреть, как пыжится/товарищ мой,/ во все лопатки в нём что-то шевелИтся, движется как будто на садовой грядке\ Все ждут, каким таким сокровищем\ наш друг бесценный разродится,\ кто будет этим фруктом-овощем? \Быть может, зверь?\ А может, птица?...(...) А вдруг роман? А вдруг поэма?»
Ёрничество в стихах – признак как раз отсутствия веры в поэзию. Пустота безверия заполняется пессимизмом: «Негодяям не успеть/ с(Рифмовать) меня и смерть», – это самый, пожалуй, оптимистичный Михаил Квадратов (№ 4, 2018), «Мёртвый посёлок Алыкель», «Смерть победит жизнь» у Дмитрия Данилова (№ 4, 2018), «Муж детей не любил. Велел дочку в лес нести» – это Лета Югай (№ 5, 2018), «...а решёткой грудной/ я давно перегной/и душа моя едкий газ...» – Григорий Петухов (№ 7, 2018).
Но не всё так мрачно в «НМ»: стихи известной поэтессы Светланы Кековой (№ 4, 2018), верной традиции, – пример тонко интонированной философской поэзии, то есть наличия подлинной поэзии и незаурядной личности. В стихотворении «Огонь вещей» она, с одной стороны, возвращает образ Николая Заболоцкого («огонь, мерцающий в сосуде»), с другой – его же опровергает, наделяя вещи внутренним огнём вследствие иллюзорности чувств, то есть снимая с образа оболочку – главную для Заболоцкого: дух. Идущее следом стихотворение, как раз о Заболоцком, менее удачно, рассудочно. Пушкин именно рассудочность отрицал в поэзии: «глуповатость» – адекватный представлениям того времени признак иррациональности (иррационален шут – дурак – трикстер). Рассудочное построение мешает и некоторым другим стихам подборки С. Кековой, хотя в целом они, несмотря на некий чуть по-женски манерный оттенок ряда строк (что почти типично, впрочем, для женской поэзии), выделяются на общем фоне (особенно «От всех домов, в которых я жила...», «Девочка с плетёною корзинкою» (вспомнился итальянский цикл Блока), «Я столько раз подходила к краю...».
Край реальности, край бытия, край света, который «за тем углом», пограничье между Явью и Навью... Новомирский классик Олег Чухонцев (№ 4, 2018) признался: «я всё своё написал во сне». Именно – балансирования на краю двух реальностей теперь избегают стихотворцы, ведь даже принесение жизни в жертву всё ещё существующей Музе – не гарант состоявшейся поэтической судьбы: «Рифмофлёт, порезанный в подъезде, ты напрасно Бродского любил...», – написал дебютант «НМ» Александр Францев (№ 7, 2018), его подборка, ярко иллюстрирующая «изнанку мира» (вспоминаются Сергей Чудаков, Аркадий Кутилов и пр.), так и называется «Чуда не произошло». С этим после прочтения четырёх номеров «НМ» можно поспорить: то по-хлыстовски истязающая себя, то впадающая в полное самоотрицание – поэзия жива. Разве это не чудо? «В личностном небе я до рассвета буду скитаться\С маленькой лирой, с маленькой книжкой солнца и ветра», – признаётся Евгений Чигрин (№ 6, 2018), – талантливым поэтам не стоит ничего бояться: ни традиции, ни романтизма...
Отличная рубрика журнала «Новые переводы»: Антон Чёрный перевёл с немецкого стихи поэтессы Марии Луизы Вайсман (1899–1929) (№ 4, 2018), одарённость которой даже по переводам чувствуется, а известный поэт Александр Тимофеевский (№ 6, 2018) представил стихи Леси Украинки (1871–1913).
Мария Бушуева