К 70-летию писателя
Всякий сильный русский писатель чувствует себя нормально в любой среде. Вернее, он сам со временем создаёт громокипящую энергетическую воронку, куда легко закручивает самые разные идеологии, смыслы, эстетики. Пушкин был таким, Достоевский и все Толстые, и Горький, и Твардовский...
Почвенническое есениноведение до сих пор как-то косо обходит имажинистский, крайне плодотворный период Есенина, предпочитая считать его случайной блажью. У друзей русского поэта даже фамилии должны быть благозвучные: скажем, Клычков Сергей или Орешин Пётр. Никак ни Ивнев Рюрик или, прости Господи, Мариенгоф. Но у Есенина была своя золотая башка, в ней самые разные вихри распускали хвосты – тем поэт и ценен.
Именно людям высокой традиции и крепкой почвы дано право устраивать на этой почве весёлые пляски и поднимать традицию на дыбы, чтоб та закусила удила и глаза закатила от ужаса. Александр Андреевич Проханов – как раз из их числа. Из истории настоящей русской литературы.
В последние годы сложился дикий стереотип, что натуральный русский писатель – это некое полуинфернальное, в бороде и сапогах существо, окающее, гыкающее и смачно отплёвывающееся при произнесении некоторых слов и отдельных фамилий.
Проханов, при всех тех собаках, что на него навешали и доброжелатели, и недруги (черносотенец, ксенофоб, милитарист и прочая, и прочая), являет собой тот образ русского литератора, который и стоит считать идеальным. Или, вернее, совершенно нормальным. Он умеет быть европейцем, этот нормальный русский писатель. Он объясняется как минимум на двух языках, а при желании и на трёх. Тулуп на нём смотрится столь же хорошо, как военная форма. А военная форма столь же красиво, как фрак. Вы, конечно же, помните известные фотографии Проханова – то с автоматом в прерии, то под крылом самолёта, то на светском рауте, то в лесу у писателя Личутина в октябре 93-го, то с оголённым торсом у бурной реки, то у домны пылающей.
И везде – глаза его горят любопытствующе, и вид при этом у Проханова совершенно органичный растворившей его среде. А потому что он – нормальный русский писатель! До всего ему дело, везде ему место, всюду ему по сердцу.
Проханов и в прозе своей сменил столько одежд, которыми впору было бы нарядить добрую дюжину литераторов. Он начинал как традиционалист, деревенщик, почвенник. Тому порукой – первая, волшебная книжка Проханова «Иду в путь мой». Таким его принял и полюбил Юрий Трифонов.
Но тогда уже самые прозорливые почвенники, вроде Василия Макаровича Шукшина, почувствовали в Проханове другие энергии. Однажды Шукшин ополчился на Александра Андреевича, они сдержанно поругались. У них были слишком разные представления о народе, о добре и зле.
Василий Макарович и с добротой, и с печалью смотрел на новое социальное юродство, гладил по печальным головам своих чудиков. В прохановском же мире изначально не было места этому юродству – он жаждал, да что там – алкал новой героики, тектонических сдвигов, вечных городов. А у Шукшина какой-то дурак пытается заточенной спицей микроба проткнуть... Ну что это такое. Как тут не поссориться.
Юрий Трифонов, конечно же, не принял новой, производственной прозы Проханова. Хотя она явно возросла на той же почве, где распустились первые прохановские рассказы. Достаточно сказать, что от названия первого его сборника «Иду в путь мой» – прямая дорога к названию первого романа – «Кочующая роза». Именно что вышел в путь с венком из летних цветов на голове – и началась кочевая жизнь, долгое путешествие вослед за мерцающей розой. Иного пути и не было, дорога стелилась под ноги сама, а роза звала.
Кочующую розу из одноимённого романа возят по всей стране то ли в стакане, то ли в бутылке рядовые строители Красной империи, муж и жена. Роза из первого прохановского романа становится красивой, но несколько печальной метафорой поспешного, даже суетного цветения державы, так и не пустившей крепкие корни и потому размётанной впоследствии первым же дурным и мерзостным ураганом.
Проханов, безусловно предчувстовавший хаос, готовый обрушиться на страну, пытался вбить политические, идеологические, эстетические скрепы своими романами о великих стройках и мучающихся людях, чьих человеческих сил не всегда доставало для решения задач нечеловеческих. «Время полдень», «Место действия», «Вечный город» – даже сами названия этих ладно сделанных, крепко сбитых, плотных и сильных романов звучат как забиваемые сваи.
Логика кочевий вела Проханова всё дальше и дальше, постепенно уводя, казалось бы, в иную сторону от мирного строительства – в места разрушения, крови и мрака.
В Афганистане, где Проханов был 18 раз, началась его всемирная Одиссея. Здесь Проханов сменил пропахшие железом и сваркой одеяния апологета великих строек на камуфляж и берцы.
Началось всё с «Дерева в центре Кабула» (во втором издании роман именуется «Сон о Кабуле»; в последнем, уже, наверное, 122-м, – «Восточный бастион»). Следом были «Рисунки баталиста». «Подмалёвок, – как говорил мне сам Проханов, – к настоящей афганской прозе». «Третий тост» – сборник рассказов об афганской войне и роман «Дворец» о захвате дворца Амина – безусловные шедевры Проханова, занимающие самое почётное место в любой антологии военной прозы.
Тем временем Красная империя уже подходила к своему чёрному айсбергу, чтобы безжалостно распороть тулово своё, но Проханов ещё успел увидеть её и агрессивную, и одновременно жертвенную мощь в Кампучии, в Никарагуа, в Алжире... Тогда появились «Африканист», «В островах охотник...»
