Кого сослать на галёрку?

За последние десять лет – так уж вышло! – мне пришлось поработать в школах разного типа. Сейчас на вопрос друзей: «Ты что, теперь работаешь в простой школе?» – я, как Порфирий Петрович на вопрос Раскольникова «На какой бумаге ему следует писать заявление», отвечаю: «Наипростейшей».
Это значит, что школа, в которой я работаю, не гимназия, не лицей, не с углублённым изучением чего-либо, не имени кого-либо – простая школа, где учатся дети из близлежащих домов: из семей – неполных, многодетных, «понаехавших»...
А ещё это, например, значит, что из двадцати пятиклассников в возрасте 11–12 лет – когда я решила сводить их в театр и попросила поднять руки тех, кто шёл впервые, – руки подняли пятнадцать.
Я, надо признаться, слегка опешила (и тут же начала судорожно вспоминать, когда впервые повела в театр своего сына – в два года или в два с половиной?), но взяла себя в руки и стала объяснять, что такое «амфитеатр», «капельдинер», «антракт», а также отвечать на вопросы: «Как одеваться», «Нужна ли сменная обувь», «Брать ли с собой еду».
Хочу добавить, что билеты я заказала не только своим, так сказать «государственным», ученикам, но и двум своим частным ученицам, которые учатся в, как принято нынче выражаться, крутых школах.
Но, подумалось мне, «Том Сойер» (а именно на этот спектакль я взяла билеты) – общечеловеческая ценность, он нужен всем – и бедным, и богатым.
Любое мероприятие (хоть я и не люблю это слово) – всегда хлопоты.
Я везла детей в переполненном метро (спектакль был вечерний, и мы попали в час пик), мои «частные» ученики стояли со своими водителями в пробках. Но вот наконец все добрались, встретились, расселись по своим местам. Билеты у нас были в амфитеатр, и разместились мы так: впереди мои «школьные» дети, за ними – я со своими «частными» ученицами, а за нами – чужие дети, очевидно, один класс.
Поднялся занавес – и началось.
Началось не только на сцене, но и в зале. Впереди шуршали шоколадками, пили, хихикали, сзади гоготали, били ногами в спинки кресел, матерились.
«Ну попали!» – подумала я, украдкой глядя на сидевших рядом со мной девочек.
Но они, к счастью, ничего не замечали: ни шуршания, ни мата (думаю, потому, что вообще не знают таких слов): недавно прочитанная нами книжка оживала перед их глазами.
А я, естественно, начала урезонивать «первых» и «последних», и мне вдруг стало скучно и грустно.
Впрочем, почему «вдруг»? В последние годы ходить в театр стало настоящей мукой. На взрослых спектаклях у кого-нибудь обязательно зазвонит мобильник, мало того – человек прямо в зале начнёт отвечать. Кто-то будет сильно подшофе. Какая-нибудь парочка начнёт обжиматься (а что – имеют право: они же купили билет!)
Трудно объяснить, что, кроме билета, в театре нужно иметь воспитание. Профессор Преображенский, приехавший на «Аиду», оказывается нынче рядом с Шариковым, пришедшим туда же со своей пассией.
На детских спектаклях и того хуже: нынешние юные зрители – дети тех, чьё становление пришлось на 90-е, то есть в большинстве своём тех, кто и сам-то не знает, как вести себя в театре. Дети во время спектакля едят, пьют, громко разговаривают. Могут, например, на весь зал спросить, указывая на сцену: «А кто это?» Родители (если знают – кто) могут так же громко ответить.
...С трудом дождавшись антракта, когда сидевшие за мной дети «ломанули» в буфет, я вычислила их педагога и спросила: «Что же это у вас дети такие...»
«Какие есть», – отрезала моя коллега.
Пришлось идти к дежурной и объяснять, что я не для того везла своих детей в театр, чтобы они учились мату (я живу не на облаке и понимаю, что в наши дни, когда все говорят на мате как некоем параязыке, ему трудно не научиться, но пусть это будет не в театре!)
В результате наших задних соседей куда-то «сослали».
Закончился спектакль. Все разъехались по домам. Мои «частные» ученицы на свою Рублёвку, мои «школьные» ученики – на свою Преображенку, наши соседи, как я выяснила, – в свой интернат.
А я подумала вот о чём.
Любой имеющий глаза видит: наше общество разделилось на страты: нищие, очень бедные, бедные, обеспеченные, богатые, очень богатые.
Каждая страта стремится сплотиться внутри себя и отделиться от остальных. Богатые живут в отдельных домах (и целых посёлках), ездят в отдельном транспорте (мои ученицы, к примеру, не знают, что такое метро), лечатся в отдельных поликлиниках и больницах, их дети ходят в отдельные школы, даже, чего греха таить, храмы и батюшки у них свои, отдельные.
Но вот вопрос: как быть с искусством? И в частности – с театром?
Строить разные театры? А как их маркировать? (Уже упомянутый мной Порфирий Петрович, помнится, всё боялся перепутать «тварей дрожащих» и «имеющих право»).
И что делать мне? Частных учеников – богатых и, кстати, воспитанных – водить только в Большой, «простых» детей – в ТЮЗ? А коллеге из интерната посоветовать своих водить только в цирк (помнится, это было любимое заведение Шарикова)?
Но ведь есть спектакли, через которые надо провести всех детей, если мы хотим, чтобы они ощущали себя одной нацией, – «Горе от ума», «Евгений Онегин», «Ревизор».
Что делать с этим?
Рискнуть повести всех в один театр, но на разные места: одних посадить в ложе, других – в амфитеатре, третьих – на галёрке?
Впрочем, что я велосипеды изобретаю: так уже было. До революции.
Перед революцией.