Валентин Распутин писал, что в советское время литература «могла считаться лучшей в мире». Нам ещё долго придётся возвращать эту Атлантиду, которую в своё время, будто в опое, оболгали и поспешили предать забвению.
Очевидно, что отечественная литература в XX веке поднялась на небывалую высоту. В том числе совершенно исключительным было её значение для общества. Она в полной мере смогла раскрыть свои внутренние силы, вписаться в тысячелетний цивилизационный путь, для которого книга неизменно была сакральной величиной.
Лучшей она была ещё и потому, что от неё, как от солнца, лучи расходились в разные стороны, охватывая всё пространство вглубь и вширь, не оставляя тёмных углов. А провинция вовсе не была пустой в литературном плане землёй. Существовали как социальные, так и географические лифты. Шукшин, Абрамов, Вампилов, Рубцов, Белов, Астафьев и Распутин… Вся страна участвовала в едином литературном делании. Это была совершенно уникальная реальность, которая открывала путь для больших величин, отлично чувствующих Отечество, его культуру, историю, дыхание и пульс. «Генетику земли», о которой много писал тот же Распутин.
Они приходили в канун непростого, катастрофичного времени как проявление защитных механизмов нации, как стражи её глубинной культуры, призванные противостоять и устоять в бурях времени. Валентин Распутин – один из таких. Он уже давно воспринимается как мирской святой отечественной цивилизации. Его образ ещё при жизни обрёл особый светоносный характер. Он мог и ничего не говорить, ничего не делать, но было понятно, что русская земля устоит, пока Валентин Распутин несёт эстафетную палочку того самого света, который проявился ещё в величайшей рублёвской «Троице».
Писателя, как и его героиню – старуху Анну из «Последнего срока», завораживало солнце, но не дальнее и недосягаемое в небе, а то, что «попадало от него на землю и согревало её», преображало всё вокруг, делало жизнь человека больше и бескрайнее. Эта встреча давала надежду на будущее откровение, на сродство с этим светом. Та же Анна до последних своих дней думала о красоте мира и радовалась чуду непреходящести и неувядаемости этой красоты. Ощущала единство с ней до такой степени, что совершенно отчётливо чувствовала, будто «видела землю не в первый раз». Речь идёт об особой литургии света, в которой жизнь никуда не девается, а наследуется, передаётся.
Мысль о подобии-сродстве важна для Распутина, она коренится в знании о единстве и связи всего сущего, где всё отражается во всём. Та же Анна верила, что даже смерть у каждого своя и она создаётся по образу и подобию человека, похожая на него, как его зеркальное отражение.
Предотвратить «крушение человека»
Распутин, как и многие его литературные соратники, пришёл, чтобы мы окончательно не разбились вдребезги, чтобы не произошло полное «крушение человека». Да, тот самый необходимый праведник, которым устоит город. Это о нём. Это о них.
В нём главное – предвосхищение, предчувствие. Он говорил, что не любит фантазировать, и отмечал раннее предчувствие «приближения роковых времён». Особенно явно это ощущалось на малой родине. Не случайно и литераторы сконцентрировали своё внимание на деревне. Но речь вели не столько об уходящем, устраивая плач о безвозвратных потерях, в том числе и в области памяти, сколько о наступающем, о том, что назревало и готовилось вырваться наружу. Подобные приметы виделись в шукшинских «энергичных людях», уркаганах, убивших Егора Прокудина, считавших, что мужиков в России много. И в проявляющемся всё сильнее и рвущемся на свободу внутреннем «фармазоне», о котором много тогда писал Владимир Личутин. И распутинские шатуны-«архаровцы» из этой же череды сполохов грядущего.
Уже вызревал новый потоп. Его предчувствие было и у Фёдора Абрамова, ушедшего незадолго до перестройки. И у Юрия Бондарева, который видел, как страна уходит в пике, а перестроечный самолёт «летит в неведомую даль». Литература, писал Распутин, «чувствительна к будущему, она как животное, загодя охваченное тревогой от приближающихся подземных толчков». Советская литература и на самом деле была лучшая, могучая. Но при этом вполне закономерна была повышенная требовательность писателя к себе и своим коллегам-литераторам, когда он говорил, что «в самообольщении мы стали близорукими и не видели последствий нарастания социального зла».
Валентину Распутину было необходимо зафиксировать предчувствие грядущего обвала, нового катастрофического и смутного времени, которое вначале выступало обольщающим символом надежды. Не случайно повесть с говорящим названием «Пожар» увидела свет в 1985 году, будто отметив начало советской перестройки. Её писатель называл «угарным» с «невиданным помрачением умов» временем, когда люди отказывались от «здравого смысла и даже инстинкта самосохранения». «Перестройка» стала страшным словом, а то и проклятием. Её синонимы у Распутина: «перекройка», «перетряска».
