Собственно говоря, к флорентийцам Английское кладбище имеет косвенное отношение. В 20-х годах XIX века город продал швейцарской Евангелической церкви небольшой участок земли за крепостной стеной, воздвигнутой давным-давно знаменитым архитектором Арнольфо ди Камбио. На этой земле стали хоронить всех не католиков и не евреев, имевших неосторожность уйти из жизни не на родине, а в главном городе Тосканы. Таким образом, на кладбище оказались люди разных национальностей и конфессий, но больше всего здесь покоится англичан, поэтому оно и называется Английским.
В XIX веке англоязычная община Флоренции была самой многочисленной. Британских выходцев из среднего класса сюда влекли дешевизна проживания и вера в слова поэта Шелли о том, что Италия – «солнечный рай эмигрантов». В этом раю они зимой ужасно мёрзли, а летом страдали от непривычной жары. Однако даже скромные доходы позволяли им чувствовать себя господами, неплохо питаться, иметь достаточное количество прислуги и квадратных метров жилплощади.
Краткое пребывание Флоренции в роли столицы объединённой Италии в конце XIX века сопровождалось мощным строительным бумом. Новые транспортные артерии потребовали сноса старинных домов, дворцов, башен и крепостной стены, защищавшей город от врагов долгих пять веков. В память о шедевре Арнольфо были оставлены все ворота оборонительного каменного сооружения и часть стены на Ольтрарно, и сегодня мы можем представить, что безвозвратно потеряли. Вместо стены появились площади с бессмысленными воротами и неполное бульварное кольцо, внутри которого живёт старый город.
После падения флорентийской стены городские власти приняли мудрое решение не беспокоить кости и души умерших, погребённых на Английском кладбище. Оно превратилось в островок безопасности посреди бурной транспортной реки-бульвара, и ему присвоили адрес – площадь Донателло. Весной по всему периметру острова зацветают нежные сиреневые ирисы. Проезжая мимо кладбища, из окна автомобиля, а ещё лучше автобуса можно разглядеть поднимающуюся вверх аллею, обсаженную кипарисами, а по обе стороны от неё надгробные памятники, как правило, светлого камня или мрамора. Они не такие пышные, как в Пантеоне церкви Санта Кроче, и имена на них не столь великие, но всё здесь дышит покоем. В тишине и безлюдье легко думается о вечности.
Мне очень хотелось побродить по этому мемориальному острову, но моё желание никак не совпадало с временем работы погоста, на что я и пожаловалась Полю Лудка – лучшему консьержу гостиницы Four Seasons. Внимательно меня выслушав, он сказал: «Посмотрим, что я могу для вас сделать, мадам». И тут же стал кому-то звонить. Поговорив недолго по телефону, Поль сообщил, что если у меня сейчас есть время, он готов проводить меня до площади Донателло. «Нас ждёт сестра Джулия, – добавил он. – Она добровольная смотрительница этого места, всё знает и с удовольствием покажет самое интересное».
Противный ноябрьский дождик не мог меня остановить, и уже через четыре минуты мы входили в открытую для нас калитку. Сестра Джулия оказалась приятной немолодой голубоглазой англичанкой, и если бы не головной убор неведомого мне монашеского ордена, то я бы сказала, что передо мной милая добропорядочная британская пожилая дама, но только без аккуратного перманента в стиле «букольки», без маникюра и без скрюченных артритом рук. Несмотря на долгие годы, прожитые в США, Африке и Италии, сестра Джулия сохранила бесподобный оксфордский акцент, настолько чёткий и понятный, что даже безграмотные африканские беженцы, которых она обучает английскому, без труда её понимают.
Узнав, что я из Москвы, сестра Джулия в первую очередь стала показывать русские могилы. Их было немало, и выглядели они грустно – заброшенные, с полустёртыми буквами, отчего имена и фамилии угадывались с трудом. За 185 лет земля насыпного кладбищенского холма местами просела, и покосившиеся надгробья взывали о помощи, а некоторые предупреждали посетителей табличками: «Опасно! Не подходить!»
Сестра Джулия негромко и проникновенно говорила о трудностях, об отсутствии финансирования, о безразличии городских властей. Она была так убедительна и ненавязчива, что хотелось немедленно вооружиться лопатой, граблями, секатором и приступить к уборке территории. Усилившийся дождь помешал благим намерениям, и я решила просто пожертвовать небольшую сумму наличности на первейшие кладбищенские нужды.
