ЛИТПРОЗЕКТОР
Было время, когда писатель, чувствуя, что ему нечего сказать миру, молчал. Мучился и терзался этим молчанием, пил, проигрывал в карты последний фамильный перстень, уходил наёмником на войну, послушником в монастырь или просто удирал от тоски и безмолвия, куда глядят глаза рулевого, на первой же каравелле. А может, и просто жил тихо-мирно, ожидая, пока лицо непредсказуемого божества снова обернётся к нему. Код для вставки в блог или livejournal.com:
Захар Прилепин. Именины сердца: разговоры с русской литературой. – М.: АСТ: Астрель, 2009. – 412 с.
Но в наше время с этим ожиданием вдохновения и свежих мыслей стало тяжко. Попробуй помолчи тут – забудет капризная публика, бомбардируемая десятками новых имён, отвернутся издатели, и, когда новая книга наконец-то родится, всё придётся начинать почти с нуля. Халтурщикам, ваяющим ширпотреб быстрее, чем плодятся кролики, а то и вовсе ставящим свою громкую подпись под продукцией безвестных книггеров, проще. Конвейер, знаете ли, разогнался – не остановишь. Да и не вызывает, если честно, особого беспокойства их судьба.
А что делать тем, кто вошёл в литературу с книгой-двумя, явно и справедливо претендующими на серьёзное отношение? Если публика ждёт продолжения банкета, но ширпотребствовать неловко, а очутиться вне информационного поля страшно?
На эти мысли навела новая книга Захара Прилепина – сборник взятых им интервью. Сам этот жанр при кажущейся простоте – поговорил/записал, расшифровал, и все дела – имеет коварное свойство безжалостно выдавать неуверенность интервьюера, его желание прийтись по душе именитому собеседнику. Интервью, взятое восторженным фанатом той или иной знаменитости, всегда разительно отличается от материала, подготовленного уверенным в себе знатоком темы, даже если первый как бы задирается, а второй безукоризненно учтив.
И вот книга Прилепина, в которой записной бунтарь умудрился три с лишним десятка интервью взять с позиции самого что ни на есть трепещущего фана. Даже у тех, с кем на «ты».
Сам он пишет в предисловии так: «Мне, к слову, несколько раз говорили, что я слишком многих людей и слишком часто хвалю… Не то, чтоб я люблю говорить людям приятные вещи – пожалуй, нет; я просто людей люблю – вообще людей. А когда у людей ещё что-то получается, скажем, в литературе – тогда у меня немедленно наступают «именины сердца».
Это вовсе не означает, что мне нравятся все.
Я многих литераторов терпеть не могу за их книжки… Я нахожу самое существование в природе г-на Б., автора писаний о сложных судьбах выходцев с тёплых земель, недоразумением; о его сочинениях мне вовсе нечего сказать».
А может быть, надо было сказать как раз об этом? Короткие едкие эссе (был и такой сборник) удаются Захару Прилепину гораздо лучше, чем длинные интервью с преобладанием заискивающей интонации.
А в результате получился такой вот казус. Известный писатель беседует с другим известным писателем и хвалит, хвалит, хвалит.
Вот он представляет почтеннейшей публике Сергея Лукьяненко: «Все мыслимые и немыслимые премии, получаемые писателями-фантастами, культовый статус (не путать с элементарной известностью) не только в России, но и в нескольких европейских и азиатских странах…» – и начинает разговор с ним: «Сергей, ну ты очень популярен, очень, и сам это знаешь. Может быть, наряду с Акуниным ты самый известный в России, да и в мире, писатель».
Вот беседует с Алексеем Ивановым: «Вы простите, что я вас так хвалю, – но я радуюсь не за вас, а за русскую литературу… Насколько мне дано понять механизмы бытия, ваша объективно успешная работа характеризует не только ваш талант, но и очень правильное отношение к жизни, к писательству, к своей, быть может, судьбе…»
Собеседники, заливаемые патокой, в большинстве своём явно чувствуют себя неловко.
«Захар, у меня голова отвалится кланяться на каждый ваш комплимент…» – не выдерживает Алексей Иванов.
«Захар, после стольких комплиментов в мой адрес мне положено говорить что-то выдающееся по мудрости и оригинальности, а ничего такого я сказать не могу», – слегка иронизирует Леонид Юзефович.
