…У входа в супермаркет «Woolworth’s» стоит гитарист в потёртом джинсовом костюме и круглых голубых очках. Ему лет семьдесят, не меньше, мохнатая белая борода и роскошная фетровая шляпа с двумя вмятинами на тулье выдают страстного поклонника американского фолк-рока. На шее гитариста – диатоническая губная гармошка, совсем как у Боба Дилана, и надо признать, что владеет он ею первоклассно. Жаль только, что у старика сиплый голос, поэтому понять, о чём он поёт, решительно невозможно. Что-то про Барселону и испанские… то ли книги, то ли ботинки.
Все посетители «Woolworth’s» были озабочены в этот вечер пищей земной, поэтому никто и головы не поворачивал в сторону музыканта, разве что одна миниатюрная старушка с огромными глазами за толстыми стёклами очков простояла минуту, тяжело опираясь на продуктовую коляску и ностальгически улыбаясь. Иногда кое-кто из прохожих всё-таки кидал монеты – то ли музыканту, то ли его псу – огромному, покрытому шрамами псу с печальными и умными глазами. Он лежал у ног музыканта, уныло зарывшись в одеяло. Интересно, зачем старик приволок его сюда? Неужели гитары и гармошки недостаточно, чтобы заработать?
В стране, где культура уличной музыки так мало развита в силу небезопасности улиц, очевидно, не принято стоять столбом напротив уличного музыканта, – чем я как раз и занималась минут эдак с двадцать, – поэтому в какой-то момент гитарист перестал терзать струны медиатором и вопросительно посмотрел на меня. Смутившись, я пробормотала неуклюжий комплимент:
- Отличная музыка! И собака отличная.
Старик вежливо улыбался и продолжал изучающе смотреть на меня. Надо было сказать что-то ещё, поэтому я спросила первое, что пришло в голову:
- Зачем вы притащили сюда пса?
Я не имела в виду ничего плохого, но, кажется, прозвучало грубо. Вежливая доброжелательность сменилась на лице старика озадаченностью. Он бросил взгляд на пса, как будто тот знал ответ, потом снова с недоумением посмотрел на меня.
- Не знаю, – произнёс он наконец каким-то беспомощным голосом. – Он старый, ему двенадцать лет. Когда он появился у меня, совсем щенок, мне не хотелось оставлять его дома одного, потому что он всего боялся, и тогда я стал брать его с собой на работу.
Он помолчал и снова посмотрел на пса.
- Видите эти шрамы по всей шкуре? Один парень, которого я учил музыке, подобрал в тауншипе двух щенков. Беда в том, что обращался он с ними ещё хуже, чем тауншипские. Как-то раз я пришёл к этому парню и увидел, что щенки лежат на холодном полу – избитые, голодные, напуганные. Тогда я сказал ему: «Слушай сюда. Через две недели я приду снова, и если увижу, что ты всё так же плохо обращаешься с собаками, я заберу их, понял?» Когда я пришёл через две недели, одного из щенков уже не было в живых, а у второго были переломаны лапы. Я взял его на руки и сказал этому парню, что больше не буду учить его музыке. Я сказал ему: «Ты не музыкант, ты не имеешь права быть музыкантом. Потому что музыка и жестокость несовместимы. Если сегодня ты избил собаку, значит, завтра ты можешь ударить меня». И вот, с тех пор этот пёс здесь.
Комментарии к этой истории были, на мой взгляд, неуместны, поэтому мы опять замолчали. Но музыкант не спешил снова взяться за гриф, да и мне не хотелось заканчивать едва начавшийся разговор.
- Значит, вы преподаёте музыку?
- Преподавал… давно. Бросил.
- Почему?
- У меня было много учеников, которые очень хотели играть на гитаре… Но у них не получалось. Они все были совершенно глухи к музыке, и я отказался от них.
- Хотите сказать, у вас не было ни одного талантливого ученика?
- Нет, был один. Тот, у которого я забрал пса.
И, немного подумав, он решил представиться:
- Меня зовут Барри. Я поэт.
