Олег Рябов, главный редактор журнала «Нижний Новгород»
* * *
Проходя недавно по Оперному скверику, где стоит памятник жертвам революции пятого года, я краем глаза заметил группу ребят, сидящих на лавочке. Я бы и не обратил на них внимания, если бы не расслышал знакомую всем нам с детства считалку: «Катилась торба с великого горба. В этой торбе: хлеб, соль, вода, пшеница, с кем ты хочешь поделиться? Выбирай поскорей, не задерживай добрых и честных людей».
Удивительно: я вырастил детей, у меня есть внуки, но я ни разу не слышал от них эту считалку – эта считалка из моего детства. Пройдя с десяток шагов, я понял, что мой глаз ещё что-то тоже резануло. Я обернулся: на деревянной скамейке, каких давно уже в этом скверике нет, сидели ребята, которых я узнал, точнее: сидели я, Вовка Филиппов и Танька Нефёдова, в которую мы с Вовкой были оба влюблены. Мы сидели втроём, мы были одеты в ту одежду, в которой ходили тогда, полвека назад, в шестидесятые годы: на мне были трикотажные тренировочные штаны со штрипками и сандалии на босу ногу. И это был я!
Я совершенно чётко разглядел, что на скамеечке сидел я сам!
Видимо, наш мозг – ещё совершенно не исследованное пространство, если он может создавать такие дубликаты. Вот совсем недавно физики-теоретики для решения каких-то своих физико-математических проблем придумали новую элементарную частицу шизон – она могла одновременно находиться в двух точках пространства, и это – не раздвоение. Потом они отказались от этой теории: решили свои задачи и без этого шизона.
Я очень торопился в тот раз и потом, спустя какое-то время, очень сожалел, что не остановился и не подошёл к тем ребятам, которые сидели на скамеечке, – тогда бы всё у меня прояснилось. А, может, это и к лучшему: я же мог разрушить эту картинку, а теперь у меня есть повод посомневаться в правильности моих юношеских поступков.
Я вспомнил, зачем мы тогда втроём сидели на скамеечке в скверике и о чём договаривались. В соседнем дворе – там, где находилось аптекоуправление, напротив здания «острога», строился новый многоэтажный дом, первый небоскрёб в городе, а мы, как все нормальные пацаны, любили в свободное время лазить по таким стройкам. Там всегда можно было найти что-то любопытное, ну, например, карбид; а из него недолго было сделать какое-нибудь взрывное устройство. Но тогда, в присутствии Таньки Нефёдовой, мы, конечно, спорили на какое-то геройство. И я до сих пор помню, на какое!
В те годы кирпичные дома строили, окружая их несуразными уродливыми и хлипкими деревянными лесами, а внутри со стены на стену перебрасывались такие же жиденькие деревянные щиты, по которым подсобные рабочие таскали каменщикам раствор и кирпичи. В тот день, наверное, был выходной, на стройке никого не было, рукотворные настилы были сняты, и только одна половица – доска-шестидесятка лежала, переброшенная с одной стены на другую. По ней-то и должен был перейти на наружную стену Вовка, а уже за ним и я.
Я знал эту доску, она была посередине сломана, держалась на честном слове, и зачем работяги перебросили её с одной стены на другую – непонятно. Вообще-то на этой стройке мне было всё знакомо – я бывал тут часто, а вот Вовка приехал к нам сюда погулять, по-моему, в первый раз. Пока мы пробирались по стройке на нужный участок, я представлял себе, как Вовка, проломив доску, навернётся и сломает себе или ногу, или шею. А я буду ходить в кино с Танькой.
Танька стояла внизу, глядя на нас, пока мы залезали на стену. Она была несколько странной девочкой: всё время проводила с пацанами, хотя уже начинала невеститься и представлять определённый и недвусмысленный физиологический интерес для нас. Мы все в те годы, сидя на уроках в классе, переписывались друг с другом, обмениваясь записками. Так вот, Танька однажды прислала мне записку: «Давай встретимся!» На что я ей ответил: «Давай! Приходи в три часа под трамплин!» Глупо, конечно, – так ведь и не пошли, ни она, ни я. А вот записку, которую послал ей однажды Вовка Филиппов, я нагло прочитал и был удивлён и даже взревновал: «Танечка! Ты помнишь, как чудесно было в Венеции!»
Взревновал не к Таньке – взревновал к Вовке: у него башка была неординарно устроена для нашего возраста. Вообще, мы с ним не очень были дружны: один раз даже подрались. Это случилось на соревнованиях по бегу на лыжах в Пушкинском садике. Он меня догнал на трассе и несколько раз с перерывами прокричал: «Лыжню!» Но я не уступил, и он стукнул своей палкой мне по лыже, расколов её. Лыжи были мои домашние, новые, хорошие, папа купил. Все на уроках физкультуры бегали на школьных лыжах, а я из дома приносил. Было очень обидно. Я ударил Вовку палкой по башке и рассёк ему бровь, крови было много, мы с ним сцепились и начали бороться с лыжами на ногах. Нас учитель физкультуры растащил.