От ортодоксов сестра Джулия перешла к протестантам. Мы медленно поднимались по центральной аллее к вершине холма, и вдруг я увидела полуобнажённый куст, над которым, как флаг, реяла огромная ярко-красная чашеобразная роза. Её погибшие сёстры превратились в капельки крови на опавшей листве, покрывавшей плотным ковром пожухлую траву. А эта гордая красавица из последних сил боролась за жизнь, оплакивая ушедшее лето слезами дождя, медленно скатывавшимися по вздрагивающим лепесткам. У меня невольно вырвалось:
 |
| «Аврора Ли отказывает Ромни». Картина Артура Хьюза |
– Кто это?
Сестра Джулия, прерванная на полуслове, удивлённо спросила:
– Вы о ком?
Я извинилась и поинтересовалась, чьей могиле принадлежит розовый куст с уцелевшим красным цветком. Сестра Джулия умилённо улыбнулась и с восторженным придыханием сообщила, что красную розу на могиле великой английской поэтессы Элизабет Барретт Браунинг в 1905 году посадил профессор Найт из Эдинбургского университета. Теперь настала моя очередь умилённо восхищаться мужским благородством. Приехал человек во Флоренцию, зашёл на кладбище поклониться праху знаменитой соотечественницы и, выказывая любовь к творчеству прекрасной дамы, преподнёс ей изумительный куст красных роз. А по прошествии целого века с хвостиком цветы обратились ко мне с просьбой: «Ты пишешь розовые истории, напиши о красной розе Элизабет, пожалуйста». Это было похоже на вызов, и я решила его принять. Я не только напишу седьмую розовую историю, но и постараюсь сделать так, чтобы роза Элизабет поселилась у бармы Русского музея в Михайловском саду.
Я рассказала сестре Джулии и Полю о фестивале «Императорские сады России» в Санкт-Петербурге, об участии в нём фонда «Арт-Линия», о героинях шести рассказов о розах, цветущих в прекрасном парке Северной Пальмиры, и попросила разрешения на черенок с куста профессора Найта, который немедленно получила. Поль тут же позвонил главному садовнику Four Seasons и договорился с ним, что он сам выберет правильную ветку и даст путёвку в жизнь новому саженцу.
Переложив садоводческие заботы на профессиональные флорентийские плечи, я занялась сбором материала о жизни и творчестве поэтессы Элизабет Барретт Браунинг. Про её удивительный роман с другим английским поэтом Робертом Браунингом я уже кое-что знала. История их любви превратилась в начале XX века в бродвейский хит, дважды удостоившийся экранизации.
Элизабет Барретт Моултон родилась в 1806 году в состоятельной семье рабовладельца-плантатора. Пока владения мистера Барретта на Ямайке разрастались и приносили прекрасный доход, он растил и воспитывал детей в Англии, не жалея денег на их образование. Элизабет, старшая из двенадцати детей, обожала отца, прекрасно училась, читала запоем, в восемь лет переводила Гомера, а в десять написала поэму «Марафонская битва». Родители поощряли поэтические опыты дочери, и на четырнадцатилетие отец подарил Элизабет пятьдесят копий её первого сборника стихов.
В пятнадцать лет у Элизабет проявились признаки тяжёлого недуга – страшные головные боли и боли в спине. Диагноз так никогда и не был поставлен. Ей становилось то лучше, то хуже, доктора давали разные рекомендации и лечили единственными в ту пору обезболивающими средствами – производными опиума и морфия. Возможно, эти лекарства ещё больше стимулировали и без того живое воображение девушки, ещё больше обостряли её чувствительность и восприятие действительности.
Говоря сегодня об Элизабет Барретт, мы бы сказали, что она была ангажирована и политически, и социально. Она писала о бесправном положении женщины в обществе, о непосильном детском труде на фабриках. Она выступала против рабовладения и приветствовала освободительное движение в Италии. Опубликованная в 1857 году поэма «Аврора Ли» была высоко оценена современниками, а известный литературный критик Рескин даже назвал её лучшим поэтическим произведением XIX века в Англии.
История молодой девушки, решившей стать поэтом и отстаивающей свою позицию, вдохновила художника прерафаэлита Хьюза на создание изящного полотна «Аврора Ли отказывает своему жениху Ромни». Правда, к концу восьмой части поэмы предшественнице будущих суфражисток удаётся отстоять и право на самоопределение, и право на простое женское счастье. Получилось весьма автобиографично.