- Ирина. Поэт, тоже, - призналась я и сама удивилась, как это я так просто и уверенно заявляю об этом. Прежде в разговоре с людьми мне удавалось обходиться чуть менее претенциозной фразой – «пишу стихи». Но здесь она была неуместна – речь явно шла не о стихах, а о состоянии души.
Под ногами у Барри лежали диски вроде тех, которые носят в электричках подмосковные барды. Я взяла один из них, чтобы рассмотреть поближе.
- Здесь, на дисках, – ваши песни? Почему не указан автор?
- Чтобы заинтриговать. И ещё потому, что искусству лучше быть анонимным. Кстати, недавно я написал ещё и книгу. Назвал её – «Нелепые биографии. Злоключения хиппи в эпоху ядерной энергетики». Мне предлагали опубликовать её, но я заявил, что не буду сам платить за издание. Вместо этого я прочитал её вслух в библиотеке неподалёку отсюда.
- Хиппи и ядерная энергетика… Разве это совместимо?
- В том-то и дело, что нет! - оживлённо подхватил Баррел. – Это самая настоящая трагедия. Вообще быть хиппи – это уже само по себе крайне противоречиво. Только подумайте: в мою молодость хиппи медленно убивали себя наркотиками, но при этом отказывались есть мясо! То есть животных убивать они не хотели, а вот человека – запросто.
- Почему вас так интересует эта тема? В Южной Африке разве тоже были хиппи?
- Я сам был хиппи, - торжественно объявил Барри. – И если бы вы знали, скольких моих приятелей в юности сгубили наркотики. К примеру… Один мой друг очень подсел на ЛСД. Когда у него кончились деньги, он собрал в мешок всю обувь своих младших братьев и сестёр – а в семье было шестеро детей! – положил мешок в корзину мотоцикла и приехал в обувной магазин. Разложил всю эту обувь на ступеньках и орёт: «Продаётся обувь!»
У меня мелькнула мысль, что если этот парень считал себя хиппи, то, быть может, он просто счёл, что детям обувь вовсе не нужна, и тогда вся история утрачивала трагический оттенок. Барри, словно прочитав мои мысли, добавил:
- Но это ещё цветочки. Другой мой друг думал, что он умеет летать. Но на самом деле он, конечно, не умел. Однажды он хотел взлететь с крыши в небо и разбился насмерть. Это было в Претории, недалеко отсюда.
- И что, неужели закон никак не боролся с наркотиками? – спросила я, чтобы как-то прервать серию чудовищных историй.
- Ещё как боролся! Наркотики были строго запрещены. Но нас-то это только раззадоривало. Чем строже был закон, тем выше был спрос на таблетки. Кончилось тем, что какой-то полицейский пристрелил одного парня, заметив, что тот под кайфом. Потом к нему пришла мать погибшего и говорит: «Вы что, убили моего мальчика просто за то, что он курил травку?»
Меня передёрнуло. Похоже, запас подобных историй был неиссякаем.
- …Тогда блюстители порядка стали понимать, что перегибают палку. И было разрешено употреблять наркотики в медицинских целях. Это просто спасение для меня сейчас! Я ведь болен раком.
Сказав это, он поднял шляпу. Верхняя часть лба была заклеена пластырем, под которым просматривалась маленькая чёрная дырочка. Наверное, в этот момент мне полагалось произнести слова сочувствия, но вместо этого я просто стояла и смотрела на эту дырочку в упор.
- Псу тоже приходится пить таблетки, – беззаботно продолжал Барри, снова надевая шляпу. – Кости срослись неправильно, он бы с ума сошёл от боли… А хотите, я сыграю для вас Боба Дилана? Правда, я играю только песни шестидесятых, они ведь особенные.
- Особенные? Чем?
- Тем, что совпали с моей юностью, - пожал плечами Барри. Кажется, он устал от моих вопросов. Старый пёс вздохнул и уткнулся носом в одеяло. Барри поднял с груди гармошку и начал играть.
Ирина Ютяева