Видите, слышите в этих названиях, как ушедший в путь свой отрок, не раз настигавший на евразийских просторах кочующую розу, превратился в охотника, бродящего уже не меж островов, а меж материков! Это цельный, безупречно цельный путь.
Проханов лучше других понимал, что наступает время истончения всех истин и в ужасе ждал прихода к власти новой генерации людей, у которых в душе запёкся гной и во рту черви кипят. Написанная в 83-м году повесть «Адмирал» наполнена такой безысходной тоскою, которую только и сегодня можно понять во всём её ужасе!
В следующем, послечернобыльском романе «Шестьсот лет после битвы» Проханов берёт на себя задачу почти невыполнимую. Он, как атлант, пытается удержать страну, не дать ей покончить жизнь самоубийством, доказывая, что ещё возможно вдохнуть жизнь в старые мехи, не бросить Красную империю на растерзание, не порушить её атомных храмов и поднебесных заводов...
Какое мужество нужно было иметь, чтоб после Чернобыля исповедовать всё это! И ведь он был прав, прав.
Но один Проханов уже не мог удержать ничего. Во все стороны с бешеной скоростью пошли трещины, куда осыпались целые народы, научные школы, культуры, армии, границы...
Проханов не был бы самим собой, когда б не откликнулся на исход красной идеи своими почти уже поэмами в прозе – «Последний солдат Империи» и «Красно-коричневый».
Он пережил этот собственный ад – медленное, садистское, почти сладострастное заклание той идеи, которой он истово служил всю жизнь.
Вместе со всей страной Проханов продолжил свой путь, свой поход, своё путешествие – недаром его роман о чеченской войне называется «Идущие в ночи». Он шёл вместе со страдающим народом по горящему Кавказу.
Бывали времена, когда прохановские проклятия проклятым временам звучали под хохот шутов и бесконечный звон бокалов. На лбу у Проханова была нарисована жирная, отёкшая хвостами свастика.
Но он выстоял, и в новом тысячелетии ему воздалось: оглушительной прижизненной славой, учениками, бесконечным блеском софитов. В то время, как кривлявшиеся шуты так и остались шутами.
Но едва ли признание литературное успокоило его.
Подобно естествоиспытателю, с каждым годом Проханов всё глубже и страшнее погружается в политику и войну – и через это в человеческую душу.
Со временем он перестал работать скальпелем и вышивать тонкие узоры – после разорвавшегося с визгом и лязгом «Господина Гексогена» Проханов запускает жадные руки по локоть в самое человеческое существо, извлекает связки кишок, надкусывает черепа и зачёрпывает пышный мозг, рвёт на части грудину в поисках сердца.
Читайте «Политолог», дабы убедиться в том, что сердца он не нашёл нигде.
В ужасе от того, что дух покидает русскую историю, Проханов выдумывает себе новые, почти безумные одеяния, в которых его не узнают былые почитатели: его наркотические, босхианские, издевательские, за пределами здравого смысла романы открывают нам нового писателя, который тем не менее продолжает прежнее своё путешествие во всё большем и большем мраке.
Недаром последний в босхианской серии роман Проханова называется «Теплоход «Иосиф Бродский». Теплоход везёт по русской реке упырей и подонков, забравшихся с ногами на шею народа.
И среди этой нечестивой компании ходит печальный и мудрый Проханов.
Его дорога, начавшаяся в отрочестве с ромашковым венком на голове, перепоясавшая землю в самых разных направлениях, длится и длится.
Проханов хотел бы добраться до Пятой Империи, Индии своего духа, земле Преображённой русской нации – но теплоход «Иосиф Бродский» туда точно не плывёт.
Никто не знает, посчастливится ли нам попасть в эту самую Пятую Империю, увидим ли мы её белокаменные стены, яростные знамёна и гордые полки...
Но зато лично мне выпало счастье услышать сердце этой Империи, которое пронёс сквозь чёрные времена красивый человек Александр Андреевич Проханов.
В конце концов он сам за время своего путешествия превратился в пароход. На носу парохода – царь-пушка, на борту – несколько русалок, небольшая группа спецназа, несколько великих философов, два или три разведчика, эстетствующие либералы, упрямые монархисты, народоволец с бомбой, казачья часть. На пароходе позволено размахивать любыми знамёнами, в том числе белогвардейскими, махновскими, имперскими, торговыми – но главный флаг всё равно красный, советский. Приглядевшись, можно рассмотреть на борту добрую дюжину звёздочек за сбитые вражеские бомбардировщики, протараненные дредноуты, взятые на абордаж эсминцы. Зияет пробоина, полученная у Белого дома в 93-м, есть пулевая очередь в память о боевых действиях на Рио-Коко, капитанская рубка разнесена «мухой», долетевшей то ли с афганской горы, то ли с третьего этажа порушенной высотки на площади Минутка в Грозном. На теплоходе звучит советский гимн, затем чеченский блюз, затем «Красная Армия всех сильней» и потом ещё те русские народные песни, которые поёт сам Проханов и ему тихонько подпевает друг Личутин.
Пароход может продолжать курс в любую непогоду, проходить сквозь ураганы, пересекать реки, 
полные кислоты, и даже высохшие моря.
Я же говорю, всякий сильный русский писатель, то есть, прошу прощения, пароход чувствует себя нормально в любой среде.
Я очень надеюсь, что он достигнет Пятой Империи. Там будет много солнца, там станет окончательно ясно, что Бог есть, а Россия – вечная.
...Пятая Империя наступит Завтра. И снова будет День...
Время повернулось вспять. Время идёт к нам навстречу.
, лауреат премии имени Александра Невского «России верные сыны»