Два события серьёзно повлияли на психическое здоровье мистера Барретта-старшего – смерть жены и отмена рабовладения в английских колониях. Потеряв чернокожих рабов, он тем не менее остался рабовладельцем. Только теперь он безраздельно властвовал в семье, требуя беспрекословного подчинения от окружающих. Взрослые дети превратились в бесправных заложников деспота-отца. Малейший шаг к самостоятельности расценивался как предательство и преступление, за которое полагалось суровое наказание – отлучение от семьи, лишение наследства и запрет на упоминание имён провинившихся.
Страшно сказать, но болезнь дочери очень устраивала отца. Элизабет была его любимицей, он ею гордился, окружив её заботой и вниманием.
Ужасная трагедия, в которой Элизабет винила себя, – гибель любимого брата Эдварда – не только нанесла тяжёлый удар по её и так хрупкому здоровью, но и ещё теснее связала отца с дочерью. Она стала добровольной затворницей в лондонском доме на Уимпол-стрит, 50. Кроме домашних Элизабет виделась лишь с подругой – поэтессой Мэри Митфорд и мистером Кеньоном – другом семьи, весьма состоятельным джентльменом с репутацией покровителя искусств.
Элизабет не покидала своей комнаты на верхнем этаже и почти всё время проводила в постели. Ей казалось, что она скоро умрёт, её не только мучили боли, но и беспокоил солнечный свет, поэтому шторы на окнах по большей части оставались задёрнутыми. Восточный ветер приносил невыносимые страдания, и плотная бумага заклеивала все оконные щели. Она жаждала тишины, от звуков в доме больную защищала двойная дверь. Зато дверь в комнату отца легко открывалась, и каждый вечер он входил к дочери без предупреждения, подходил к изголовью постели, брал её руку, и они вместе молились. «…Но не по книге, – писала Элизабет подруге, – а по наитию, с искренним чувством. Мол, рука лежит в его руке, и в мире нет никого, кроме нас двоих…»
Вообще-то кое-кто третий при этих душещипательных сценах присутствовал, и звали его Флаш. Он самозабвенно и бескорыстно любил Элизабет всю свою жизнь. Даже внешне он был на неё похож: такие же, как у неё, огромные печальные глаза, а шелковистые длинные уши спаниеля поразительно напоминали тёмные кудри хозяйки, обрамлявшие её бледное худенькое личико.
Элизабет искренне считала, что дни её сочтены, но подобное убеждение не мешало её творческой жизни. Более того, болезнь, затворничество, отсутствие домашних обязанностей позволяли ей всецело отдаваться работе. Она много читала, вела обширную переписку и, конечно, писала стихи. Изданный в 1844 году двухтомник «Поэмы» принёс отшельнице настоящую известность. Она стала одним из самых популярных и читаемых поэтов в стране.
Авторское тщеславие нашёптывало Элизабет: «Пусть тебя скоро не станет, но, согласись, умирать знаменитой льстит самолюбию». Однако у судьбы были другие планы, и для начала она превратила умирающую затворницу в спящую красавицу, правда, в отличие от сказочной не очень юную и немного подвядшую. Принц не заставил себя долго ждать. Им оказался молодой тридцатитрёхлетний поэт Роберт Браунинг, писавший слегка заумные, трудные для восприятия стихи, но тем не менее известный в литературных кругах.
Пробуждение Элизабет началось с его восторженного письма от 10 января 1845 года. Он писал: «Я всем сердцем полюбил Ваши стихи, дорогая мисс Барретт, но я не хочу ограничиваться банальными комплиментами… Я полюбил Ваши книги, как уже сказал, всем сердцем, но я полюбил и Вас…»
Признание неизвестного обожателя вызвало неподдельную панику у Элизабет. Она никогда не получала писем с признаниями в любви и с просьбами о свидании. Она прочла его стихи, он талантлив и молод. А она? Она выглядела старше тридцати восьми лет. Болезнь не пощадила Элизабет, когда-то очень привлекательную, по мнению окружающих, даже красивую. Нет, нет и нет! Никогда она с ним не встретится. И Роберт получил вежливый, но решительный отказ. Однако это его не смутило. Он решил добиться своего любой ценой: однажды заколдованная поэтесса с его помощью избавится от злых чар и будет ему принадлежать. Роберт приступил к осаде замка на Уимпол-стрит, которая длилась почти полтора года.
Первые четыре месяца шла ежедневная бомбардировка интеллектуальными посланиями, и обе стороны с удовлетворением отмечали, что у них много общего – те же философские взгляды, те же классические познания. Им обоим свойственны пылкость и склонность к смутным намёкам-рассуждениям. Роберт не сомневался, что нашёл в Элизабет ту, которую тщетно искал среди других женщин, – советчицу и вдохновительницу.
