Капля фирсофистики

ЗАВЕРШЕНИЕ ТЕМЫ

Лев АННИНСКИЙ 

Завершение полемики, начатой статьёй Владимира Ермакова «Синдром Фирса. Можно ли «выдавить из себя раба?» («ЛГ», № 8).

Если обсуждается миф, или апокриф, или легенда, или обмолвка – вообще всякая хрень и люди верят в неё как в реальность, то эта хрень становится реальностью.
Просторечное переложение теоремы Томаса

ПОД ЧЕХОВСКИМИ ПСЕВДОНИМАМИ
Поворачивая так и эдак дискуссию по статье Владимира Ермакова «Синдром Фирса», любуясь выпадами участников, артистично обозначающих уколы и удары, но не убивающих друг друга до смерти, я думаю: что это за хрень такая мажется на нашу недорезанную севрюжатину? Но при этом знаю – интуитивно и непреложно, – что дискуссия идёт неспроста и что под чеховскими псевдонимами прячется неотвратимая, не имеющая ещё ясного имени, смертельно тяжкая, свинцовая наша реальность. 

Ермаков (за работой которого я с интересом слежу) обладает способностью мощного прямого удара, редкостного среди нынешнего хитрописания. Там, где лукаво тасуют: монархистские иллюзии и мятежные порывы, православные догматы и марксистские догмы, имперские претензии и этнические амбиции, – он требует: выбирайте! Или оставайтесь с синдромом Фирса, с неизлечимым страхом свободы, или – выдавливайте из себя этот рабский страх, как Чехов велел, – по капле! 

Читаю эту проповедь, любуюсь её крутостью, а сам думаю: это же наше вековое, с чего ты вдруг так взыскался?

Дмитрий Орешкин переводит этот крутой разговор в весёлую игру, попутно уточняя такие вечно двоящиеся у нас понятия, как свобода и воля (Орда и Орднунг, Евразия и Азиопа…). Так что не будем доводить спор до крайностей, уведём проблему в укром интеллектуально-интеллигентного размышления, а то набегут на шум площадные агитаторы. 

Я не без удовольствия предаюсь этой игре (хотя и не решаюсь подхватить орешкинские поликаламбуры – из чувства политкорректности, конечно). А то ведь и вправду набегут: втянут в телеящик, переозвучат всё в агрессивно-визгливой интонации.
Во избежание смертоубийства включаются в разборку тонко чувствующие женщины и призывают бьющихся бойцов к осторожности. 

Анна Яковлева в интонации доброго увещевания объясняет, что вовсе не обязательно в каждом человеке, сказавшем, что он русский, подозревать антисемита. С чем я абсолютно согласен. 

Елена Черникова с издевательской вежливостью уточняет, в какой ситуации, в каком жанре и с какою целью Чехов обронил пару слов о выдавливании из себя раба. Я тоже с удовольствием уточняю: это Фирс будет выдавливать? В его-то возрасте? И это ему, Фирсу, в ответ на его старческую преданность вольнолюбивые господа должны с горечью и злостью бросить в лицо, что он апологет рабства и проповедник кнута? 

Тут здравомыслящий Борис Руденко объявляет им, что даже в самые жуткие сталинские годы он те годы («немного» помнящий) отнюдь не рабствовал и не раболепствовал, а просто жил по законам того времени. Я как эксперт и экспонат (помнящий те годы не «немного», а как следует) подтверждаю: никогда и я себя рабом не чувствовал. Ни в пионерском возрасте, повязывая красный галстук на шею или пряча его в карман в зависимости от того, где происходит дело: в школе или на улице (в школу без галстука не пускают, а на улице урки могут из-за галстука и «мытьём пописать», то есть полоснуть бритвой – от полноты чувств). Ни в комсомоле, куда я вступил с полной верой и где занимался интереснейшими вещами (штудировал книги, выпускал стенгазеты, ездил на сенокос в составе студбригад). Ни в партии, куда я не вступил (хотя звали), потому что не хотел лишней опеки, но в органах печати, контролируемых партией, увлечённо работал. Потому что знал правила игры (шаг вправо, шаг влево считается побегом). 

Теперь думаю: не пора ли мне всю мою жизнь переосмыслить, выдавив из неё по капле то рабство?
Тут умница Александр Трофимов подсказывает: да оно само выдавится! На нас же вечно давят! Со всех сторон. Прут на Россию! И всегда пёрли. Выдавливали из границ. Куда-нибудь на край. А лучше всего – в бездну. 

Вот и упираемся. Вправо пойдёшь – задавят. Влево пойдёшь – зарежут. И вперёд страшно: то ли ветер в лицо, то ли пропасть.
Победоносцев сказал царю:
– Ваше величество, Россия стоит перед пропастью.
Тот храбро ответил:
– Константин Петрович! А когда она перед нею не стояла?
Успел Александр III помереть своей смертью. Сын его полетел в пропасть. Вместе со страной. Кто виноват?
Виноват старик Фирс.
Что делать?
Давить. Пока каплями не изойдём.
А теперь по пунктам. По каплям.

