В нынешнем году мы отмечали 100 лет со дня рождения писателя Виктора Астафьева. Этому событию посвящён специальный президентский указ. В его родной Овсянке открылся, в дополнение к действовавшему мемориальному комплексу, огромный Национальный центр его имени. Проведены десятки мероприятий, посвящённых его памяти. А в серии ЖЗЛ вышла новая книга «Астафьев. Праведник из Овсянки». Беседуем с её автором, лично общавшимся с писателем, Олегом Нехаевым.
— Наш разговор уже не один раз откладывался из-за ваших встреч с читателями. Такие общения что-то дают вам в понимании сегодняшнего восприятия Астафьева?
— Честно говоря, не ожидал, что мне так часто придётся удивляться. Есть почитатели, которые досконально знают астафьевские произведения и факты его биографии. А есть те, кто ничего о нём не слышали, кроме каких-то невероятных домыслов, которым они полностью доверяют. У нас появилась категория молодых людей, для которых интернет стал своеобразным божеством. Прослеживаются и отголоски мифологизации. У меня уже состоялось больше двух десятков встреч с читателями и, судя по вопросам, знаменитого писателя нередко воспринимают эдаким мужиком из дремучей сибирской деревни. Правда, Астафьев, иногда и сам этому подыгрывал, прохаживаясь в фуфаечке по своей Овсянке. А был он между тем хорошо самообразованным, самодостаточным, мудрым и свободным человеком. Не говоря уже о его особенной талантливости.
Сегодня уже совсем немногие знают, что Астафьев объездил полмира. Его приглашали выступать в престижных университетах. Его книги были переведены в трёх десятках стран. И при этом он оставался очень простым в общении. Отвечал почти на все письма. А таковых набралась не одна тысяча. Уже только одно это говорило о его удивительной и редкой отзывчивости, особенно по нынешним временам. Вообще он был очень разносторонним человеком. И таким же противоречивым. Его до сих пор многие восторженно любят и в неменьшей степени некоторые его ненавидят. Причиной тому — его гражданская позиция. Умел он и книги писать доходчиво, и говорить с проникновенной прямотой.
— Наверняка, Вас не раз спрашивали, почему именно так назвали книгу: «Астафьев. Праведник из Овсянки»?
— Это один из часто задаваемых вопросов. В ответ всегда напоминаю библейское: «…ибо семь раз упадёт праведник, и встанет; а нечестивые впадут в погибель». В первой главе книги я как раз и написал, что главное в Астафьеве не созданные им произведения, а сотворение из себя человека. Духовное возвышение. И мой текст прежде всего, не о литературе. Она только как зримое средство. Точно так же, как и дело каждого из нас, которым мы занимаемся.
Очень многие сегодня удивляются, когда видят типовую пятиэтажку в Красноярске, в которой жил Астафьев, лауреат пяти Государственных премий. Так же воспринимается и его маленький домик в Овсянке, огороженный штакетником. Во дворе у него не было даже собаки. И уж тем более не было никакой охраны. А ведь люди постоянно приезжали к нему за советом, обращались за защитой и помощью со всей страны. Иногда заявлялись и недоброжелатели. Приходили заниматели денег и желающие с ним выпить. Он действительно был во всех смыслах народным писателем. Единственным из провинциальных, к кому домой приезжали президенты страны. Наверное, он был последним таким русским литератором.
Не так давно я месяц работал в Переделкине. Как же я удивился тамошним переменам! Особенно появившимся дачам известных людей, которые отгородились от народа шлагбаумами с охраной и заборами шестиметровой высоты. В реальной жизни к ним уже не подступишься.
Но при этом и Астафьева нужно воспринимать без ненужного приукрашивания. Не был он никаким бессребреником и не сторонился современных средств цивилизации. Сколько раз уже приходилось читать, что писал он все свои произведения простой перьевой ученической ручкой. Когда-то действительно так и было, но потом предпочтение он отдавал качественному чернильному «Паркеру». Или вот ещё один факт, хорошо свидетельствующий о его «дремучести». Видеомагнитофоном он обзавёлся, когда тот был в Советском Союзе невероятной редкостью. И «Рембо» он посмотрел за границей вскоре после его выхода. И отозвался о нём очень восторженно. Не преминув заметить с сарказмом, что у нас этот фильм, нигде ещё не показанный, но, как и следовало, уже вовсю «руганый-переруганый нашими идейными указчиками». И в этих же поездках Астафьев покупал пластинки с оперными записями и классической музыкой. Был страстным меломаном. Композиторы с ним общались легко, с обоюдным пониманием.
