Беседу вёл Роман Богословский
Неутомимый Александр Чанцев, плодовитый литературовед, критик и эссеист, приглашает в путешествие по своей новой книге «В какой-то детской стране. На линии времени». Этот сборник – настоящее погружение в литературный дискурс как не самых очевидных закоулков мировой словесности новейшего времени, так и вполне мейнстримных. Давайте разбираться.
– Саша, твоя новая книга описывается как «причудливый калейдоскоп жанров» – от аналитических статей до лирических эссе. Что мотивирует выбирать конкретную форму для исследования той или иной литературной темы? И как эта жанровая гибкость влияет на глубину и восприятие твоего анализа?
– Определяет всё, прежде всего, свобода. Беря книгу на прочтение, я не знаю, буду ли писать о ней. Хотя – из-за вопроса времени – книги и проходят мой тщательный предварительный отбор. Потом, как с человеком в начале дружбы или любви, происходит или нет вспышка чувства. Интереса, симпатии, узнавания чего-то в книге или желания разобраться. Возможно, и отвращения (хотя отрицательных рецензий я написал крайне мало, нужен какой-то уж исключительный случай, а просто писать о плохой книге – значит подсвечивать её тем чёрным пиаром, что ещё ярче). В ходе дальнейшего общения-чтения приходит и решение – писать короткую рецензию для газеты, свободное эссе для сайта или толстожурнальную аналитику.
– Очевидно, что ты стремишься балансировать между модным и внеформатным. Расскажи подробнее, что именно ты вкладываешь в эти понятия в контексте современной литературы? И почему так важно исследовать именно эти пограничные зоны?
– Модное интересно только тогда, когда оно говорит о каких-то значимых трендах – социальных, научных, философских. Из-за этого я прочту нового Пелевина, но вот писать о нём… Последнее, скажем, я еле дочитал, до того этот сериал Transhumanism Inc. уже смахивает на пережёванную жвачку. А внеформатное – от истории нашего (сербского, итальянского, любого) авангарда до каких-то новейших стилистических практик, – ты прав, гораздо интереснее. Потому что это формирует тенденции будущего, ищет дороги к новой литературе и человеку. Ведь наша привычная литература подчас крайне скучна. А человек, за примерами можно далеко не ходить, изрядно запутался в мире. Читать же инновационное, внесистемное, лиминальное даже и пытаться писать о нём труднее, но чрезвычайно занимательно. Правда, такие книги сложнее обнаружить. Но поиск их как раз и является задачей критика.
– Отсюда вытекает следующий вопрос – почему именно эти работы попали в книгу, ведь у тебя их гораздо больше?
– Автор не может предсказать, что понравится другому читателю, он может ориентироваться лишь на читателя в своём собственном лице. Я отбросил тексты, которые сейчас мне уже самому неинтересны. Что-то утратило свою значимость за те годы, что прошли после публикации. А остальным текстам я, как на поле боя, велел занять разные диспозиции и образовать некоторую ценностную вертикаль, чтобы книга была не разваливающимся, как плохо прошитое и склеенное издание, простым сборником, а именно книгой.
– Твой труд охватывает работы последних пяти лет. Какие ключевые сдвиги, тенденции или, возможно, не сильно очевидные трансформации ты заметил в российском и мировом литературном процессе в этот период? Какие авторы стали наиболее значимыми открытиями?