Сейчас «Пожар» воспринимается за рентгеновский снимок сути разворачивающихся в стране процессов. Это и пламя, которое «занялось в таком месте, чтобы, загоревшись, сгореть без остатка», и указание на «злой случай» или умысел. Да и сам процесс тушения всё никак не удалось организовать: огнетушители «то ли высохли, то ли выдохлись», также и народ никто не сумел собрать в «одну разумную твёрдую силу, способную остановить огонь».
Общество в нужный момент не смогло собраться, его защитные механизмы ослабли. Всё потому, что «произошёл сворот на нынешнее раздольное житьё-бытьё», люди «отвернулись и отбились от общего и слаженного существования, которое крепилось не вчера придуманными привычками и законами». Ощущалось «страшное разорение» и беспорядок внутри людей, что и символизирует у писателя пожар. Порушен вековой лад, символом его являлся величественный непокорный «царский листвень» из «Прощания с Матёрой», через который «крепится остров к речному дну, одной общей земле». Когда уничтожается он, то вокруг разрастается пустота, возникает разобщённость людей, которые «потеряли друг друга». Начинается потоп: всё прежнее, корневое, родовое, естественное замещается непрочным, чужим, временным.
В такой ситуации человек уже и не хозяин себе. «Просто подхватило всех их и несёт, несёт куда-то, не давая оглянуться… своим шагом мало кто ходит», – рассуждает у Распутина старуха Дарья. По её мнению, «окаменел человек», стал «дик», да и сердце его «выстудилось». Всё больше появляется Петрух, которые вначале сжигают свои избы, а потом нанимаются на работу по уничтожению-зачистке других. В таком же азарте они зачищают и страну.
«Собиратель русских душ»
Для распутинского предощущения грядущего важны и его заметки о посещении поля Куликова и о связи современных ему событий с той великой историей. Они датируются 1979–1980 годами. Таков был поиск опоры в предчувствии, что начинается время трагическое, когда эта связь будет проверяться на прочность самым суровым образом.
Не обходит он вниманием и образ Сергия Радонежского, которому посвящает специальный очерк. У Распутина величайший святой отечественной цивилизации – «собиратель русских душ» (таким он видит и своё предназначение). К этому образу писатель обратился в 91-м – в год величайшей трагедии нового отечественного раскола. Размышляя о Сергии, Распутин пишет о потребности питаться от неиссякаемого «света преподобного». Приводит слова историка Василия Ключевского, что главная отличительная особенность великого народа – «способность подняться на ноги после падения». В год распада напоминает о собирании созидательных сил.
Новое катастрофическое падение произошло, поэтому и писатель проводил линию поиска опоры от Куликова поля до Сергия с акцентом на преодолении ига разобщения, на поколении победителей, толчок расцвету которого и дал святой. Для Валентина Распутина был крайне важен этот созидательный свет, в том числе и исходящий от рублёвской «Троицы». Структурообразующая цивилизацию энергия, противостоящая распаду и разобщённости. Луч этого света писатель и пытался протянуть в современность, старался отразить, проявить его чудо в настоящем.
Он, как и другие его литературные соратники, поднимал разговор и об отечественном расколе XVII века, произошедшем, как считал писатель, из русского характера и серьёзно повлиявшем на него. Распутин отмечал, что раскол сопровождался растлением нравов как власти, так и простых людей. В том числе и оттуда тянется раскольная линия отечественной истории, которая проявилась и в нашей современности. Писатель воспринимал раскол событием, «способным повториться», его тень, по его мнению, висит над страной. Таковы исторические качели с амплитудой от поля Куликова до раскола…
Тот отечественный раскол также предчувствовался. Главный симптом – в двойственном векторе страны. Её разрывала, с одной стороны, определённая замкнутость средневековой Руси. С другой – знание о большом предназначении, зафиксированном формулой «Москва – Третий Рим». Плюс довлела угроза повторения судьбы Византии, погрязшей во внутренней усобице, ослабевшей перед внешним нашествием и предавшей веру.
В период нового отечественного раскола Валентин Распутин в какой-то мере и себя стал воспринимать как «старовера». С аввакумовой страстью обличал происходящие процессы корчевания того самого цивилизационного «царского лиственя». Входил в политику, активно подвизался на ниве публицистики, отмечая, что с неё и начиналась деревенская проза. Говорил, например, про навязанный стране «плюрализм нравственности», о том, что «Россия уходит у нас из-под ног в неведомое и чужое пространство». Затем, можно сказать, ушёл во внутреннюю эмиграцию, но не в отчуждённость и безразличие ко всему, искал всё тот же свет, который может дать надежду на восстановление.
