Фрагмент из новой книги «Таков Дальний»
«Реставрация Мэйдзи», так японцы назвали свою сверхудачную модернизацию, началась с административной реформы 1871 года. В 1872-м – воинская реформа (всеобщая повинность), в 1873 году – аграрная. Вторая, послевоенная модернизация 1950–1970 гг.: «Японское экономическое чудо». В перестроечной печати Япония ставилась нам в пример, но и в советской печати сквозь дежурную критику империализма проступала определённая зависть – вместе с той цифрой «20», до сих пор удивительной дважды. Во-первых, 20% – это годовой (!) прирост промышленного производства Японии в 1961 году. Ранее и позже бывало 10%, 12%, минимум – 8%… Во-вторых, та цифра пробилась даже в советскую печать, читатели газет тех лет поймут эту уникальность. Япония ещё в 1948-м – в тяжёлом кризисе, Токио разбомблён на две трети… Но в 1951 году довоенный уровень достигнут, а в 1965-м – превзойдён в 6 раз, «ценой неимоверного роста эксплуатации трудящихся» (наш официальный справочник). В 1960-м принят План Икэда: удвоение национального дохода. Тут российским читателям, возможно, почудится некое двоение в глазах… Их план «удвоения», «Кокумин сётоку байдзо кэйкаку», был выполнен.
Но как выдержать «модернизации», «большие скачки», «экономические чудеса», сохранив свою идентичность, да и просто душевное здоровье? Японский ответ: «Классика. Поэзия». Там по книгам, журналам, поэтическим кружкам уже полтораста лет текут, не замечая друг друга (уникальность японского случая), не смешиваясь, как масло с водой, два поэтических потока: 1) Гэндайси, «поэзия современных форм» – схожая по форме (или по отсутствию форм) с европейской, возникла в «Эпоху Мэйдзи»; 2) классические японские жанры: танка и хокку. Примерно как если бы по нынешней Москве ходили, не вздрагивая друг от друга, люди в мини-юбках, пиджаках и рядом – в зипунах, фелонях, кокошниках. Танка и хокку стали всемирным представительством, «лицом японской души».
Далее. В самой японской классике мы выберем, минуя эпоху Ганроку, «золотой век» Басё, – не классический период, ХХ век, эпоху даже супермодернизации: одежда, образ жизни, товары, всё по лекалам стран-победителей. Спасительной отдушиной стали повсеместные кружки любителей классической японской поэзии. А Гэндайси (японские модерн и уже постмодерн) остался узколитературным случаем, ристалищем малой части литераторов.
На пять шахт района Миикэ – свой кружок и журнал. Японские шахтёры из числа самых бедных. Подземный взрыв: 431погибший. 310-дневная забастовка, бои с полицией, но шахтёры собираются раз в неделю, слушают Басё, современных поэтов Мацумото Кёсо, Сайто Мокити, танка своих коллег. Выбирают лучшие, складываются на выпуск нового номера журнала…
В Японии пишут стихи сотни тысяч, читают – миллионы. К этому завидному положению японская поэзия подходила в череде приливов и отливов. Конфуцианский кодекс требовал от любого чиновника умения писать стихи. Первая поэтическая антология «Маньёсю» вышла в VIII веке. Несколько раз волны графомании заполняли, кажется, всю японскую аудиторию. Печальное очарование, стандартный набор: цикады, лягушки, цуру (журавли), хризантемы, ивы… Но всякий раз являлся новый гений и выводил поэзию на новый уровень искренности, притом не разрушая канон.
В 1900-х годах вокруг журнала «Хототогису» («Кукушка») формируется волна возврата к классике, царящей ныне. Принципы японской лирики: «югэн» – постижение истинной сущности предметов; «моно-но аварэ» – умение уловить и передать печаль и очарование жизни; «макото» – стремление к искренности чувств; «каруми» – простота, ясность. А сочетание простоты и утончённости «сибуй» – принцип не только поэтический, можно сказать, общеяпонский стиль…
Сегодня танка/хокку – самый узнаваемый литературный жанр. По всему миру люди подхватывают этот способ лирического мышления, не заботясь о слоговой формуле хокку: 5–7–5. И наоборот! – японцы угадывают этот тип поэтического взгляда у писателей мира. Огромная в Японии популярность Чехова для меня увязывается с известным его этюдом: «Ночь. Луна блестит на горлышке бутылки». Вполне «хоккувский» взгляд! В книге «Таков Дальний» я привожу «предхаракирийную» записку японского генерала Анами в дни разгрома 1945 года:
«Приношу в жертву одного с молитвой о всех»… – словно недописанное хокку.
