Григорий Горин
Самое неприятное – это когда посетитель бестолковый попадается. Скажем, иностранец… Или который наш, но по-русски не понимает. Вот на днях приходит к нам в ресторан один старик – узбек… Или таджик, не знаю… В общем, в тюбетейке и халате… Старый такой, лет ему восемьдесят, а может, и больше – они там долго живут.
Сел за мой столик, повертел меню и говорит мне:
– Хочу харчо!
Я вежливо говорю:
– Нету харчо!
Он заулыбался, головой закивал, будто понял, и говорит:
– Хочу харчо!
Я объясняю:
– Нету харчо! Там в меню написано «харчо», но это не значит, что есть харчо… Меню старое!.. Прошлогоднее меню… Заказали мы новое меню, но из типографии пока не прислали… У них с бумагой перебои… Поэтому лежит пока старое меню, в котором есть харчо, а на самом деле – нет.
Всё так ему понятно объяснил, вразумительно. А он меня выслушал, языком поцокал и говорит:
– Хочу харчо!
Я объясняю:
– Нету харчо! Нету, дедушка!.. Харчо из баранины делают, а баранину сегодня не завезли. Не прислали с базы баранину. Говядину прислали… Вернее, свинину. А насчёт баранины наш директор звонил на базу тому директору, но тот директор уехал куда-то. Так что с бараниной пока неясность. А без баранины нельзя харчо!
Вроде бы объяснил ему понятней нельзя. Всё растолковал. А он смотрит на меня своими восточными глазами и говорит:
– Хочу харчо!
Я уже нервничаю, но объясняю:
– Какое харчо, дед?! Что ты пристал? Харчо готовить надо уметь, а сегодня не тот повар… Клягин сегодня работает, а не Цугульков! Клягин не умеет харчо!.. Он молодой ещё, практикант!.. Он только яичницу умеет… А Цугульков, который умеет харчо, он отгул взял. У него жена рожает… Он, Цугульков, запил, потому что нервничает… А без Цугулькова никак нельзя харчо!
Уж так я этому старику всё разъяснил – и жестами, и руками… И про Цугулькова так понятно показал, как тот запил, и про жену, что она рожает… Я даже вспотел от напряжения.
И он вроде бы понял. Головой закивал, руку мне пожал и говорит:
– Хочу харчо!
Я весь задрожал, но взял себя в руки, спокойно объясняю:
– НЕТУ ХАРЧО! – кричу. – НЕТУ! НЕ НА ЧЕМ ГОТОВИТЬ ХАРЧО! ПЛИТА ПЕРЕГОРЕЛА! ЗАМКНУЛОСЬ ТАМ ЧТО-ТО! ПЛЮС НА МИНУС ЗАМКНУЛСЯ!.. СГОРЕЛА ПЛИТА К ЧЁРТОВОЙ БАБУШКЕ!! А МОНТЁР ТОЛЬКО ЗАВТРА ПРИДЁТ, ЕСЛИ ПРИДЁТ… ЕСТЬ ВТОРАЯ ПЛИТА, НО НА НЕЙ НЕЛЬЗЯ ХАРЧО! ОНА НЕ ДЛЯ ХАРЧО, ПЛИТА! ОНА САМА ПО СЕБЕ ПЛИТА!..
Кричу я, а сам про себя спокойно решаю, что если он ещё раз скажет «Хочу харчо!», то я его убью.
Говорит: «Хочу харчо!»
В голову мне что-то ударило, пошатнулся я, заплакал.
– Пожалей, – говорю, – меня, дедушка! Я человек больной. У меня гипертония… Давление двести двадцать на сто двадцать семь, как в трансформаторе… У меня кризы бывают… У меня неотложка возле подъезда каждую ночь дежурит… У меня сын заика, а внук двоечник… НЕТУ ХАРЧО!
Реву я белугой, дед тоже плачет; обнимает меня, вытирает мне слёзы тюбетейкой и говорит:
– Хочу харчо!
Подкосились у меня колени, упал я.
Хорошо, официанты подбежали, подхватили.
– Плюнь ты на него, Степанов, – говорят они мне. – Не связывайся! Видишь, он не понимает ни бельмеса по-нашему! Плюнь!..
Ну что было делать? Как ещё можно объяснять?
Плюнул я с досады… и принёс ему харчо.
1968, №42