Именно таковой и является у него в повести «Дочь Ивана, мать Ивана» героиня Тамара Ивановна. Она «грохнула телевизор о пол и вымыла руки», чтобы защититься от «грязной лавины», которая исходила оттуда. Защищалась от происходящего неустроя воспоминаниями о своём деревенском детстве. По сути, она демонстрирует современную форму старообрядчества: хочет уберечь семью в подобии «скита»-ковчега, встаёт на её защиту.
Формула преемственности
Сюжет во многом идентичен повести Виктора Пронина «Женщина по средам», по которой был снят известный фильм «Ворошиловский стрелок». Это симптоматично. Таковы были поиски справедливости на обломках «недавнего прочного мира», превращённого в руины. Когда все прежние институции порушены, остался только человек, поэтому и речь о его стойкости перед новыми реалиями.
Распутин показывает, что внутри людей происходит постепенное преодоление разрухи и выстраивание нового незнакомого порядка, а пока «надо только перетерпеть это страшное время, охранить детей и собственные души – устроится же когда-нибудь жизнь, не может не устроиться». В одном из интервью писатель говорил, что в годы современной смуты у людей «возник психический надлом от погружения страны в противоестественные условия, в опустошение». Ему крайне важно было почувствовать начавшееся преодоление этого надлома.
На исходе девяностых было ощущение наступления критического периода отечественной истории: что всё окончательно рассыпается, что «силы не стало, воли», что «бросились врассыпную кто куда». Что людей «обчужили», чтобы они стали отзывчивыми и восприимчивыми к чужому и были отчуждены от своего. Образовалась человеческая пустота: «образ есть, а человека нету», будто через молотилку его пропустили.
Состарился ли народ, иссяк, ослабел безвозвратно или нерушимая крепость в нём всё-таки сохранилась? Образ главной героини повести, той самой классической русской женщины, сохраняет надежду. Она возросла, как и у Тамары Ивановны, когда, выйдя из заключения, героиня случайно увидела в огороде «мясистую деваху» богатырского вида. Волнение от увиденного привело к мысли, что «сохранилась ещё где-то цельная и размеренная жизнь, а не одни её обломки? Неужели такие девахи, способные уверенной поступью ступать по жизни и внушать спокойствие всему, что есть вокруг, ещё не изведены? Тамару Ивановну нельзя было обмануть: эту с могучих её ног не собьёшь и она в мелкую тараканью жизнь не вместится». Такая вера и опора необходимы были и самому писателю, он так же, как муж героини, ободрился с её возвращением, к нему вернулся свет жизни. Появилась вера в «день целебный», который обязательно настанет. И его уже не собьёшь с ног.
«Дочь Ивана, мать Ивана» – принципиальная для Распутина формула преемственности, противостоящая расколу. Он воспринимал народ за «непрерывный и единый организм», где каждое поколение оставляет «меты, подобно годовым кольцам». Идёт через всю историю одна «непрекращающаяся связь», которая служит залогом процесса «социальной регенерации», сформулированного Александром Зиновьевым. Образом этой связи может стать и дом Агафьи из рассказа «Изба», переживавший и переезд, и разных жильцов, и пожар. В эту избу, отмечает Распутин, изначально встроено «такое упорство, такая выносливость», что «нет им никакой меры». Достаточно окликнуть, и они отзовутся. Рассказ датирован во многом поворотным годом современной отечественной истории – 1999-м.
В какой-то мере Валентин Распутин – наш Иов. Можно говорить об особом деятельном пророческом статусе его для отечественной культуры, состоящем в сверхчувствительности. Он, как Иван Петрович из «Пожара», ощущавший одиночество, «пустоту и однозвучность» в себе, но шагающий вперёд и выходящий на «верную дорогу», преодолевающий распутье. Его тема – «маленький заблудившийся человек, отчаявшийся найти свой дом», но находящий ту самую необходимую крепость в себе, чтобы не впасть в отчаяние, чтобы через внутреннюю твердь начался процесс восстановления великого народа.
О Распутине можно сказать его же словами, произнесёнными по поводу Александра Вампилова: он обрёл своё заслуженное место «вечного хранения», где «слово, точно пройдя специальную обработку, не ветшает и от прикосновения к нему излучает таинственный, звенящий свет». Сам он стал одним из носителей этого света, ходатаем за нас. Пока в отечестве появляются такие, как он, то и «прощания c Россией не будет».
Андрей Рудалёв