– Проследить тенденции на всём поле современной литературы невозможно, и не верьте тем критикам, кто будет о них с серьёзным видом рассказывать. Во-первых, зашкаливающий информационный объём. Можно ли за утро и даже день прочесть все новостные ресурсы? Во-вторых, даже условные критики-универсалы постепенно склоняются к тому, чтобы не идти по неохватным верхам, а копать и ухаживать за парочкой любимых грядок, исследовать те темы, что им оказались ближе всего. Но если всё же не манкировать ответом, то картина у меня в голове примерно следующая. Насколько неожиданно хороша вдруг оказалась молодая критика и книжная журналистика – к примеру, Кирилл Ямщиков, Алексей Черников, Данил Швед, совсем ещё юные, но такие знающие и увлечённые. А вот в иных жанрах всё не так хорошо. В поэзии у нас откровенное перепроизводство. Тот случай, когда читаешь очередной подаренный сборник, и он может быть даже хорош, на уровне, но беда в том, что на таком же примерно уровне стоят на той же полке ещё несколько десятков сборников. А на выходе просто не останется тех строк, что запомнятся надолго, всё смажется, уйдёт в фон. Наверное, это глупый идеализм, и Бодлер с Бенном не могут появляться каждый год, но мне всё равно кажется, что эти бесконечные книги под Бориса Рыжего или Аркадия Драгомощенко – это уже просто невозможно… Про молодую прозу я тоже ворчу, за редчайшим исключением (например, Наталья Явлюхина и Андрей Гелианов) люди пишут так, будто они исписались до первой своей книги, будто ничего яркого в литературе не было или же они просто его не читали, а пришли скопировать предыдущие общепризнанные образцы. Оно и психологически понятно – молодым проще вписаться в какой-то канон, работать под стандарты того или иного журнала/издательства/течения, но читать всё это довольно уныло. Возможно, это объясняется уже более глобальной тенденцией, которая мне видится давно и в общемировом масштабе: фикшен сдаёт свои позиции нон-фикшену, скоро не будет (да и слава Богу) «романа воспитания» очередного юноши, но вызреет, углубится, разовьётся жанр личного дневника. Так, в конце концов, писали Эрнст Юнгер и Брюс Чатвин, которых читать сейчас гораздо интереснее, чем новейший бестселлер от очередного юного премированного дарования. И нон-фикшен, слава богам литературы, сейчас действительно на подъёме: только в этом году вышли такие разные исследования/сборники эссеистики у Романа Сенчина, Вячеслава Курицына, Бориса Кутенкова, Игоря Гулина.
– Какие именно приёмы или подходы позволяют современным авторам сохранять интеллектуальную глубину, не отталкивая при этом читателя, а напротив – притягивая его?
– А разве интеллектуальная глубина может оттолкнуть читателя?
– Это смотря, какой читатель. Есть такие, которых может: любители дамского романа или примитивного young adult.
– …по-моему, это как раз то, из-за чего берёшь книгу. И, чтобы разбавить скептическое ворчание предыдущего ответа, скажу, что мне очень нравится, как работают сейчас наши издатели. Изданий по истории знания, по его новейшим, пограничным краям – очень много, семи кошачьих жизней не хватит все прочесть. Приведу такой пример. «Жёлтый двор» издаёт множество крайне важных японских, китайских и корейских авторов, будь то непереведённые раньше или современные книги. А в той восточной линии, за которую сейчас взялось издательство Ad Marginem, можно прочесть эссе об Иране, путеводитель по Японии от Ролана Барта, сравнительное исследование китайской и европейской живописи, книгу-прогулку по Ташкенту и т. п. Кстати, изданный там же гонконгский философ Юк Хуэй – моё открытие года, если он не пойдёт по пути конвенциональной мысли и письма, то имеет все шансы стать следующим большим философом, сочетающим западный и восточный подходы и вдумчиво и оригинально работающим с ними.
– Твоя работа объединяет разные подходы – от аналитики до эссе. Как ты сам определяешь свою роль в современном литературном пространстве: ты, скорее, проводник, толкователь, провокатор или, возможно, художник, создающий собственное метапроизведение на материале чужих текстов?
– Я представляю те книги, о которых мне интересно было бы поддерживать беседу, но хотелось бы, чтобы разговоры вывели в итоге на что-то иное.
– Скромно… Давай тогда поглубже об эссе. Их наличие предполагает значительное присутствие авторского «Я». Насколько, по-твоему, важен субъективный взгляд, личный опыт и эмоции для полноценного понимания и анализа литературы, и как ты балансируешь это с необходимостью критической дистанции?
