Кира Сурикова
Училась в школе на Тверской, где все что-то читали или писали. Я тоже пристрастилась. Окончила четыре курса журналистики МГУ, опять же почти на Тверской. Потом пожила в Париже каких-то 5 или 7 лет. Вернулась на родину, где работала на себя и на других тоже. Десяток лет назад выпустила книгу рассказов, точнее, роман в рассказах – «Несладкий кофе» в издательстве «Вагриус». Затем тетрадь стихотворений – «В начале звука» в издательстве «Амфора». Помогаю маме (Алле Суриковой) проводить кинофестиваль, готовить театральную постановку её любимой вещи «Вася Куролесов», в качестве артистки эпизода снималась в нескольких её картинах.
_________________________________________________
Сыну нужно было снотворное. Его врач ему не выписал, так как сказал, что давно его не видел, и потребовал присутствия. Записаться на приём, в глаза взглянуть и всё такое.
А какой там – на приём, если он из дома не выходит. Только шмыгнёт за сигаретами и там же где-нибудь поблизости чашку кофе в картонном стаканчике прихватит или сладкую воду газированную. И всё, сразу обратно без задержек. Да и финансов, как сейчас говорят, на другое – у него нет.
Редкая же прогулка в его исполнении, которую можно назвать полноценной, происходит исключительно в радиусе трёхсот метров. Она идёт по непроезжей части, вдоль футбольного поля, мимо плохо постриженных кустов, мимо выныривающих из подвалов дворников нерусского, так сказать, происхождения, мимо детской площадки без детей… Из точки «а» в точку «b». И наоборот.
И хорошо, если ветра нет в это время. Если в воздухе не колеблется что-то напоминающее тучу. И если горизонт не расплывается в подозрительных формах и не погромыхивает издалека.
Хорошо, если вся эта сумрачность не предвидится, так как в противном случае заготовленное на прогулку равновесие может дать трещину. И в эту самую трещину как раз и может ударить гром и поразить молния. По всемирному закону подлости.
Тогда и триста метров покажутся непреодолимыми.
Какой-нибудь страшный страх без лица и без имени, выткавшись из воздуха, как антипод Гарри Поттера, возьмёт и опустится поблизости. Возьмёт и прислонится, как стреляющий сигаретку. Возьмёт и, вытянув из грозового чёрного плаща длинную руку, обхватит кривоватыми острыми пальцами сыновье горло. И чуть придавит почти по-дружески и чего-нибудь там шепнёт.
И тогда…
Попыталась я было ему, врачу сына, это объяснить, но он даже ответом не удостоил.
Длинная история взаимоотношений у нас, а точнее, у них с сыном.
Эмоциональность тут не уместна.
Посмотрел мои подробные сообщения и промолчал в ответ. Хорошо же, думаю. Какой выход?
Дело в том, что сын задумал наконец перестроиться, чтобы не терять связь с близкими по дому окончательно (реальность его мало волнует). Чтобы день захватывал хотя бы часть светового времени, а ночь не была бы кипенно-белой. Ленинградской, так сказать. Санкт-петербургской – не выговорить. Нужно было найти что-то пришибливающее ко сну. Не ромашку, конечно. И не валокордин. И он настоятельно об этом просил и напоминал, самому надоело не спать.
После коротких размышлений написала своему терапевту. Пусть уж меня обследуют, раз с сыном этот номер не проходит. Хотя ко мне, конечно, тоже вопросы есть.
Ответил. Нет, говорит, всё ужесточили, нужно на приём. Да не ко мне, а к неврологу или сомнологу, или психотерапевту. Давненько вас уже там не видели, констатировал, ещё со времён ковида, поэтому снотворное если, то только через них.
У меня со сном тоже, признаться, не особенно. Чуть намечается рассвет, начинается внутренняя суета, мыслительная деятельность…
Как будто кто-то подковыривает ресницы и забирается под верхнее веко, плохо сомкнутое с нижним. И в образующийся просвет мой беспокойный зрачок спешит уловить всполохи дневного света.
Господи, думаю каждый раз.
Взывать-то к кому-то надо. Если не к нему, то посадят ведь.
Позвонила в клинику, записалась на приём. Повезло, что в ближайшие дни вечером принимает невролог с говорящей фамилией Поспокойнов. Оставалось самое последнее – вечернее – время. Поспокойнее будет, подумалось.
Весь день, как назло, шёл дождь. И было, как назло, много дел. Парковка в центре, как известно, очень дорогая, но если хорошо знать «намоленные» места, то можно приткнуться у пожарной части или ещё где-нибудь, где почти наверняка не увезут и, скорее всего, не оштрафуют. Но зато и до пункта назначения добираться не близко.
Зашла в гулкий подъезд старого дома, выходящий на бульвар.
Какая жизнь здесь когда-то кипела! В Московии дореволюционной... Шелестели юбки, галоши оставались у входа. Швейцар перехватывал зонты. Легко распахивал чугунную дверь лифта с решёткой неимоверной красоты.
С навсегда засохшими каплями ядрёной чёрной краски-смолы, но это… сегодня. Сегодняшние уже капли.
