К 130-летию со дня рождения Михаила Булгакова режиссёр, выпускник ГИТИСа (мастерская Е. Каменьковича и Д. Крымова) Иван Миневцев выбрал в Севастопольском театре имени А.В. Луначарского драму, с которой началась театральная судьба писателя, – пьесу «Дни Турбиных». Именно она, несмотря на название спектакля, является его литературным источником.
Роман о судьбе семьи на фоне хаоса Гражданской войны впервые был инсценирован 95 лет назад. После того как в 1925 году «Белая гвардия» была принята к постановке Московским Художественным театром, она имела не менее семи редакций. Мучительный процесс перестройки романа в пьесу Булгаков описывает в «Театральном романе»: «Надо было ещё что-то выкидывать, выбрасывать из пьесы, а что – неизвестно. Всё мне казалось важным, и, кроме того, стоило наметить что-нибудь к изгнанию, как всё с трудом построенное здание начинало сыпаться, и мне снилось, что падают карнизы и обваливаются балконы, и были эти сны вещие». Только если автор «Чёрного снега» с часами в руке пытался уложиться в границы сценического времени, то задачей Булгакова было угодить театру, критикам, власти. Константин Станиславский решительно порекомендовал: «Название «Белая гвардия» изменить непременно». В качестве вариантов рассматривались «Белый декабрь», «1918», «Конец концов», «Концевой буран». Заголовок «Дни Турбиных» соединил семейную хронику с исторической, что отвечало духу спектакля, который зритель впервые увидел на сцене МХАТа 5 октября 1926 года.
Иван Миневцев сохранил оригинальное булгаковское название. И с первой сцены спектакля ясно, что избегать слова «белый», как советовал Станиславский, не получится. Весь мир турбинского дома, равно как и населяющие его герои, – ослепительно белый. Хотя и совершенно невозможно заподозрить «Белую гвардию» в попытке являться идеологической «агиткой». Турбины у Миневцева «против властей не бунтуют». Режиссёр говорит: «Мне хотелось рассказать историю про любовь, а не про войну. Мы не уходим из исторического контекста, а смещаем акценты на семью, на хрупкий турбинский мир». В спектакле нет гетмана всея Украины и германских союзников, нет петлюровцев, нет страшной сцены бесчинств гайдамаков.
Спектакль Миневцева длится менее двух часов, но не оттого, что сегодняшний зритель сталкивается с проблемой транспорта. Сейчас она также далека от него, как чувство сопричастности к той, не его войне. Около театра не дежурят кареты скорой помощи, как некогда в проезде Художественного театра, а в зале никто не свистит и не падает в обморок. Но в Севастополе «Белая гвардия» помогает «вспомнить тем, кому есть что вспомнить», так когда-то написала о булгаковском романе исследователь его творчества Мариэтта Чудакова. Для этого зрителю необязательно разбираться в быте и миросозерцании людей, которые в 1918 году примыкали к одному из многих противоборствующих течений. Точно знать, против кого и в защиту кого они брали в руки оружие. В спектакле Миневцева расстановку сил можно утопически разделить на вневременное противостояние добра и зла.
На сцене – дом с кремовыми шторами и чёрное гибельное пространство вокруг. Внутри «как бы коробочки» фарфоровый мир семьи Турбиных. И точно по описанию из булгаковских «Записок покойника» – «горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе». Громадный в глазах житомирского кузена дом – куб, занимающий не более трети сцены. Все детали его убранства белого цвета. На изразцах Саардамского плотника нет призывов и признаний, ничто не нарушает идеального быта и ничто не привязывает к конкретной эпохе. Внутри «коробочки» так тепло и уютно, что к ней хочется протянуть руки, чтобы согреть их. Окружает дом темнота. Герои, входящие в гостиную Турбиных, спешат скинуть с себя верхнюю чёрную одежду, как будто она является кусками гибельной атмосферы, разлившейся вне стен.
До самого конца остаётся наглухо застёгнут во всё чёрное только полковник Владимир Тальберг (Андрей Бронников). Визуальное ощущение инородности только подчёркивает его поведение. Ещё до того, как неоднократно будет подмечено сходство Владимира Робертовича с крысой, при первом появлении в нём видится что-то от гофмановского Мышиного короля. Круглые бока, недовольные брыли и маленькие бегающие глазки. В том, как широким жестом он выдаёт Елене (Мария Кондратенко) деньги, которые перед тем взял из общего запаса, виден тот неприятный вёрткий тип человека, умеющего возвысить любой свой самый гадкий поступок.