И вот что ещё хочу добавить. В молодости я занимался подводным плаванием. Без акваланга. И когда ныряешь на большую глубину, чтобы достать красивую раковину, то тебя раздавливает толща воды. Боль пронзает уши. А ты всё пытаешься и пытаешься донырнуть. Написанная мной книга — это как раз свидетельство того, что я донырнул. До Астафьева. А когда достиг искомого, увидел, что там ещё и дальше открывается новая астафьевская глубина. А за ней — бездна. И я ещё не готов к её постижению и пониманию. Но уверен, что нам ещё не раз придётся заново открывать Астафьева и удивляться его актуальности.
— Астафьев восхищался Гоголем, с упоением читал «Манон Леско» аббата Прево, называл «Угрюм-реку» книгой книг. Источники вдохновения Астафьева понятны, а на кого из наших писателей повлияло творчество самого Виктора Петровича?
— К перечисленному Вами ряду писателей, которых почитал Астафьев, следует обязательно добавить ещё и других, тех, кого он ценил особенно высоко. В первом ряду — Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Лев Толстой, Бунин. А вот Чехова он не жаловал. А когда, незадолго до кончины, я спросил Астафьева в больнице, что из им написанного останется после него, он был уверен, что помнить его будут совсем недолго. Считал, что вообще из нашей литературы в будущее может уйти очень немногое. Вперёд всего назвал «Тихий Дон» Шолохова. Отметил уже упомянутого вами Гоголя. Причём, сказал, что только «сейчас он открывается как величайший гений», а при жизни его слабо ценили. И тут же горестно добавил: «Талантливым Россия всегда была мачехой».
А вот говорить о том на кого из современных писателей повлияло творчество Астафьева — сложно. Некоторые из таковых, хоть и утверждают, что являются продолжателями его литературной традиции, на мой взгляд, – обычные подражатели. Повторители пройденного. А творчество подразумевает создание принципиально нового, уникального. Нужно иметь свой голос. Вот его как раз и имеет Михаил Тарковский. Недавно встречался с ним. Для него Астафьев — «имя святое». И он не скрывает, что до сих пор сверяется с ним своим творчеством. Это как настройка музыкального инструмента. Чтобы не сфальшивить, начальный, отправной звук настраивается по камертону. Свою недавно вышедшую книгу смыслов, книгу воспоминаний «42-ой до востребования», он так и называет: «Это мой «Последний поклон». О детстве и бабушке». Причём Михаил Тарковский долго пытался подобрать нужную тональность своего повествования, сверяясь со многими русскими классиками, но душевное соприкосновение именно с Астафьевым оказалось тем камертоном, который и определил звучание самой возвышенной ноты его новой книги.
– Виктор Астафьев ценил повесть «Щепка» Владимира Зазубрина, называя её пророческим предсказанием смерти народа в духовных застенках во имя идей всеобщего братства. Можно ли сказать, что истоки позднего творчества Астафьева, в том числе романа «Прокляты и убиты», следует искать в этой повести?
– Предположу, что нет. Мировоззренческая позиция Астафьева уже основательно сформировалась к тому времени. О чём свидетельствует его знаменитая повесть «Пастух и пастушка » и другие произведения. А в Владимире Зазубрине он увидел честного писателя, который не побоялся написать о нравственном уродстве людей, оправдывающих убийства высокими идеями. Именно благодаря Астафьеву, как раз и была напечатана в начале перестройки крамольная ранее «Щепка» о красном терроре в Гражданскую войну. Он понял, что для её автора, расстрелянного в сталинское лихолетье, как и для него, правда жизни была превыше всего. Их единение было и в другом. В осознании того, что война расчеловечивает людей. Человек без совести, без Бога, особенно с оружием, — превращается в зверя.
Мне думается, что участие Астафьева добровольцем в войне, её осмысление, как раз и стало основополагающим для восприятия очень многого во всей его последующей жизни. Это же стало и главной темой в его творчестве. Хотя, даже некоторые известные литературоведы отмечли, что Астафьев долгое время не решался ничего писать о войне. А на самом деле он писал о ней всегда, даже, когда не было о ней прямого упоминания. Да и самый первый его рассказ, опубликованный в 1951 году, был об этом же. О гибели на фронте связиста Моти Савинцева. Он был написан ещё неумело. Простенько. Но это был его первый литературный протест против «победобесия», против неправды. В последствии Астафьев не раз жаловался в письмах: «Просят, умоляют написать о войне, напишешь — не проходит в печать: всем нужна война красивая и героическая, а та, на которой мы были… — такая война никому не нужна, а врать о войне я не могу… Тот, кто врёт о войне прошлой, приближает войну будущую. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слёзы, иначе ничего от нашего брата не добьёшься. Память у россиян так коротка, сознанье так куце, что они снова готовы бороться с врагами, прежде всего с внутренними».
Астафьев всю жизнь шёл к написанию своей главной книги о войне «Прокляты и убиты». Фактически она так и осталась недописанной. Две части вышли, а своеобразные намётки третьей нашли лишь косвенное отражение в его повестях «Весёлый солдат» и «Пролётный гусь».
– Как Вы считаете: почему книга так и осталась недописанной?
– У него не осталось на это уже ни физических, ни душевных сил. Хотя он прекрасно знал на что шёл. Ещё до выхода «Проклятых…», в газете «Правда» был опубликован его огромный очерк о войне «Там, в окопах». Это как раз и была та самая «окопная правда», о которой тогда, с таким откровением, как он, ещё никто не писал. В ответ начали поступать сотни писем. Одни восхищались — «наконец-то дождались правды о войне ». Другие негодовали, обвиняли его в очернительстве, в предательстве, в антипатриотизме… Та публикация привела к увольнению редактора газеты. Общество было приучено к другому восприятию войны. Но Астафьев, прекрасно чувствовавший огромное доверие читателей, которое честно заработал предыдущими книгами, был уверен, что и на этот раз ему удастся художественными средствами отстоять свою правоту, убедить читающих.
Однако, когда были опубликованы «Прокляты и убиты», он ещё больше был разочарован многими откликами. Но как раз через них ему и открылся тот народ, которого он до этого не знал. Настоящий народ. Оказавшийся очень разным. Люди к этому времени уже перестали многого бояться. Перестройка и гласность позволили говорить даже о самом запретном. Письма приходили не просто от несогласных с его позицией. Но и от разнузданных хамов, и даже от уркаганов, грозившихся его изувечить. Через письма нового времени он стал открывать для себя реальную Россию. Вперёд многих он понял масштаб нравственного бедствия. И однажды воскликнул: «Мы не готовы к свободе!» Вот тогда и посыпались обвинения в его русофобстве. Кстати, многочисленные письма он передал в архивы, чтобы потомки через них смогли всмотреться в самих себя. Но, как я понял, кроме меня, других читателей этих писем больше не нашлось.
— После выхода романа «Прокляты и убиты» критик Лев Аннинский задавался вопросом: «За что прокляты?». Какой образ заложен в названии романа? Кому оно адресовано?
— Кто внимательно читал роман, находит ответ в самом его содержании. В повествовании приводятся строки из старообрядческой стихиры: «…писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты». И к этому можно добавить уже мнение из сегодняшней реальности. В начале нынешнего мая, в связи со столетием со дня рождения, особенно часто обсуждали Виктора Астафьева, причём, не всегда доброжелательно. И тогда воюющий на Донбассе поэт Дмитрий Филиппов, не сдержался и написал прямо с передовой, тем, которые не ведают, что говорят: «… Конечно, вы вспоминали его роман "Прокляты и убиты". И ругались на него. Знаете, друзья. Я вдруг подумал на секунду, что если я напишу всю правду об этой войне (ту правду, которую я видел глазами солдата), то меня можно будет клеймить также, как Астафьева. Я, конечно, не подберу такие же слова, да и время другое, и средства поражения другие, и война другая. А люди — те же. И ведут они себя на войне точно так же. Поэтому — не трогайте Астафьева. Не трогайте классика. Пройдите ад боев, а потом расчехляйте свои высокие мысли, что правильно на войне, а что неправильно».
Дмитрия Филиппова, кстати, недавно наградили, так же, как когда-то и Астафьева, медалью «За отвагу».
— Согласны ли вы с тем, что ещё не создан киноязык для экранизации романа «Прокляты и убиты»?
— А он никогда не будет создан, чтобы в полной мере отобразить написанное писателем. С Астафьевым в этом плане вообще очень сложно. У него в «Проклятых…» задействованы важнейшие публицистические вкрапления и описана страшная окопная правда. И потом это всё должно завершиться грандиозным масштабным сражением: битвой за плацдарм, с переправой через Днепр.
И при этом нужно будет ещё суметь отразить и главный вывод Астафьева: мы совершили выдающийся подвиг и геройски победили в войне, но такой ценой, что сами оказались побеждённые этой самой войной. Потеряли лучших. Страна обезлюдила. Это подтверждал и его личный опыт: дважды контуженного и трижды раненного Астафьева, видящего одним глазом, с малоподвижной рукой, инвалида второй группы, не комиссовали в 44-ом году, а отправили из госпиталя воевать с бандеровцами на Западную Украину. Потому что все дееспособные мужики в стране уже были забраны к тому времени. Других взять было неоткуда. И отсюда приходит ещё одно понимание: после войны прежде всего женщины тащили на себе всю страну. Мы этого до сих пор не осознали в полной мере. А Астафьев это понял давным-давно и на встречах очень часто с величайшим уважением говорил о наших женщинах.
Кстати, по произведениям Астафьева было создано несколько фильмов, но с режиссёрами ему не повезло. А вот для Валентина Распутина киновоплощение одного из его творений сложилось удачно. Фильм Евгения Ташкова «Уроки французского» очень близок по эмоциональному воздействию с одноимённым рассказом Распутина. Но… Идём с Валентином Григорьевичем по его родной Усть-Уде и он, улыбаясь, рассказывает: «Постоянно, чтобы сделать мне приятное, земляки сообщают, что они читают мои произведения и почти всегда упоминают «Уроки французского». Да ещё и рассказывают особенно запомнившиеся им отрывки. Даже не догадываясь, что часто сообщают мне то, что есть в фильме, но отсутствует в моём рассказе. И каждый раз я удовлетворённо киваю, как бы соглашаясь с такими «читателями».
— Как в 2024 году читается переписка Виктора Астафьева и историка Натана Эйдельмана? Её содержание по-прежнему актуально?
— Сегодня многие даже и не поймут о чём идёт речь. А в 1986 году этот так называемый «еврейско-русский инцидент», порождённый содержанием писем двух упомянутых вами писателей, получил широкое распространение. Причём, через тысячи машинописных копий, нелегально распространившихся по всей стране. Эйдельман обвинил Астафьева. Тот резко и грубо ответил. И на его адрес пришло ещё одно письмо от того же адресата. Вот и вся переписка, с обоюдными обвинениями на национальной почве.
Когда я начал исследование этого «инцидента», то был вскоре поражён одним открывшимся мне принципиальным фактом. Злополучная переписка вместе с обширными комментариями уже через полтора-два месяца была напечатана в немецком русскоязычном журнале «Страна и мир», а потом ещё и во французском издании. Здесь стоит особо обратить внимание на скорость опубликования переписки в доцифровую эпоху, когда «быстро» считалось в течение четырёх-шести месяцев. Упомянутому журналу именно в этот момент, как раз и добавили тираж и финансирование. Причём, по немецким законам была грубо нарушена тайна переписки. За разрешением к Астафьеву никто не обращался, я спрашивал его об этом. Зато в многочисленных статьях и книгах, особенно изданных зарубежными славистами, утверждается, что эта публикация произошла только через несколько лет в журнале «Даугава». Другие факты также указывают, с большой долей вероятности, что всё произошедшее было или специально изначально спровоцировано или этот конфликт был удачно использован, как один из элементов для межнационального развала страны. Трещины ведь пошли именно по этим границам и вскоре Советский Союз рухнул. А «Нью-Йорк таймс» причислил Астафьева к «отвратительным антисемитам». И во время выступлений в США его не раз обвиняли в этом. Хотя сам он на встречах с читателями никогда эту тему не затрагивал. Но кому-то же это понадобилось.
И вдруг в одном из архивов я нахожу неизвестное письмо ближайшего друга Натана Эйдельмана — Юлия Крелина (Крейндлина). Он его написал Астафьеву через четырнадцать лет после случившегося. По содержанию оно покаянное. Главные в нём строки вот эти: «Он [Натан Эйдельман] совсем не хотел, и не предавал огласке вашу переписку. Это случилось, когда мы были в Пицунде и он прочитал эти письма... Кто их подхватил, как... Переписали ли в его комнате, магнитофон ли поставили, или он у кого-то оставил в номере?! Во всяком случае, это сделали люди любители мутного мрачного варева из социальных проблем и человеческого взаимосоотносительства. Кто-то удовлетворил свою социально-публицистическую похоть и потом радостно потирал потные свои ладошки».
А актуальность этого давнего «инцидента» сегодня в том, что выпады писателей против друг друга, находившихся на одной и той же стороне русской культуры, в конечном итоге были использованы против России. В результате пострадавшими оказались и оба участника «инцидента», и вся страна.
