Дик Ху. Теорема пожухшей апрельской листвы.
– Ridero, 2020. – 456 с.
В прошлом году в моём доме появилась книга «Теорема пожухшей апрельской листвы» из цикла «Четыре мгновения Бога» (на обложке вы найдёте авторство – Дик Ху), время для прочтения которой мне хотелось выбрать неспешное и несуетное. И в один из дальних авиаперелётов книга полетела со мной. Я долго её читала, возвращалась к перелистнутым страницам. Останавливалась, чтобы подумать, и снова читала.
Автор определил жанр текста как «контркультурный сайнс треш». До этой книги для меня сайнс треш существовал пусть не в виде термина, а, по сути, в виде реальных текстов, в которых некоторые авторы производили направленное гиперусложнение текста. Скажем, когда вместо «пойми меня» автор писал «призываю к тому, чтобы ты произвёл операцию мышления, связанную с усвоением нового передаваемого мною содержания путём его включения в систему твоих устоявшихся идей и представлений». Такого сайнс треша в этой книге нет. В книге есть именно контркультурное сомнение в ценностях современного общества, средством которого становятся научные и философские аргументы, выраженные в повествовании столь тонко, концентрированно и местами шокирующе, что к некоторым страницам обращение должно быть многократным.
На пятой странице книги можно найти «Инструкцию по прочтению». Как преподаватель, на первой лекции я прошу студентов почти о том же, о чём просит читателя автор: о настроенности, о том, чтобы мы попытались стать буквально «open minded people», причём обоюдно – лектор и слушатель, писатель и читатель. Или как говорил герой Ерофеева из незабвенной поэмы «Москва – Петушки»: «Я если захочу понять, то всё вмещу. У меня не голова, а дом терпимости».
В инструкции автор обозначил два фундаментальнейших момента личностного выбора, который приходится делать каждому живущему, но который не для всякого становится осознаваемым. Личный выбор в определении места случайности в нашем мире и в допущении свободы воли – вот тот фильтр, через который автор просматривает своего читателя и честно об этом предупреждает на первых страницах. Личностный выбор не алгоритмизируется, не производится механически вслед за позицией авторитета, его не предлагает и книга («лечить не предполагалось… предполагалось другое»). Это то самое профанное знание, о роли которого я много размышляю в последнее время, которое надо отрефлексировать в себе и уже не отключать в патерналистской ностальгии.
Избегу спойлеров. Хотя в случае с этой книгой практически невозможно в силу многомерности пространства действий героев такой спойлер дать.
Наверное, центральное для понимания текста понятие «Dasein» – переведённое автором как «здесь и сейчас-я-бытие», которое становится ещё более многомерным для описания Миров в ХХV веке. Земляне, пираты на звездолётах, дзетийцы, военные, медики и женские сущности и другие действующие лица – в своих пониманиях Бытия и вопрошаниях смыслов вовлечены в мир этой книги. Они и понятны в своей хрупкости, и сокровенно закрыты для знания как «вещи в себе». Обращение к фантастическому будущему не вызывает вопросов. Уже нельзя никому сказать: «Я не читаю фантастики», потому что в мире фантастики мы все живём. Смотря на будущее из настоящего через оптику сайфай, мы не удивляемся нарушению известных нам законов. Такое путешествие – не от нехватки реальности, а от её избыточности, когда не хватает расставленных ориентиров для того, чтобы управлять собой в потоке здесь и сейчас.
На протяжении всего текста автор подставляет читателю подпорки под расшатывающуюся с каждым поворотом сюжета ткань личностно принятого бытия – подчёркиванием существенного, пояснением в подстрочнике, слабыми повторами и намекающими аналогиями. Но конгениальность не достигается. Ощущение множественности миров и смыслов после прочтения очень устойчиво. Как устойчиво и восхищение личностью автора. В тексте очевидна «недовысказанность» автора. Ему малы условности отдельных общепринятых жанров, закономерности сюжетных композиций, традиционные ответы на вопрос о том, почему создаются литературные тексты. За каждой страницей книги – устойчивое желание взломать границы сюжетных линий, форматов и жанров. Автор раскрылся для меня как текстроверт, амбидекстр смыслов от науки и философии.
Книга оставляет глубокую реминисценцию, в ней нет трюизмов, нет эвфемизмов, хотя, конечно, есть явная эклектика – от языка до учений. Вы не встретите этой книги на модных книжных развалах, не увидите в руках у пассажиров метро, и не потому, что на ней пометка 18+, и не потому, что она очень-очень редкая или древняя. Просто это тот случай, когда книга, принесённая в дом автором, отданная в руки конкретному читателю, прочтённая с желанием, оказалась неотделимой для меня от личности создателя, раскрывающейся при прочтении с каждой страницей, звучащей живым голосом, в котором логика беспристрастного высокого профессионала слилась с криком, а местами с хрипом, эмоционального субъекта (причём без причудливого умножения сущностей).
Благодарна автору за доверие и возможность усложнить свой мир, за передачу веры в то, что «любовь – антиэнтропия, мировые истории Мультиверса сливаются именно за счёт интерференции запутанных благодаря любви Dasein и на более высоком уровне эмерджентности – сознаний. Ничто не сравнится с этим механизмом по силе воздействия на природу».
Елена Брызгалина, доцент МГУ им. М.В. Ломоносова, зав. кафедрой философии образования философского факультета МГУ