«ВЫДАВИТЬ» ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ?
Насчёт Чехова – правильно предупреждает Черникова: с ним нужна осторожность. Это вам не Чернышевский и не Салтыков-Щедрин. Это, цветаевски говоря, Чехов «с его усмешечками». Можно ли при его усмешечках уловить, что он на самом деле чувствует?

Можно. Фирса – жалеет. И вовсе не негодует на его рабскую психологию. А негодует… Чтобы понять, на кого Чехов негодует, надо из-под сени «Вишнёвого сада» перебраться в дом «Трёх сестёр», где Наташа Прозорова орёт на старуху-прислугу. А три сестры, наблюдая это хамство, с ужасом понимают, что им придётся выдавливать из себя… что? Рабство? Да нет, интеллигентность. Или, как сказала бы Анна Яковлева, толерантность. 

Но это Чехов, его усмешечки. А мне что выдавливать? Рабскую психологию? Да как я её буду выдавливать, если сроду себя рабом не ощущал? 

В самом деле?! Несвободу так-таки и не ощущал в годы, когда ни вправо, ни влево нельзя было шагнуть, не выкрикнув здравицу советской власти, мировой революции и родной партии? 

Нет, не ощущал. Потому что знал, где и что выкрикивать. Знал, что между советской властью, мировой революцией и программой родной партии полно щелей. Знал, что люди, подобно мне, всё это тоже знают и дышат сквозь эти щели, как через эти соломинки, за которые лучше не хвататься, а дышать можно. Как это делали, лёжа в болотах, наши древние предки, пережидая набеги соседних племён (которые тоже – наши предки). 

Были люди, свято верившие в коммунизм и прочие химеры? Были. И жили рядом со скептиками, которые в эти химеры не верили, но понимали правила игры (законы выживания). Кто был из них мне ближе: идеалисты или скептики? Ближе – идеалисты. А понятнее – скептики. Потому что я и сам был и тем, и другим. В зависимости от обстоятельств. И от уровня вопроса. То есть если дело заключалось в том, чтобы объегорить цензора, я был и скептиком, и циником (как и цензор, всё понимавший). А если дело было в том, что станет «с бойцами или страной», – я верил. Потому что иначе впору было повеситься. 

Никакой специальной свободы я не добивался. Слава богу, Пушкин надоумил, а Блок подтвердил, что свобода может быть только тайной. А насчёт воли вразумили русские философы-идеалисты (ещё до того, как Орешкин подтвердил): совмещаются у нас в одном слове две «воли»: та воля, что выбрасывает тебя в бездну (верхнюю или нижнюю в зависимости от того, перед какой стоишь), и та воля, что держит тебя за шиворот (или за горло), не позволяя прыгать и бегать. И почему такие взаимоисключающие вещи обозначаются у русских одним и тем же словом? 

Потому что! – отвечают юмористы. Это наша русская душа! Наша всеотзывчивость. Всех жалко. И жертву, которую всё равно уж не вернёшь. И палача, который только и ждёт, чтобы покаяться.
Если ты русский, то и носи в себе обе воли. Ту, которая наружу, и ту, которая внутри. Две крепости. Одна поддерживает, другая сдерживает. Баланс. 

Но, при всех эквилибрах, рабство на этом свете бывает или это тоже химера?
Бывает. И слово это неспроста влетает нам в уши и въедается нам в души через тысячелетия после того, как человечество очередной раз, смеясь, рассталось со своим прошлым.
В древних государствах были рабы? Или то были не рабы?
Были. Рабы.
Можно представить себе фигурально рабство как некое красноречивое зло, реализовавшееся в истории? 

Запросто. Каменоломня. Рабы вкалывают, надсмотрщик ходит с плетью, начальник сидит в тепле и указывает кому что делать или разглагольствует на агоре. Лесоповал. Работяги вкалывают, учётчики ходят с блокнотами, начальник сидит в тепле или тренируется в тире. Эти картинки особенно хороши в соответствующем метеорологическом оформлении: лютая жара… проливной дождь… чащоба с гнусом… степь да степь кругом… 

Может, поискать для эквилибра какое-нибудь другое рабство?
Запросто. Эзоп был раб. Ходил и разглагольствовал. За ним записывали. Потом убили. Но не за то, что раб.
А русские великие крепостные артистки!
А будущий цензор Никитенко, выкупленный из помещичьей неволи и оставивший ценнейшие литературные дневники!
Счастлив или несчастен раб по определению? Счастлив, если не мыслит для себя другого состояния. Несчастен, если мечтает стать надсмотрщиком (или, не дай бог, главным начальником) и не может. А вообразил бы, как ему, ставшему надсмотрщиком, выпускают кишки его же взбунтовавшиеся собратья или как венценосного господина травят ядом подлые интриганы из ближайшего окружения, – так и не мечтал бы, наверное. Остался бы при своём рабском счастье. И ничего бы не выдавливал – ни по капле сам, ни под прессом извне.