Нужно отметить во всём этом самое главное: русских подлецов Астафьев ненавидел даже больше и в большем количестве, чем подлецов любых других национальностей. А незадолго до своей смерти написал об этом грубо, но доходчиво: «О тех, кого ненавижу и презираю, сохранял и сохраняю за собой право и писать, и говорить, не посыпая текста сахарным песком, и угодливым словом не наряжаю под пирожное говно, потому что как его ни наряжай, ни услаждай, оно, хоть русское, хоть грузинское, хоть еврейское, хоть эвенкийское — говном и остаётся»
— Если бы Вас попросили составить антологию самых ярких фрагментов творчества Астафьева, то какие бы сцены или фрагменты вы бы туда включили?
— Непременно выбрал бы отрывок из его рассказа «Ясным ли днём». Там герой, оглядывается на прожитую жизнь и еле слышно говорит: «Я ведь так вроде бы и не сказал ни разу, что люблю тебя? …Так вот проживёшь жизнь, а главного-то и не сделаешь».
Валентин Курбатов, закончивший ВГИК и почти уже ставший киноведом, после ночного прочтения этого рассказа, был настолько поражён силой текста, что навсегда посвятил себя литературе. И с того времени он дорожил общением с Астафьевым и радовался каждой с ним встрече.
И уж конечно, обязательно бы включил фрагмент из «Последнего поклона». В нём звучит удивительное по откровению покаяние перед любимой сибирской бабушкой, которую он не приехал хоронить, живя тогда на Урале. Начальник не отпустил его с работы. «Откуда знать он мог, пишет Астафьев, что бабушка была для меня отцом и матерью — всем, что есть на этом свете дорогого для меня! …Я еще не осознал тогда всю огромность потери, постигшей меня. Случись это теперь, я бы ползком добрался от Урала до Сибири, чтобы закрыть бабушке глаза, отдать ей последний поклон… И живёт в сердце вина. Гнетущая, тихая, вечная».
Обязательно бы упомянул и повесть «Пастух и пастушка». Последняя строка из неё воспринимается по-особенному. В конце моего очерка, намекая на тогдашнюю оставленность многими Астафьева, как раз её и процитировал: «Остался один — посреди России». Виктор Петрович прочитал и удивлённо произнёс: «Это, чтоб ты знал — самая лучшая моя фраза из всего того, что я написал за свою жизнь». Парадоксально, но когда писалась «Пастушка», он жил далеко от родной Сибири. А потом возвратился на родину и вскоре от прежнего Союза осталась только Россия. И когда географы стали определять центр страны, оказалось, что красноярский меридиан как раз и является срединным. И указанная строка зазвучала с ещё более глубоким смыслом: «Остался один — посреди России». Когда его хоронили никто из высших руководителей писательских союзов страны не приехал в Красноярск для последнего поклона. А люди пришли. В мороз. За отведённых для прощания два часа, с ним успели проститься более восемнадцати тысяч человек.
Можно ещё привести фрагменты из «Царь-рыбы», из «Затесей»… Но в конце бы я привёл текст предсмертной записки Виктора Астафьева. Не так давно Красноярский краеведческий музей без огласки приобрёл для Национального центра Виктора Астафьева «рабочий кабинет писателя». Когда-то им обзавелась одна коммерческая структура с целью продемонстрировать всем красноярцам любовь и уважение к земляку. В этом, по крайней мере, убеждали тогда вдову писателя. Время показало, что за этим стояла банальная корысть и спекуляция памятью. Стол был продан музею за десять миллионов рублей. Но имя конкретного «благодетеля», одного из бывших руководителей правительства Красноярского края, «страстного почитателя таланта писателя», депутата Государственной думы, оказалось скрыто за договорным пунктом «коммерческая тайна».
Рабочий стол писателя теперь завершает экспозицию в Национальном центре. Без упоминания о написанной на нём его пророческой записке:
«Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать Вам на прощанье. Виктор Астафьев».
«ЛГ»-досье:
Олег Нехаев — журналист, литератор. Победитель более тридцати творческих конкурсов. Лауреат премий: за журналистские расследования «Честь. Мужество. Мастерство», «Лучший журналист Сибири». Удостоен высших наград Союза журналистов РФ: «Честь. Достоинство. Профессионализм» и «Золотое перо России». Победитель литературных резиденций «Переделкино» и АСПИР. Книга «Астафьев. Праведник из Овсянки» — полуфиналист Национальной премии «Большая книга». Живёт в Зеленогорске (Красноярский край).