В классе мы с ним были двумя лидерами, правда, я по хулиганисто-шпанистой линии, и всё свободное время проводил в Кулибинском парке, а Вовка активизировался на общественной стезе: стенгазеты, походы, сбор макулатуры и прочие полезные мероприятия. Мы уважали друг друга, наши интересы не пересекались, и потому нам было комфортно друг с другом. Хотя не знаю, как у него, а во мне чувство зависти всё же иногда пробуждалось.
Помнится, раз на уроке литературы надо было сделать рассказ по картине. Учительница вывесила на доске литографию с картины Репина «Бурлаки на Волге», там несколько мужиков тащат за верёвки здоровенную лодку. Я понял, что пришёл мой час. Про Волгу я знал всё: мой родной дядька был капитаном на теплоходе «Дмитрий Донской», но к доске вызвался Вовка. Не знаю, что он тогда в целом говорил, но закончил фразой, что теперь по Волге ходят трёхпалубные комфортабельные лайнеры. Я до сих пор помню эти его «комфортабельные лайнеры» – как он, тринадцатилетний пацан, легко мог распоряжаться такими красивыми словами!
Мы с Вовкой очень быстро забрались в тот раз на стену и подошли к доске, чуть прогнувшейся по середине, где был разлом, и висящей над двухэтажным пролётом. Я подошёл к доске первым и ногой спихнул её вниз.
– Ты чего сделал? – возмутился Вовка.
– Да ничего! Ну её на хрен. Башку сломаешь, а нам с Танькой – отвечать.
Интересно, что прошло почти полвека, а мне до сих пор стыдно, что я планировал вот такую подлость: я был готов тогда пустить школьного товарища если не на гибель, то уж точно на серьёзные увечья.
Потом, уже в старших классах, мы как-то сблизились с Вовкой, я часто бывал у него в доме, а он заходил ко мне. Его отец, Владимир Иванович, был полковником КГБ, а мой, хоть и в отставке, но тоже был когда-то офицером, и мы оба сознавали, что мы из одной конюшни. Когда Никиту Хрущёва отправили на пенсию, Вовкин папа очень интересно пошутил: «Вот теперь Никита Сергеевич будет ходить на партийные собрания в своё домоуправление, и там он вместе с местными старухами будет решать свои домашние вопросы – это ему по силам».
Вовка уже в десятом классе уговаривал меня поступать вместе с ним в МГИМО, но я отнекивался, говорил, что туда без блата не попасть. На что Вовка говорил, что батька всё устроит: он же был после войны резидентом нашей разведки в Китае, и преемственность в этой области человеческой деятельности очень даже приветствуется.
А потом наши дороги разошлись, и не виделись мы много лет.
Уже после ГКЧП от кого-то краем уха я услышал, что Владимир Иванович Филиппов застрелился из своего наградного пистолета, узнав, что его знакомые, а может, даже и друзья, пошли сдавать в райком свои партийные билеты. Я очень уважал Владимира Ивановича: было в нём что-то цельное, по-настоящему мужское, и пошёл, чтобы попрощаться, на вынос тела. С Вовкой мы обнялись, я сказал какие-то общие слова, а он, кивнув, проронил: «Будешь в Москве, заходи в гости».
И вот через несколько лет я оказался в Москве в какой-то необязательной командировке. Вечер оказался пустым, и я позвонил Филиппову по телефону – благо он у меня случайно оказался. Через час, затарившись бутылкой коньяка, я уже сидел на кухне у Вовки.
Очень часто вот такие встречи с друзьями и знакомыми, с которыми не виделся много лет, бывают очень натянутыми. Видимо, мешает напряжение от возможности узнать что-то неприглядное или непонятное, случившееся с товарищем за эти годы, а ещё противнее узнать, что твой однокашник, как чеховский герой, стал «тайным советником», а ты его всю жизнь дураком считал. Куда легче и человечнее происходит общение с первым встречным – например в бане.
С Вовкой ничего подобного не произошло. Выпили мы и мою бутылку коньяку, а ещё и бутылку водки из холодильника. На свой вечерний поезд я не попал – так разоткровенничались.
Он после окончания МГИМО оказался на дипломатической работе, служил и в Азии, и в Африке, был военным советником в Египте, два раза в плен к евреям попадал – наши по дипломатическим каналам его вытаскивали. Потом – ранение, отставка, с клюшкой ходит, одной ступни нет. Сейчас в школе историю детишкам преподаёт.
– А ты помнишь, «катилась торба с высокой горбы»?
– В смысле?
– Что-то я сегодня вспомнил, как мы с тобой собирались на площади Свободы по сломанной доске с одной стены на другую перебраться. С нами ещё какая-то девчонка была.
– Танька Нефёдова.
– Не помню, как её звали. Только ведь я знал, что та доска сломана была. Я бы её всё равно столкнул вниз, да только ты первым успел. Проверял я тебя.
Спал я в кресле на кухне, а в шесть меня Вовка разбудил, и я поехал на вокзал.