Беседа с политиком, бывшим гендиректором Роскосмоса, а ныне сенатором от Запорожской области и командиром добровольческого подразделения «Царские волки» проходила в одном из городов Новороссии. Дмитрий Рогозин ответил на вопросы главного редактора «Литературной газеты» Максима Замшева. Начали разговор с космоса.
– Сейчас отношения с Соединёнными Штатами находятся на самой низкой отметке со времён холодной войны. При этом космос, как и прежде, остаётся одной из тех немногих сфер, где сотрудничество продолжается. Как вы считаете, это сотрудничество продлится ещё долго и может ли оно стать основой для диалога в других сферах?
– Ответить на ваш вопрос односложно непросто, сначала нужно погрузить вас и читателей в контекст наших взаимоотношений с НАСА, в детали пилотируемой программы России, объяснить, как мы оказались в этой точке.
В настоящий момент Международная космическая станция и связанное с её облуживанием взаимодействие – единственный крупный проект в космосе, в котором мы сотрудничаем с американцами. В проект МКС мы вошли после пика советской космической программы – создания орбитального комплекса «Мир» и многоразовой транспортной космической системы «Энергия-Буран», которая была лишь частью более крупного советского проекта – ответа на американскую программу СОИ. На тот момент мы были бесспорными лидерами в средствах выведения, в пилотируемой программе, единственной страной мира, имевшей опыт долговременного пребывания человека в космосе. И тут наступают 1990 е. Ракетно-космической отрасли, как и всей стране в целом, приходилось выживать. В этой ситуации на фоне экономических проблем, на фоне эйфории от «демократии» нам пришлось пойти на сотрудничество с Соединёнными Штатами. Важное уточнение – как равноправному партнёру, со своим сегментом, с правом вето по ряду вопросов. Строительство МКС началось в 1998 году и, предполагалось, что в 2015 году закончится ресурс основных модулей станции, а к 2020 году она будет сведена с орбиты. Именно исходя из этих сроков велось проектирование станции, планировалась научная программа. На сегодняшний день технический ресурс станции многократно исчерпан. Это информация от специалистов, которые непосредственно заняты её эксплуатацией. Научная программа была выработана где-то к концу 2018 го – середине 2019 года. К этому времени Академия наук и её институты стали не способны сформулировать значимые задачи для научных экспериментов, которые бы оправдывали колоссальные государственные траты на проект МКС. Объёмы бюджетного финансирования на пилотируемую космическую программу составляют около трети бюджета Роскосмоса.
Но согласно закону сохранения энергии, если где-то что-то добавилось, где-то что-то должно убавиться. Делая ставку на пилотируемую программу, поддерживая планку, установленную нам Королёвым и Гагариным, мы оказались в ловушке, поскольку при ограниченном финансировании не могли развивать другие направления.
Пилотируемая космонавтика в том виде, в котором она существует сейчас, ведёт к стагнации всей отечественной ракетно-космической отрасли. На этапе освоения околоземного космического пространства, в первую очередь при создании ракетно-ядерного щита нашей Родины, крупные траты были обоснованны. Обеспечивалась безопасность государства, а затем извлекались политические дивиденды при пропаганде советского строя – первый спутник, Юрий Гагарин, выход в открытый космос, строительство первой станции. Для человечества звучало слово «впервые», и это было связано с Советским Союзом. Но сейчас, когда мы наматываем всё новые и новые круги вокруг Земли, целесообразность крупного государственного финансирования вызывает вопросы у многих.
На фоне отсутствия общенациональных или даже общечеловеческих целей в отрасли возникло много инерциальных сил, тех, кто заинтересован в пролонгации и так длящихся десятилетиями программ. От проекта МКС зависит чьё-то личное благополучие и карьера, зависят судьбы коллективов и целых предприятий. Немало и тех, кто просто не видит для себя иного профессионального применения, кроме как строить серийную космическую технику, готовить людей к работе в космосе, летать на МКС.
Я ни в коей мере не ставлю под сомнение профессионализм, самоотдачу и героизм этих людей, но у меня достаточно оснований полагать, что на нынешнем этапе развития космонавтики в существовании МКС нет большого смысла. Это повторение пройденного на станции «Мир». Скажу больше, если бы я остался в Роскосмосе, я бы закрыл проект МКС вместе с сопутствующими программами российско-американского сотрудничества.
– Период вашего руководства Роскосмосом запомнился отсутствием аварий ракет-носителей. Как удалось этого добиться? И в целом, насколько трудно быть главой Роскосмоса?