Уцелела и бронзовая ручка, за которую держались руки в тонких перчатках с просвечивающими перстнями…
…Поднимаешься по битым ступеням мимо обшарпанных стен. Смотришься в новодельное зеркало в золотой раме, о котором кто-то из соседей погорячился… Кич в действии. Какая такая рожа, супротив предыдущей, вознамерилась изучать своё сегодняшнее изображение в зеркале. С губами, вываливающимися изо рта. Или же с благородной плешью городского денди невыразимого возраста, скучающего лицом.
Умерла нотариус, знавшая всю подноготную семьи. А я так любила к ней приходить. Садишься и, как в летаргическом сне, пускаешься в дневные дебри сознания. Двери открываются, закрываются, кто-то заходит, выходит, а ты кайфуешь, пока она, не глядя на тебя и улыбаясь самыми краями губ, что-то подписывает.
Её нет, стол её пуст. Вовремя вылетела из нашего дрянного гнезда её душа. Вылетела. И зеркало повесили как раз.
На дворе четвёртый год третьего десятка третьего тысячелетия нашей эры.
Вышла от нотариуса.
И небеса, как почувствовав, угостили внезапным ливнем. А ведь утром были сомнения. Но сомнений было слишком много и слишком разнообразных, чтобы прогноз погоды перевесил всё остальное… Обнаружив в сумке пакет вместо зонта, пришпилила его к голове и так, ловя струи прямо в рукава синтетического пиджака, добежала до машины, не проклиная, но и не радуясь. Есть вещи и похуже. Отряхнулась, вылила из рукавов. Ну просто царевна-лебедь какая-то.
Провела в машине, ожидая облегчения водопада, битый час, наблюдая сквозь струи и работающие щётки за выездом пожарного расчёта. Куда они спешат? Столько воды, что и пожарные-то не особенно нужны, как кажется: через крышу проберёт до перекрытий, ежели где огонь.
Богу, видимо, тоже надо выплакаться. Не всесильный.
Суховатый, поджарый с седоватыми михалковскими усиками бегло-внимательный доктор спросил, как меня зовут, глядя в монитор.
Назвала себя, предполагая, что это первый тест на вменяемость, так как на экране должно быть всё отражено. Спросил, чем занимаюсь, а я уж и забыла, что там в анкете. Неудобно же писать, что фрилансю, во всяком случае, в анкетах клиник.
Подтвердила, что всё, что он видит, верно.
Вытащил молоточек, постучал. Один раз рефлекторно ударила его ногой. Попросил встать и пальцами дотянуться до носа с закрытыми глазами. Справилась. На ногах, однако, устояла так себе. Не стоило вчера злоупотреблять… Ему даже пришлось меня поддержать. И физически, и вербально.
Странно, но иногда время неожиданно сгущается, и за считаные секунды пролетает мимо полжизни. Определённого ничего не формируется, просто вдруг отчётливо слышишь его, времени, оглушительный свист.
Процедура закончилась, я села на стульчик, и доктор принялся писать. Свист прекратился. Очевидно, он его не услышал, так как спросил, позволив себе улыбку: «На что жалуетесь?»
Рассказала про утренний сон и его хрупкость. Про ночной пришлось тоже приврать немного.
(Вспомнила, как когда-то из-за несчастной любви уже общалась с врачом в сомнительной арендованной квартире, а за его, врача, спиной пробегали мыши. Я восклицала, он оборачивался. А мыши же быстрые. Пока обернёшься, уже и хвост пропал… Он мне тогда щедро навыписывал.)
«Что-то мешает? Вызывает тревогу?» – напомнил о себе невролог.
Я посмотрела на его усики, стараясь не думать о сравнении с основным их предержантом, потом поймала взгляд. «Всё, – сказала честно, – мешает». Ну не буду же я только про сына говорить. Это будет кривдой.
«Вы имеете в виду?..»
«Я имею в виду то же, что и вы».
«У вас кто-то из близких или друзей участвует в специальной военной операции?» – политкорректно спросил он, чуть помедлив.
«Бог миловал», – ответила.
«И тем не менее?»
«И тем не менее».
Тут он выдержал паузу подлиннее.
«Ну, это же когда-нибудь закончится», – непроизвольно понизив голос, отметил он.
Ответила в такт.
«Нужно думать именно так», – заключил он, как будто бы пытаясь развеять и собственные сомнения…
Чувствовалось, что врач он вполне неплохой.
«Что-то принимаете?»
Ответила.
Остальной диалог прошёл в тишине, хотя, наверное, неврологам не положено вести подобные диалоги.
Пока он доставал из стола бумажку, печать, ручку, писал и заполнял на бумаге и в мониторе всё необходимое, я изучала содержимое шкафа в его кабинете – во всяком случае, верхнюю его часть, которая была за стеклом. Ничего там особенного не было.
«Я выписал вам сразу на два месяца», – сказал он, вручая рецепт.
Ну чтобы не бегать.
Поклонилась, вышла. Какими-то коридорами длинными петляла к близкому выходу. Со мной бывает иной раз такое: ведь настоящие герои всегда идут в обход.
На улице пахло свежеопавшими листьями, пришпилены были к асфальту какие-то жёлтые колоски. Мягкий шум вечерних машин производил убаюкивающие звуки города…
Как будто в мире не было зла.