– Это тонкий момент. С одной стороны, личностный элемент мне совершенно неинтересен: читать, какой кусок яичницы застрял в бороде у критика при написании им этой статьи – кому оно надо? С другой, есть люди, которые могут возгнать любой материал до высот. Бавильский описывает смену времён года вокруг своего челябинского дома, а Лимонов – приготовление им курицы из супермаркета – подобное можно читать вечно.
– В одной из аннотаций на книгу присутствует дисклеймер о наличии информации, касающейся наркотических и психотропных веществ. Как ты подходишь к исследованию или осмыслению подобных, более или менее табуированных тем в литературе?
– Вещества для меня не важны – это факт. У нынешнего индивида и так полно внешнего и внутреннего гнёта, неволи, зачем ещё одно ярмо? А вот древнее знание в виде алхимии, различных религиозных и мистических практик могут сказать современному человеку гораздо больше, чем принято думать. В конце концов, современные научные, медицинские, технологические находки устаревают и опровергаются новейшими уже буквально через несколько сезонов, а вот практики выдержали испытания несколькими тысячелетиями. Об этих темах, которые я называю условно альтернативно-религиозными, я регулярно пишу в моей рубрике non-fiction Pro в журнале «Дружба народов», и это то, что мне писать сейчас интереснее всего. Взять, чтобы не перегружать нашу беседу именами и темами, одних католиков из моих подборок. Мечтательный фантазёр Пьер Тейяр де Шарден, радикальный реакционер колумбиец Николас Гомес Давила, современный богослов Ханс Урс фон Бальтазар, святая и мистик Адриенн фон Шпайр – все они предлагали современному загулявшему и заблудившемуся человеку какую-то новую мысль и жизненную стратегию. Возможно, и совершенно неприменимую сейчас на практике, но в любом случае очень оригинальную, интересную и важную.
– Про трансгрессию и практики с языка снял – да, твоя работа явно выходит за рамки чисто литературоведческого анализа, затрагивая философию, мистику, культурные феномены. Как ты видишь взаимосвязь современной литературы с более широким полем гуманитарных знаний, с нашим общим культурным ландшафтом?
– Смотри, ведь йога и аюрведа оказались вдруг нужны современным людям. Философия всё же выше всего по накалу мысли, как, скажем, и музыка – самый приближенный к Богу вид искусств. А в целом же современная мысль, как мне кажется, может существовать скорее на границе дисциплин, преодолевая границы знания. Очередная исключительно филологическая работа по поэтике Бродского, как и та же сто двадцать пятая семейная сага, мне лично малоинтересна, если она не учитывает иных сфер и контекстов. А вот поэтика богословская, астрофизическая или макроэкономическая… Будем честны: такая книга с большой долей вероятности будет выпендрёжной чушью, но есть и надежда на талантливый заход в новое, пограничное.
– На кого, по-твоему, рассчитана твоя книга? И кто её идеальный читатель? И какой результат от её прочтения ты сам посчитал бы идеальным?
– Сам бы хотел больше знать моих читателей. Та же рубрика non-fiction Pro, пока не был обрушен «Журнальный зал», стабильно занимала в его рейтингах первые места по количеству прочтений за месяц. И это несмотря на довольно нестандартных персонажей рубрики и их весьма непростые книги. Но кто был этот читатель, статистика не сообщала. Одна ныне запрещённая социальная сеть в своих статистических отчётах более конкретна. Она говорит, что мой читатель – моего возраста и даже старше. А вот пишет мне в последнее время чаще молодёжь, находя в тех же социальных сетях. Молодые люди благодарят меня за какие-то прежние книги – прежде всего за книгу о Лимонове и Мисиме. Главное, что они приходят на презентации книг. Это радует. Если коротко и ёмко – эта книга для тех, кто хочет найти новые книги.
Александр Чанцев. В какой-то детской стране. На линии времени. – М., СПб.: Руграм / Пальмира, 2026. – 558 с. – (Серия «Пальмира – эссе»).