– Вспоминается 11 октября 2018 года. Запуск с космодрома Байконур ракеты «Союз-ФГ» с космическим кораблём «Союз МС-10». На второй минуте полёта возникла нештатная ситуация – из-за проблем с отделением одного из четырёх блоков первой ступени полёт был прерван по команде системы аварийного спасения. Слава богу сама система оказалась очень надёжной – российский космонавт Алексей Овчинин и американский астронавт Ник Хейг остались живы и успешно приземлились в 400 километрах от старта.
После этого инцидента я лично возглавил аварийную комиссию, хотел сам разобраться в причинах инцидента, которого в нашей отечественной космонавтике не бывало уже давно. Если бы не моё решение установить камеры на ракету, возможно, нам так и не удалось бы точно разобраться в причинах. А тут мы все аварийные процессы видели покадрово. Когда вникли в детали, оказалось, что наши космонавты десятилетиями находились под угрозой возникновения этой нештатной ситуации. Авария рано или поздно должна была случиться. Стало понятно, что специалисты, которые отвечали за сборку ракеты-носителя в «пакет», не обращали внимания на типичные ошибки, а те накапливались год от года. На мой недоумённый вопрос, почему не продублирована конкретная функция, мне ответили, что так придумал Сергей Павлович Королёв и под давлением его авторитета за все эти годы никто не решился пересматривать сложившийся протокол. Иначе как идиотизмом я такой подход назвать не могу. Пришлось увольнять ответственных сотрудников, проводить совещания, заставлять вносить изменения в протоколы. Но в уже изготовленные ракеты внести изменения невозможно, поэтому в течение последующих месяцев я находился в состоянии постоянной тревоги, но Господь милостив, а дальше вступил в силу более надёжный и современный протокол, пилотируемый корабль стал летать на ракете-носителе «Союз-2.1а» с автоматическим дублированием всех функций.
Нештатная ситуация в 2018 году была последней при пуске ракет-носителей. На момент завершения моей работы в Роскосмосе мы установили национальный рекорд – 86 подряд безаварийных пусков. По степени ответственности, нервному напряжению работу в госкорпорации трудно с чем-то сравнить. Даже самому подготовленному и спортивному руководителю никакого здоровья не хватит, потому что каждый пуск – это стресс. Ведь у тебя в корабле сидят три человека, а под ними ёмкость, заправленная десятками тонн топлива, которое в одно мгновение может воспламениться. И невозможно не пребывать в стрессовой ситуации, потому что в создании всего этого сложнейшего хозяйства участвует огромный коллектив, и кто-то может допустить маленькую оплошность, брак. Такое в истории нашей космонавтики случалось не раз.
На протяжении многих лет до моего назначения в Роскосмос там считали, что несколько процентов аварийной статистики – это норма. Пришлось эту статистику подправить нужными кадровыми решениями и правильной организацией труда. И заметьте – до сих пор выстроенный механизм успешно работает. Безаварийная серия пусков продолжается. На счету 128 успешных стартов.
Ещё одна стрессовая ситуация – запуск многофункционального лабораторного модуля «Наука». До 2021 года отсек полтора десятилетия пролежал в состоянии «подготовки к запуску». Кроме как «многострадальный лабораторный модуль» его никак не называли, настолько бесперспективной казалась его судьба. Отсек изготовили ещё в середине 1990 х в качестве дублёра первого модуля МКС – «Зари». Затем решили сделать из него полноценный модуль, но запускам всегда что-то мешало. Мои предшественники на посту главы Роскосмоса делали несколько подходов к снаряду, но взять вес так и не смогли. А я пошёл на риск, потому что не мог допустить, чтобы бюджетные средства, потраченные на него, а это 17 миллиардов рублей, пропали даром. Надо было либо списывать «Науку» в музей, либо попытаться запустить к МКС.
Но мы-то с вами понимаем, что чем больше времени прошло с момента создания модуля, тем сложнее осуществить его запуск. Представьте себе, запустить конструкцию, большинство из создателей которой уже либо на пенсии, либо ушли в мир иной. Многие системы не то что не выпускались, уже много лет не существовали предприятия, которые этим занимались.
