Что же такое поэтическое направление? В сущности – это не что иное, как отношение поэта к миру, выраженное стилистически. И три ключевых направления в русской поэзии начала прошлого века – символизм, акмеизм и футуризм – существуют и сегодня. Конечно, несколько видоизменённые. Интонационно, лексически и образно обновлённые. Но, несомненно, узнаваемые.
Почему же вот уже целый век они актуальны? Да потому, что фундаментальны, потому что определяются не только суммой художественных приёмов, но и тесно спаяны с тем или иным психотипом поэта, с его способом освоения философско-эстетического пространства жизни.
Присутствуют на сегодняшней поэтической арене и акмеисты, и символисты, и футуристы. Может быть, они сами таковыми себя и не считают. Да это и не важно. Важно то, что и по сей день есть поэты, ратующие за наглядную предметность образов, земную основу переживаний и точность слова. Есть и те, которые ценят слово как символ, выражающий суть некоего явления, им важнее не зримые детали, а смысловые обертоны; все их думы о небесном, а земное – только лишь платформа, где надо немного постоять – дождаться поезда, идущего в иные, запредельные края. Есть и футуристы – авангардисты, бунтари, ищущие «самовитое слово» и втайне, наверное, всё ещё надеющиеся сбросить с парохода современности Пушкина, Достоевского и Толстого. А их всё так же проходят в школе...
Правда, яркие бунтари начала века постепенно выродились в филологических акробатов и лингвистических фокусников, к тому же по большей части невероятных зануд.
Однако речь в данном обзоре пойдёт не о них, а о «потомках» символистов и акмеистов. О трёх поэтах из разных городов России. Надя Делаланд родилась в Ростове-на-Дону, Станислав Ливинский – в Ставрополе, Артём Морс – в Иркутске. Делаланд можно смело причислить к символистам, Ливинского – к акмеистам, а вот Морса – пожалуй, и к тем и к другим.
Все три книги изданы в издательстве «Воймега», в своём роде единственном, выпускающем в свет книги поэтов, и притом достойных, хотя это, увы, не имеет никакой коммерческой ценности, но зато, несомненно, имеет ценность духовную, а значит – вечную.
ПОЛЕ ЦВЕТОВ В ИЮНЕ
Надя Делаланд. Сон на краю. – М.: Воймега, 2014. – 48 с. – 1000 экз.
Не дари ты мне – ни живых, ни мёртвых,
ни в тюремных горшках, распустивших нюни,
ни в торжественных похоронных свёртках,
подари мне поле цветов в июне.
А слабо – всё поле? Чтоб днём и ночью
стрекотало, пело, жужжало рядом,
семантическое, ага, в цветочек,
в мотылёк, в кузнечик, в листок дырявый.
Я бы этим полем твоим владела,
любовалась, глаз бы с него не сводила,
и вдыхала запах бы, и балдела,
и бродила, и хоровод водила.
Если угодно, это символизм человечный, внятный, в центре которого не умозрительные конструкции, а реальный лирический герой, вызывающий интерес и сочувствие. Не помню, чтобы лирический герой Валерия Брюсова или Андрея Белого пробуждал к себе подобные чувства. От стихов мэтров всегда веяло неземной прохладой... От стихов же Нади Делаланд идёт горячий ток, и нет никакой необходимости сверяться с внутренним вопросом: верю или не верю? Потому что однозначно – да, верю.
За это время я успела
родить детей,
привыкнуть к своему лицу,
понять, что душераздирающая жалость –
единственная верная любовь...
И вот этому верю тоже:
перестану узнавать
кто зашёл в мою палату
лица станут как заплаты
и когда влетит пернатый
ангел с клювом виноватым
ляжет рядом на кровать
грустный маленький горбатый
я возьму его с кровати
колыбельно напевая
чтобы ртом своим кровавым
навсегда поцеловать...
Вот каким, оказывается, может быть символизм – даже в наше жёсткое время – сердечным.
ПЕРЕМОТАЙ НА САМОЕ НАЧАЛО
Станислав Ливинский. А где здесь наши? – М.: Воймега, 2013. – 48 с. – 400 экз.
Всё – череда сплошных утрат.
Вишнёвый луг и бежин сад.
Шагами меришь клетку.
А время, словно старший брат,
смеётся, ставит детский мат
и не даёт конфетку.
Всё здесь к месту, всё убедительно, даже разговорное слово «меришь» прочитывается без спотыкания.
Почти все стихи Ливинского – это овеществлённая ностальгия по юности, по всему молодому, счастливому, навсегда утраченному. Горьким обаянием тоски веет от этой книги.
И женщина, которую девчонкой
ты дёргал за косички в первом классе,
тебя не узнаёт. И плач ребёнка
ещё бессмыслен, но уже прекрасен.
Перемотай на самое начало.
Запоминай обратно эти лица,
где сердце неразборчиво стучало
и в книге жизни вырваны страницы.
Она пройдёт, как будто не заметит.
Не дёргайся! Ну что бы ты сказал ей?
Что помнишь. Что у вас могли быть дети
красивые с зелёными глазами.
Лирический герой Станислава Ливинского – нежный хулиган, искренний, одновременно безутешный и задорный. И вот эта амплитуда – безутешности-задорности раскачивает каждое стихотворение на эмоциональных качелях. Точен их интонационный размах, крепко смысловое натяжение опоры, мощен ритмический поток ветра в лицо. Для Ливинского-поэта нет неважных деталей, все они создают необходимую атмосферу.
Например, вот такого неожиданного и тёплого портрета родителей:
...И будто бы мама с девичьей косой,
а с нею отец, молодой и колючий,
пьёт чай у окошка в трусах и босой
из кружки любимой с отбитою ручкой...
ЮНЫЕ СУМЕРКИ
Артём Морс. Другими словами. – М.: Воймега, 2014. – 40 с. – 400 экз.
Мне восемь лет – я, кажется, пою,
и старый снимок это отражает.
В дурацком детском галстуке стою
на дне рожденья друга – он не знает
и я не знаю, как мы будем жить,
чего искать, с кем расставаться,
о чём мечтать, кого любить,
в какой толпе теряться.
<...>
А мы поём, мне восемь лет, и всё,
всё хорошо, на улице темнеет,
зима, гирлянда светится огнём,
и мы поём, кто как умеет.
(«Фотография»)
От житейских подробностей рукой подать до метафизики и вопросов жизни и смерти. Акмеистическая поэтика естественно и ненатужно перерастает в символическую. Сменилась интонация, а у Морса она не застывшая, а всегда разная, – сменился угол зрения, а значит, и стиль.
На тонком лезвии рассвета,
в метафизическом Крыму,
когда-нибудь я встречу лето
и не умру.
Эмоциональность Артёма Морса не броская, а скорее сдержанно-глубокая. Есть почти во всех стихах книги какая-то солнечная грусть. Но это не пышное полдневное солнце, а скорее закатное, но ещё не состарившееся. Это состояние, которое можно было бы назвать юными сумерками. Гармонично сочетаются и лексические ряды: от разговорного до высокоштильного. И вообще вся разношёрстность и некоторая угловатость поэтики Морса создают странный уют, как если бы на развалинах дома поставить удобное кресло и сидеть как ни в чём не бывало, любуясь на облака. Черпая гармонию не из внешнего, а из внутреннего мира, тоже достаточно хрупкого.
О родине ни слова,
чего болтать о ней,
она придёт, и снова
скрипит входная дверь...