За окнами буран и выстрелы. В тот момент, когда «коробочка» разворачивается внешней стороной, видно, что напрасны опасения Елены «разбудить весь переулок». Вокруг дома лежат не глубокие сугробы, а множество трупов в шинелях.
Сцена в гимназии проходит в зрительном зале. Неожиданно из боковых проходов выскакивают юнкера, разрезая темноту светом фонарей. Картина с участием нескольких актёров приобретает атмосферу массовости, реальности, позволяет отождествить себя с судьбой сценических героев. Для севастопольских зрителей это просто. И несколько пунктирное соединение сцен в спектакле не разрывает контекста.
Слыша грохот ломаемых парт и отрывистые указания Алексея Турбина (Николай Нечаев), опёршегося о край сцены напротив партера, всем, кто волей случая оказался сидящим в зале, так легко и страшно вообразить, что всё это относится напрямую к тебе.
Контрастна к происходящему в тёмном зрительном зале гостиная Турбиных. Поначалу кажется, что актёры – это фигурки, которыми играет в кукольном домике невидимый малыш. Усиливается ощущение игрового начала происходящего и от того, что герои под стать обстановке одеты во всё белое. Украшая маленькую зелёную ёлку, Елена и Лариосик (Юрий Михайловский) развешивают на ней белых человечков. И есть в этих новогодних игрушках, как и в их обладателях, что-то полусказочное, далёкое. Какое-то воспоминание о навсегда ушедшей жизни.
В героях «Белой гвардии» не только внешне нет ничего специфического. Их характеры существуют на грани кукольности, но получаются общечеловеческими. Ларион Суржанский – «поэт и неудачник из Житомира», смешной мальчик с покоряющейся улыбкой и нелепыми движениями. Попадая в семью Турбиных, он, понимая неожиданность положения, спешит уехать в гостиницу, но тут же нелепо заваливается у порога. В его рассказе об украденных в поезде вещах, из которых осталась только одна рубашка, куда было завернуто собрание сочинений Чехова, ощущение прежнего мироощущения турбинской жизни.
Покровительственной нежностью проникается к Лариосику штабс-капитан Виктор Мышлаевский (Евгений Чернорай). Антипод житомирского кузена, из тех людей, которые органично живут войной. Несмотря на это, в нём нет пафоса русской идеи, наоборот, Виктор Викторович вмещает в себя такого рода иронию, когда «помирать, так с музыкой». Он появляется из темноты в чёрном бушлате, скрюченный и полуобмороженный. И даже в этот совсем не весёлый момент его появление вызывает какое-то благостное расположение. То ли от смешных «отчаянных кавалерийских усов», то ли от того, как он категорически запрещает Николке (Пётр Котров) растирать водкой замёрзшие ноги. А как он залихватски опрокидывает рюмочки, разомлев в тепле, чем вызывает заслуженное восхищение Лариосика и зрителей.
Другой друг Турбиных – небезуспешно влюблённый в Елену Васильевну личный адъютант гетмана Леонид Шервинский (Александр Аккуратов). Темпераментный поручик больше оперный певец, чем вояка. А Елена для него – более трофей, чем предмет нежного чувства. На нём окружающая дом ночь оседает в виде роскошной бурки, под которой не «адьютанские побрякушки», а зефирная свадебная сорочка. Актёрский ансамбль спектакля получился «как на подбор», и не только по отношению к Шервинскому можно сказать, что он «смазлив, как херувим». Но у Леонида Юрьевича эта красота с салонным лоском, с театральной природой.
Заглавные герои пьесы получились будто разбелёнными, исчезающими. В каждом из Турбиных есть только по паре ярких акцентов. Рыжеволосая Елена, чья короной уложенная причёска становится уныло обвисшими прядями, когда женщина, нарушая принцип четвёртой стены и как бы узаконивая просачивающуюся сквозь стены черноту, бредёт сквозь метель. Лица интеллигенции, столкнувшейся с революцией, – старшего, Алексея, и младшего, Николки. Задумчивое у Алексея и с меловым румянцем у Николки.
В конце спектакля всё встанет на круги своя, финальная сцена попытается повторить ту, где в начале все собрались за столом тёплой гостиной. В углу стоит наряженная ёлочка, гитара наигрывает лирический мотив, изгнан обманутый муж, а его фото сожжено в печи. «Кому – пролог, а кому – эпилог» – фраза капитана Студзинского (Геннадий Ченцов), ставящая точку в «Днях Турбиных». Опять развернётся «коробочка» и следы от снятых со стены фотографий станут похожи на следы от пуль. В тлеющем свете гайдамаки разорят дом с кремовыми занавесками, и музыка громче сыграет чужую победу.
Дарья Пархоменко, студентка ГИТИСа (семинар Григория Заславского)