С момента запуска и до стыковки с МКС «Наука» не давала нам расслабиться. На этапе работы третьей ступени ракеты «Протон» у нас пропала телеметрия. Возможно, произошла авария? Нет, оказалось, курьёз. Кто-то, скажем так, из партнёров Роскосмоса по неловкости наступил на кабель, и у нас на экране пропала картинка. Не стали паниковать, дождались официальной информации об отделении модуля от ракеты-носителя. Далее за 8 суток полёта произошло суммарно 13 аварийных ситуаций, каждая из которых могла привести к потере аппарата. Мы с коллегами поселились в Центре управления полётами, разбирали каждую нештатную ситуацию, вырабатывали меры парирования. Иногда приходилось спорить с академиками, членкорами, генеральными директорами, которые отговаривали меня от тех или иных решений. Но последнее слово оставалось за генеральным директором Роскосмоса. В связи с тем, что многое делалось впервые, иногда приходилось просто по интуиции принимать решения.
В одну из таких кризисных ситуаций я поехал за консультацией к ветерану отрасли, пенсионеру – конструктору двигателей модуля «Наука». Мы опасались включить двигатель при давлении в трубопроводах, в три раза превышающем номинальное. Могла последовать разгерметизация, простыми словами взрыв. А наше бездействие грозило сходом 20 тонного модуля с орбиты. Сидим у ветерана дома, пьём чай, а он и говорит: «Дмитрий Олегович, включайте. Мы испытывали двигатель при давлении в 12 раз больше нормативного…» Нигде в документах, естественно, это не фигурировало. Только в памяти ветерана. Вот такая была советская техника! Мы включили маршевый двигатель и справились с задачей. Из-за пережитого в те дни стресса можно было вполне завершить не только карьеру, но и жизнь.
Понимаете, к чему это я? Мы с высочайшим напряжением сил, с горем пополам преодолеваем проблемы 1990 х, пытаемся всеми силами сохранить отрасль, и тут появляются благополучные американцы, у которых всё окей. Мы их возим на МКС, как будто нет никакой войны, как будто они не хотят добиться стратегического поражения России, поставляя нашему противнику танки, самолёты…
Нам говорят – космос вне политики. Нужно понять: космос – это квинтэссенция политики. Это демонстрация технологий, воли, характера народа. Космос – это ещё и военная составляющая, что сегодня особенно важно.
В 2022 году США потребовали от наших европейских партнёров разорвать отношения с Россией по проекту «ЭкзоМарс». Наши учёные работали, мечтали о высадке, но их судьбы, их многолетний труд были перечёркнуты телефонным звонком из Вашингтона. Один из наших учёных, у него было больное сердце, скончался, не выдержав удара, – понимал, что другого крупного проекта на его долю уже не выпадет.
Ну и где здесь «космос вне политики?»
– Если продолжить разговор об американцах, значительно ли они нас превосходят по своим спутниковым возможностям?
– У них колоссальная спутниковая группировка – тысячи аппаратов. Даже до появления Starlink они опережали нас по количеству спутников в разы, сейчас – в десятки раз. Но снова погружу вас в историю – да, мы первые запустили простейший спутник, и во многом в дальнейшем были первыми, но отставание в микроэлектронике не позволяло нам выступать на равных с США. Вы думаете, почему мы под 100 пусков в год проводили на закате советской эры? Потому что у нас спутники были короткоживущими. Уровень развития технологий не позволял нам брать качеством, поэтому брали количеством. Надо было вкладываться в спутниковую группировку. А мы движемся по старой колее пилотируемой космонавтики, потому что, сойди мы с неё, – нас не поймёт свой же народ.
К слову, когда разговариваю со специалистами тет-а-тет, то мне говорят: «Дмитрий Олегович, мы с тобой полностью согласны. Но кто возьмёт на себя смелость и ответственность выйти и сказать народу: пора заканчивать заниматься рутиной». И действительно, нужно обладать большим импульсом, чтобы перейти к иному наклонению космической программы.
Например, сейчас говорят о создании новой орбитальной станции. Напомню, что при мне она называлась РОСС – Российская орбитальная служебная станция. Только я ушёл – вторую «С» выкинули. Станция перестала быть «служебной». А ведь в этом её прямое назначение.
Сейчас не нужна постоянно обитаемая станция, на которой круглый год живут космонавты. Необходима автоматическая станция, платформа для различного оборудования. А космонавты должны прилетать с краткосрочными экспедициями для ремонта и обслуживания систем станции, установки нового или демонтажа старого оборудования. Человек нужен только там, где не может справиться автоматика.
Простой пример. Может ли МКС быть использована для исследований Земли с помощью, скажем, оптико-электронной аппаратуры? Отвечаю, нет. Потому что, если человек находится в космосе больше 12 дней, у него начинает деградировать мышечная ткань, ему приходится крутить велотренажёры, заниматься спортом – это общеизвестный факт. Но если крутить тренажёр на станции, то возникает вибрация, что, в свою очередь, исключает возможность съёмки с борта МКС, возможность проводить высокоточные научные эксперименты. И это только один из примеров…
Поэтому я убеждён, станция должна быть автоматической, посещаемой, она должна стать платформой для дистанционного зондирования Земли, изучения Вселенной, каких-то автономных биологических исследований. Но не повторением пройденного пути, как рисуют её сейчас.
– Но как быть с романтическим мифом о космосе, подвигах космонавтов, который стал неотъемлемой частью нашей культуры, примером наших исторических побед?
– Миф сам по себе прекрасен, но необходимо двигаться дальше, исходя из прагматических интересов страны и руководствуясь здравым смыслом. Действительно, трудно сказать космонавтам, которые долго готовились к полёту, что их профессия в нынешнем виде исчерпала себя. Но рано или поздно сказать эти грустные слова придётся.
Следует искать новые возможности, открывать космос новым поколениям, но делать это прагматично.
Романтики космоса – это часть нашей истории, и она должна остаться в учебниках, книгах, кинематографе. Собственно, поэтому я и пошёл на съёмки фильма «Вызов».
Сергей Павлович Королёв говорил так: в космосе может произойти тысяча нештатных ситуаций, и мы готовы к тому, чтобы с ними справиться. Но может возникнуть тысяча первая, тысяча вторая, тысяча третья и так далее. И Сергей Павлович был абсолютно прав. Частью сюжета фильма стала одна из возможных нештатных ситуаций – космонавт получает травму, несовместимую с гравитацией, когда спуск на Землю становится невозможен, и единственный вариант спасения – быстро подготовить профильного врача-хирурга и отправить его на орбиту. Это маловероятная, но всё же возможная ситуация.
В имевшихся временных рамках я поставил задачу придумать методику подготовки космонавта к полёту длительностью не восемь лет, как у нас принято, а уложиться в три месяца. В итоге получилось уложиться в два с половиной месяца.
Оставалось совместить искусство и науку. Пока Первый канал выбирал кандидаток по своим артистическим параметрам, у нас были свои – в первую очередь медицинские. Несколько тысяч молодых и здоровых девушек подали заявки, но, открою секрет, Юлию Пересильд выбрали не случайно, она оказалась абсолютно здоровым человеком. Даже видавшая многих «суперменов» медкомиссия была в восторге.
Мы полностью, до мелочей, смоделировали ситуацию проведения хирургической операции в космосе, продумали все детали, разве что человека не резали скальпелем на орбите. Так что, если, не дай Бог, возникнет подобная ситуация, у нас есть методика.
– Сняв это кино, вы внесли свой вклад в романтизацию профессии космонавта, и таким образом отказаться от культа пилотируемой космонавтики будет ещё сложнее.
– Я не говорю о закрытии пилотируемой космонавтики, это было бы глупо и преступно. Мы первыми вышли за пределы земной атмосферы, создали научную школу, накопили лучший в мире практический опыт. Пилотируемая космонавтика, безусловно, должна жить, но жить исходя из реалий сегодняшнего дня и перспективных задач, а не быть зацикленной на героическом прошлом. Например, будущая станция должна стать обслуживаемой космонавтами, а не постоянно обитаемой.
Космос – это та сфера, которая требует полной самоотдачи. В ней работают настоящие фанаты своего дела. К слову, их я и хотел показать в кино. Профессионалов, которые, как правило, остаются за кадром – специалистов Центра эксплуатации наземной космической инфраструктуры, Ракетно-космической корпорации «Энергия», Центра управления полётом и многих-многих других организаций, которые так или иначе участвуют в пуске, но остаются неизвестными широкой общественности. Поэтому мы и договорились с Константином Эрнстом, что игровому кино будет сопутствовать целая серия документальных фильмов, в которых поэтапно будет рассказано об отборе в отряд космонавтов и подготовке экипажа, задачах врачей, технологов, инженеров. Не о парадной жизни космонавтов, а о реальных людях, которые делают космос. Этот кинематографический проект я считаю удачным. Он получился.
Окончание беседы (о российско-украинских отношениях, ходе СВО и прогнозе на будущее) в следующем номере «ЛГ».