ПРОПАХШИЕ БЕНЗИНОМ НАЧАЛЬНИКИ
Но пресс, вечно давящий на нас извне, – реальность или опять химера? Реальность. Ещё какая! По-русски это называется власть. В дискуссии о «Синдроме Фирса» Ермаков раз десять возвращается к этому слову и его вариациям. Режим. Система. Держава. Орешкин подхватывает (иронически): Пушкин, мол, был лоялен к власти, правда, только внешне. Руденко подхватывает (патетически): верхи гайки закручивают, а мы терпим, не имея возможности пробраться повыше. Ржешевский подхватывает (организационно-технически): правящие круги… власть имущие… властители и их сторонники… вот их бы повыдавить хотя бы по капле! Трофимов подхватывает (инновационно-экономически): банки бы повыдавить, транснациональные корпорации, а царя-императора, чёрт с ним, оставить: его подкупить труднее… 

Я подхватываю: а царь-император откуда? Ну, допустим, венценосная наследственность, но она, как правило, ведёт к вырождению. И много ли «первое лицо» значит сегодня, когда президентов сменяют каждые несколько лет? Откуда начальники? Из завлабов, вестимо. Из партинструкторов. Из низовых хозяйственников, пропахших бензином и спящих в кепках. Из нас они! Из нас вербуются: бригадиры-надсмотрщики, федеральные налогосборщики, члены ПБ КПСС, главы РАО ЕЭС, слуги режима, цепные псы порядка, охранители системы. 

Гайки закручивают? Покажите мне эти гайки отдельно от тех, кто закручивает. Крутят все по очереди на всех этажах системы. Это мы все. Народ. Нам себя приходится закручивать. Чтобы вразнос не пошло. Чтобы не разлетелось в пух и в прах. 

Ненависть к барину – неизбывная черта наша, неотделимая от любви к барину. Ненависть за то, что барин завинчивает. Ненависть за то, что барин не завинчивает. Или винтит не туда. А про то, что барин – из нас же, лучше не вякать. Зашибут. Не барин зашибёт, а управляющий. Староста. Урядник. Сосед, который через забор глядит, когда твоя скотина сдохнет. Свой брат. 

Железное возражение: монгол Батыевой орды – он тебе тоже свой брат? Или всё-таки чужой? А наш дворянин, по-французски обсуждающий, освобождать или не освобождать русских рабов? А нынешний воротила глобального бизнеса… Как их всех запишешь в «свои»? 

А так, что пришедший «оттуда», если приходится у нас ко двору, очень быстро становится «своим», а свой брат, пролезший «туда», очень быстро становится по психологии «тамошним». Перемешивается всё в квашне, как сказал бы Василий Гроссман. Но сама квашня остаётся. То есть общая ситуация, общее психологическое состояние народа, система отношений сверху донизу (донизу! Где граждане «обувают» и «подставляют» друг друга), – и с этим никакому начальству не совладать, с этим и разум, и душа вынуждены примиряться – фатально. 

Характер народа меняется медленно, со скоростью, напоминающей геологические подвижки. Легко сказать: мы уже не те русские, что до 1917 года. Или: СССР исчез, той страны больше нет. Потом, глядишь, и русские всё те же, и страна всё та же. Раба, чтобы по капле из него что-то выдавить, ищем днём с огнём: то ли он в думских кулуарах, то ли в ЖКХ, то ли в армейской казарме, то ли в колонии любого режима… 

Колонию, пожалуй, оставим для другой дискуссии – как крайний пример несвободы она выпадает из разговора о режиме обычной жизни, ибо преступник выпадает «сам» – преступая. Но где крайний предел этой несвободы-неволи в условиях законной жизни, в пределах общепринятой нормы? 

Ответ очевиден: в армии. Там и приказы не обсуждаются, и командир всегда прав, и самодуры обычны, и самоубийств больше, чем где бы то ни было.
Справедливо это?
Несправедливо. Если оставаться на уровне надмирной (мирной) софистики. Но если исходить из опыта мировой (немирной) реальности, это не только неизбежно, но, по какой-то жуткой, «животной» логике, даже и справедливо. Как меньшее зло. Не будешь кормить свою армию – будешь кормить чужую. Не ляжешь костьми на поле боя – ляжешь костьми на пороге своего дома вместе с близкими, которых или убьют, или сделают рабами. 