Журналистов современных принято поругивать за поверхностность, за недостаток знаний по теме разговора. Журналисты, как и писатели, конечно, бывают всякие. Но читатель этой книги останется в недоумении, зачем писателю-журналисту, очень даже неплохо – если судить по другим книгам – владеющему словом, может понадобиться усердно рядиться в невежду.
Вот рассказывает о себе Михаил Тарковский:
«…хотел быть полевым орнитологом…
– Это?..
– Специалист по птицам…»
Как хотите, а трудно представить, чтобы известный писатель, человек с образованием, живущий отнюдь не на таёжной заимке, где умных слов вовеки не слыхивали, и впрямь не знал, кто такой орнитолог и чем он занимается. Получается, кокетничает наш герой?
Кокетничает, не иначе.
Вот он обращается к Александру Кабакову: «Давайте я вам пошлый вопрос задам…»
А вот объясняет Павлу Крусанову: «…понимаю, что пошлый вопрос».
Причём спрашивает-то не о том, плавки или семейники предпочитает носить опрашиваемый, не о пьянках с девочками – о смысле литературного труда и значении писательской известности, о судьбах страны и сущности русского народа.
О серьёзных вещах речь идёт! Михаил Тарковский говорит: «Всегда поругивал нынешнюю литературку за низкий средний уровень. За дурной вкус. За фамильярность интонации, разговорность, базарность. За то, что вместо того, чтобы тянуть жизнь вверх, литературу принижают до уровня помойки. Речь, конечно, про мирское расхожее чтиво, каким бы элитарным оно ни пыжилось-казалось, про тот дух, который моден и которому молодые дуралеи подражают, думая, что так и надо»
Послушать бы интервьюеру умного человека! Но нет, в той же книге красуется наипочтительнейшее интервью с Михаилом Елизаровым. Да-да, тем самым, который обменял «Библиотекаря», образчик чернушно-похабного жанра, который у любого нормального человека ассоциируется с вышеупомянутой помойкой, на «Русского Букера». Бывают странности в премиеприсужденческом процессе, самое время затеять острый и нелицеприятный разговор. Благо к одному поколению принадлежат собеседники, нет необходимости демонстрировать эдакое почтение ученика к учителю. Но где там…
«Ну что сказать: таких писателей я ещё не видел. Он – само оправдание невесёлого слова «писатель». Наверное, такими нас задумали в древние времена, в античности, но потом порода перевелась.
Это двухметровый, прекрасно организованный физически, наглядно сильный, очень здоровый мужчина. Нет, даже так – мужичина».
Опаньки, дождались! Оправдали нас, грешных, за все века и эпохи… за всех великих и гениальных. Дальше обсуждать физические кондиции создателя «Библиотекаря» как-то не хочется, ибо это куда ближе к пошлости, чем вопросы о том, «что будет с нами и с нашей землёй», которые Захар упорно именует «пошлыми» и «дурацкими».
В книгу добавлены интервью, взятые у самого Прилепина, – и разница сразу видна, хотя его интервьюировали отнюдь не литературные знаменитости, а те, кто помнит: задача интервьюера не в том состоит, чтобы любой ценой подольститься к собеседнику, а в том, чтобы собеседника этого сколь возможно достовернее показать.
«– А что значит быть современным писателем в России? Что для вас самое сложное, может быть, самое страшное?
– Ничего сложного и страшного нет. Я пишу тексты и пытаюсь добиться того, чтоб мне за них платили как можно больше. Сложное и страшное находится за пределами собственно литературы. Литература может иметь с этим дело, может не иметь. А пугаться самого писательского труда («…пишу, и горлом хлыщет кровь от боли…») – это какое-то нездоровое кокетство».
М-да… вот после этой фразы Захару всю свою будущую книгу заново перечитать бы и поразмыслить насчёт кокетства нездорового… Может, хоть вопросы переформулировать бы получилось.
А то вышло – четыре сотни страниц как доказательство им же сказанного: «Самые буйные бунтари часто оборачиваются самыми успешными прагматиками; ну и наоборот – из прагматиков получаются отличные бунтари».
КОД ССЫЛКИ:
