Писателю-сатирику Виктору ШЕНДЕРОВИЧУ стукнуло 50.
Мы поздравляем коллегу с юбилеем. Из достоверных источников «Клубу ДС» стало известно, что он начал писать воспоминания о том, как в 1980–1982 годах служил в Советской армии в Забайкальском военном округе. Отрывок из этих мемуаров предлагаем вниманию читателей.
На второй или третий день после доставки в ЗабВО им. Ленина нас построили в шеренгу – и прапорщик Кротович выкликнул, глядя в листочек:
– Шендеревич!
– Шендерович, товарищ прапорщик, – неназойливо поправил я.
Прапорщик внимательно посмотрел, но не на меня, а в листочек.
– Шендеревич, – повторил он, потому что так было написано.
Я занервничал.
– Шендерович, товарищ прапорщик.
Моя фамилия мне нравилась, и я не видел оснований её менять.
Прапорщик снова внимательно посмотрел – но уже не на листочек, а на меня.
– Шендеревич, – сказал он очень раздельно.
И что-то подсказало мне, что ему виднее.
– Так точно, – ответил я и проходил Шендеревичем до следующей переписи.
В конце мая я стал хлеборезом.
Глубина моего морального падения к этому времени была такова, что, узнав о назначении, я не только не стал проситься обратно в строй, но даже и обрадовался. Я вообще человек с кучей гуманистических предрассудков, тихий в быту и вялый в мордобое, и глубочайшее моё убеждение состоит в том, что чем меньшее отношение я буду иметь к обороноспособности страны, тем для неё же лучше.
В первом часу первой же ночи в окошке выдачи появилась физиономия. Физиономия сказала: «Дай сахарку». «Не дам», – ответил я. «Дай, – сказала физиономия. – Водилы велели». «Скажи им: нету сахара». «Дай». «Нет», – повторил я. «Они меня убьют», – сообщила физиономия. «Откуда я возьму сахар?» – возмутился я. Физиономия оживилась, явно готовая помочь в поиске. «А вон же…» – «Это на завтрак», – объяснил я. «Дай», – сказала физиономия. «Уйди отсюда», – попросил я. «Они меня убьют», – напомнила физиономия. «О Господи!» Я выгреб из верхней пачки несколько кусков, положил на ломоть хлеба и протянул в окошко. «Мало», – вздохнула физиономия. Я молчал. Физиономия вздохнула. «И маслица бы три паечки, – сказала она и тут же пояснила: – Водилы велели!» «Масла не дам!» – крикнул я. «Они меня убьют», – печально констатировала физиономия. «Я тебя сам убью», – прохрипел я и запустил в физиономию кружкой. Физиономия исчезла. Кружка вылетела в окошко выдачи и загрохотала по цементному полу. Я отдышался и вышел за ней. Физиономия сидела у стола, глядя с собачьей кротостью. Я длинно и грязно выругался. Физиономия с пониманием выслушала весь пассаж и предложила: «Дай маслица».
Когда я резал ему маслица, в окошко всунулась совершенно бандитская рожа, подмигнула мне и сказала:
– Э, хлэборэз, масла дай?
Стояла весенняя ночь. Полк хотел жрать. Дневальные индейцами пробирались к столовой и занимали очередь у моего окошка. И когда я говорил им своё обречённое «нет», отвечали удивительно однообразно:
– Они меня убьют.
И я давал чего просили.
Однажды в полк прилетел с проверкой из Москвы некий генерал-лейтенант, будущий замминистра обороны. Генерал проверял работу тыловой службы, и к его появлению на наших столах расстелились скатерти-самобранки. Солдаты, выпучив глаза, глядели на наваристый борщ, на инжирины, плававшие в компоте среди щедрых горстей изюма…
Это был день еды по уставу – первый и последний за время моей службы!
В этот исторический день генерал размашистым шагом шёл к моей хлеборезке, держа на вытянутых руках чашку с горсткой мяса («чашкой» в армии почему-то зовётся миска).
За московским гостем по проходу бежали: комдив, цветом лица, телосложением и интеллектом заслуживший в родной дивизии прозвище Кирпич, несколько «полканов», пара майоров неизвестного мне происхождения – и прапорщик Кротович.
Кинематографически этот проход выглядел чрезвычайно эффектно, потому что московский генерал имел рост кавалергардский, и семенившие за ним офицеры едва доходили высокому начальству до погона, не говоря уже о Кирпиче. Единственным, кто мог тягаться с генералом длиной, был прапорщик Кротович, но в присутствии старших по званию прапор автоматически съёживался в мошку.
Вся эта депутация влетела ко мне в хлеборезку, и, приставив ладонь к пилотке, я прокричал подобающие случаю слова. Генерал среагировал на приветствие не сильнее, чем танк на стрекот кузнечика. Он прошагал к весам и, водрузив на них чашку с мясом, уставился на стрелку. Стрелка улетела к килограммовой отметке. «Пустую чашку!» – приказал генерал, и я, козырнув, шагнул к дверям, чтобы выполнить приказ, но перед моим носом, стукнувшись боками, в проём проскочили два майора.
Мне скоро было на дембель, а им ещё служить и служить…
Через несколько секунд майоры вернулись, держа искомое четырьмя руками. В четырёх майорских глазах светился нечеловеческий энтузиазм. За их спинами виднелось перекошенное лицо курсанта, который только что собирался из этой чашки поесть.
Чашка была поставлена на противовес, но стрелка всё равно зашкаливала на двести лишних граммов.
– А-а, – понял наконец генерал, – так это ж с бульоном… Ну-ка, – сказал он, – посмотрим, сколько там чистого мяса!
И перелил бульон из правой чашки – в левую, в противовес!
Теперь вместо лишних двухсот граммов – двухсот стало недоставать! Генеральский затылок начал принимать цвет знамени полка. Не веря своим глазам, я глянул на шеренгу старших офицеров. Все они смотрели на багровеющий генеральский затылок и видели сквозь него свою отправку в Афган… В хлеборезке царил полный ступор, и я понял: час моего Тулона – настал!
Я шагнул вперёд и сказал:
– Разрешите, товарищ генерал?
Не рискуя ничего объяснять, я вылил за окошко коричневатый мясной навар и поставил чашку на место. И весы показали наконец то, что от них и требовалось с самого начала.
Внимательно рассмотрев местонахождение стрелки, генерал-лейтенант обернулся, посмотрел на меня со своей генерал-лейтенантской высоты и задал вопрос, выдавший в нём стратегическую жилку.
– Армянин? – спросил меня будущий замминистра обороны страны.
– Никак нет, еврей, – ответил я.
– А-а, – сказал он и, не имея больше вопросов, нагнулся и вышел из хлеборезки. Следом пулями вылетели Кирпич, несколько «полканов», парочка майоров и прапорщик Кротович.
Последним в этой обойме был замполит полка майор Найдин. Внезапно остановившись в дверях, замполит похлопал меня по плечу и, сказавши «Молодец, сержант!» – вдруг подмигнул совершенно воровским образом.
В присутствии генерала из Москвы разница между хлеборезом и замполитом полка исчезала бесследно. Надувая столичное начальство, мы делали одно большое общее дело…