Война – вечный источник рабства. Рабство – детище вечной войны.
Знаменательно, что в дискуссии по статье Ермакова именно этот внешний фронт живописуется наиболее яркими, врезающимися в память штрихами. Получается, я бы сказал, что-то вроде фрески:
«Золотоордынские традиции народа-государства, народа-воина, единой воли вождя и орды» (Орешкин). «Орды кочевников на Востоке и крестоносцев на Западе… и русское государство – система оборонительных сообществ» (Трофимов). «Пугачёвщина – кочевая заволжская вольница против оседлой инфраструктуры екатерининской империи» (Орешкин). Я бы добавил для нынешних этнофилософов: вольница пугачёвская – сплошь тюрки и угро-финны, структура екатерининская – сплошь офицеры из остзейцев. «И вовсе не народ в этом виноват – как не виноват германский народ в том, что на фоне восторженной деградации великой немецкой культуры из коричневой пены родилась идея Третьего рейха» (Орешкин).

МЕЖ ФОРСОМ И ФАРСОМ
Ни в идее Третьего рейха, ни в идее Третьего Рима, ни в идее Третьего Интернационала народы, может, и не виноваты. Да только вечно с ними что-нибудь стрясается. То пастбищ не хватает, то посевных площадей, то причалов, то проливов, то местным богам места мало, то всечеловеческий кодекс мерещится. Не сидится Аттиле и Чингизу на Востоке, Тохтамышу и Тимуру на Юге, Наполеону и Гитлеру на Западе, Дудаеву и Басаеву…
А эти тут при чём?!
А при том, что все мои эквилибры насчёт мнимого «рабства» можно опрокинуть примером прямого и реального рабства в современной текущей реальности: дудаевцы наших захваченных в плен федералов-гяуров делали именно рабами – в старинном, всегдашнем, изначальном смысле слова. 

Что на это ответить?
Только одно: Ичкерия-то дудаевская что объявила России? Войну. А у войны свои законы: где война, там и рабство. 

Это – неизбывный ужас Истории. Не набежит война извне – объявится внутри. Урядник, который при другом стечении обстоятельств мог бы стать героем России, становится во главе бунта и идёт на столицу войной, объявляя себя не кем иным, как императором (ну, конечно). Герои Бородинского сражения идут на Сенатскую площадь спасать Россию, то есть расстреливать своих вчерашних однополчан. Гениальный организатор (о котором знаменитый антисоветчик Пайпс сказал: у царя Николая был один шанс спасти Империю: поставить во главе правительства В.И. Ульянова-Ленина), вместо этого В.И. Ульянов-Ленин встаёт во главе партии, добивающейся поражения своей страны. А потом возглавляет разрушенную страну и завещает своему преемнику её укреплять всемерно, чем тот и занимается (и превосходит в рабовладельческой крутости всех кровавых Иоаннов, Петров и Николаев российской истории). 

Можно ли изменить этот тысячелетний ход? Можно ли заменить человека с его биологической воинственностью на нечто лучшее? Можно ли эти проклятые вопросы когда-нибудь окончательно решить? 

Не думаю. История как была полна агрессивных непредвиденностей, так и будет. Во всяком случае, на нашем евразийском «блюдце», где много недоосвоенных просторов и много соседей, уверенных, что они эти просторы используют лучше, чем мы. 

Человека нельзя улучшить. Его можно только на время умиротворить. И эта истина (я привёл её в формулировке Фазиля Искандера) убедительнее (для меня), чем тысячелетние попытки вывести нового Адама, воспитать коммунистического человека и т.п. Не получилось. И не получится. 

Никакого светлого будущего не будет. Ни под красным, но под полосатым флагом. Ни под хороводом звёздочек, ни под крышкой Торы, Библии, Корана, ни под какой другой идеологической крышей. А будет напряжённое и полное страданий продолжение того, что было названо добыванием хлеба насущного в поте лица. И в страхе возмездия. Когда полно страданий и надежд. Из коих рождается великая культура. 

Вот эта тяжёлая и великая правда чувствуется под изящными выпадами участников дискуссии: чего нам ждать? Кем обернётся русский человек при очередном обороте колеса Истории? Покорным исполнителем чужой воли? Находчивым бойцом, сознающим свой жребий? Мятежником, который устроит бунт, бессмысленный и беспощадный?
Фирса, конечно, никак нельзя забыть на этом очередном историческом перекрёстке.
Кстати. Кого ещё в великой русской литературе «забыли»?
Правильно! Капитана Тушина.
Нет ли общего в характерах этих героев, дававших себя «забыть» и упрямо делавших своё дело?
А чтобы очередной раз не забыть Фирса, позволю себе шуточку в духе софистов. Выдавливание рабства имеет в нашей русской психологии два сценария. Или мы форсим: у советских – собственная гордость, на буржуев смотрим свысока! Или всё своё топчем, мусор из избы совком выносим, всё сделанное объявляем фарсом.