Мир усвоил, пусть сильно упрощая, самую сердцевину: «от картинки – к настроению». Пошла волна стилизаций, пародий в японском духе:
Приёмщице стеклотары
в бутылке из-под портвейна
вчера послал хризантему. (Автора, к сожалению, не помню.)
Я, несмотря на теоретические штудии, практическими «хоккувскими» результатами похвастать не могу. Был мини-цикл: «Яп-понский литератор», и то по одному из стишков должен объясниться:
Солнце встаёт над проходной «Мицубиси». Японцы! Спешите разумной работой радовать мир! Хрен вам, а не Курилы…
Грубость последней строки не намеренна, это двойная стилизация. Как если б хокку решил написать наш Козьма Прутков.
Теперь три поэта эпохи, когда японская промышленность завоёвывала весь мир.
Мацумото Кёсо
Окончил Осакский университет, военврач Квантунской армии. Военнопленным работал в Иркутске. Выучил русский язык, вернулся большим другом Советского Союза, был активистом отделения Общества «Япония–СССР» в городе Токусима. В своих медицинских трудах – ярый пропагандист трудов академика И. Павлова. Книга «Тени» (1977) имела огромный успех.
Из цикла «Сибирский период»
Мой взгляд недвижно часами пребывает в горящей печке.
* * *
Иду с пилою, распухший от фуфаек, с лесоповала.
* * *
Всего одно я письмо послал отсюда – и год уж минул.
Цикл «Времена кружка «Кэма»
Я даже это зову ещё цветами и не сметаю.
* * *
В меня уставлен глаз на песке лежащей убитой чайки.
* * *
Так редко дома бываю, что все вещи пустили корни… (Перевод В. Бурича)
Интересно даже вообразить: дорожки меж бревенчатых стен и снежных отвалов. Мальчик запахивает за лацкан ветхого пальто угол пионерского галстука… японец в телогрейке с нашитой тряпочкой-номером поправляет очки… И на секунду задержали взгляд друг на друге. Мацумото Кёсо и Валентин Распутин…
Сайто Мокити
Окончил Токийский императорский университет, заведовал частной психиатрической клиникой.
* * *
От старшего брата, что сражается на войне, перевод получаю – и, зажав в кулаке монеты, удержаться от слёз не в силах…
* * *
О мученьях любви в далёком неведомом мире свой печальный рассказ ночь за ночью ведёт – ночь за ночью верещит сверчок одинокий.
* * *
На смертном одре мать к глазам поднесла одамаки, водосбора цветок, и одними губами чуть слышно прошептала: «Он распустился…»
* * *
О, как поспешно, всё бросив, пришёл я сюда, к клеткам зверинца, чтобы хоть на время забыть о проклятой жизни своей!..
* * *
На Токийском процессе приговоры оглашены – я один среди ночи от волненья заснуть не могу, силюсь чувства облечь в слова… (Перевод А. Долина)
Икэда Сумиёси
Работал в газете «Асахи», крупнейшей в Японии, и в «Акахате», газете компартии Японии. Удостоен премии Общества современной поэзии танка.
Из цикла «Чёрные перчатки»
Листаю в сумерках пленительную повесть Антона Чехова
в гостинице пустынной
на берегу реки Кюма.
* * *
Я околдован
русским выраженьем, смягчившим душу…
Осенней сайры запах пронзительно назойлив.
* * *
Красные флаги до черноты намокли… Рабочий митинг завершают лозунги – прекраснейшие в мире.
* * *
Подумать только – «Акахату» продавать такой прелестной: родинка над бровью и волосы сверкают. (Перевод Татьяны Глушковой)