Гоголь заглянул ко мне, как говорится, на огонёк. А огонька-то и не было: в Приморье в ту зиму разразился жесточайший энергокризис, не было ни тепла, ни света.
– Извините, – говорю, – Николай Васильевич, у меня нынче холодно. Так что свою шинель, из которой мы все вышли, вы не снимайте.
– А печка хоть у вас есть?
– Есть. «Буржуйка» называется. Только дров всё равно нет.
– Ладно, – говорит Николай Васильевич, – я как раз собирался сжечь второй том «Мёртвых душ». Заодно и погреемся.
И достаёт из потрёпанного саквояжа пухлую рукопись.
– Как же так! – заволновался я. – Это ведь наверняка шедевр мировой литературы! Всё человечество ждёт его! Уж лучше я замёрзну, чем…
– Пустое! – отмахивается Гоголь и кидает пачку в огонь. – Что же я буду жалеть «Мёртвые души», когда мучаются живые? Какой я христианин после этого? И потом, брат Щербак, антр ну (между нами), книга эта – полнейшее барахло! Вот сейчас я настоящую книгу составляю. Называться будет: «Выбранные места из переписки с друзьями». Это лучше и полезнее всего, что я написал, да-с, милостивый государь, полезнее. Не знаете, так не говорите!
Рукопись горит, а я мучаюсь, как грешник в аду, и всё стараюсь прочесть хоть что-нибудь на охваченных пламенем листах. Вижу только одно слово – «Обмокни», но, может быть, это «Евдокия»?
И тут меня осенило: да это ведь продолжение «Тяжбы», а не «Мёртвых душ»!
Ну ничего. В наш следующий энергокризис Гоголь обещал принести мне второй том своей бессмертной поэмы. Авось удастся что-нибудь прочесть. И погреться.
, ВЛАДИВОСТОК