Во вторник 20 мая 1845 года была предпринята мощная атака на уимпол-стритский замок. Поручительство мистера Кеньона и настойчивость принца Браунинга открыли запертую для всех дверь комнаты Элизабет. Войдя, Роберт увидал хрупкое создание, вытянувшееся под одеялом, мертвенно-бледное лицо, волну тёмных кудрей, наполовину скрывавших большие нежные глаза. Он не был разочарован, он знал, что эта женщина страдала от неизлечимого недуга. Как ни странно, её физическая немощь, болезненный вид, худенькие прозрачные руки тронули его до глубины души, а внутренняя сила, живая реакция, острый ум привели поклонника в восторг. В таинственной замковой башне, отделённой от мира толстыми стенами и крепкими запорами, он нашёл необыкновенное существо и теперь уже не умозрительно, а наяву пленился поэтессой. С ещё большим пылом он принялся доказывать Элизабет свою всепоглощающую любовь. Однако убедить её в искренности своих чувств оказалось задачей не из лёгких. Она не решалась ему поверить. Он на шесть лет её моложе, он сильный, красивый, умный, талантливый, светский. А она – потерявшая привлекательность женщина-инвалид с комплексами старой девы, да к тому же ещё узница тирана-отца, который добровольно никогда не отпустит её на свободу.
И всё-таки чувства победили. Элизабет поверила и ответила взаимностью. Она писала Роберту: «Моя жизнь близилась к концу, когда я познакомилась с Вами; если я ещё жива, то только благодаря Вам; я вернулась для Вас одного».
Чудо свершилось: Элизабет проснулась и безраздельно отдалась новым для неё ощущениям. Когда-то она написала: «Лучше кинуться в крапиву и колючки, чем шагать по ровной дороге…» Теперь, когда под эмоциональным натиском Роберта Браунинга стены неподвижности и затворничества рушились, Элизабет очертя голову кинулась «в крапиву и колючки неведомого чувства». Она подробно описала всё, что с ней происходило, в сонетах. Если бы отец случайно открыл тетрадь, которой она поверяла самые сокровенные мысли, то решил бы, что дочь переводит любовную лирику португальского поэта XVI века Луиша ди Камоэнса. Элизабет позаимствовала у классика форму, размер и ритмику стиха. Ей удалось обмануть бдительность своего тюремщика. Даже столкнувшись с поклонником дочери, мистер Барретт ни о чём не догадался. Конечно, он знал, что какой-то молодой поэт бывает у Элизабет, но домашние тщательно скрывали частоту его визитов, тем более что наносились они в те дни, когда хозяин Уимпол-стрит посещал контору.
Если братья и сёстры, верная служанка Уилсон, ближайшая подруга Мэри Митфорд и проницательный мистер Кеньон благожелательно и молчаливо поощряли развивающиеся отношения между влюблёнными поэтами, то спаниель Флаш активно протестовал. Он не собирался делить хозяйку с громогласным и велеречивым поклонником, а посему неоднократно с остервенением бросался на Роберта и дважды с удовольствием кусал его за ногу. За нападения на мистера Браунинга Флаш сурово наказывался. Мисс Барретт лишала его своих ласк и сгоняла с кровати, где он проводил долгие счастливые часы между едой и короткими выходами на улицу. Бедный, изгнанный из рая пёс жалобно смотрел на обожаемую хозяйку, но отношения к Роберту не менял. Шкурой и всем нутром он чувствовал, что эти посещения добром не кончатся, и был прав.
Одна из сентябрьских ночей 1846 года стала последней на Уимпол-стрит: Уилсон паковала вещи, мисс Барретт, несколько часов назад тайно прибавившая в церкви на Марлибон-стрит к своей фамилии вторую часть – Браунинг, плакала, молилась, что-то писала и тут же рвала написанное на мелкие кусочки. На рассвете Уилсон посадила Флаша в корзину, и вместе с дорожными кофрами он оказался в кэбе, где сидела бледная, заплаканная новобрачная Элизабет Барретт Браунинг. Она навсегда покидала отчий дом, понимая, что вместо родительского благословения ей вдогонку полетят отцовские проклятия. Ещё несколько месяцев назад она и представить себе не могла, что сможет пойти наперекор отцу, имевшему над ней удивительную власть. «Я постоянно ощущаю его волю, – говорила она, – ведь я из числа тех слабых женщин, которые обожают сильных людей». Она признавалась, что испытывает «аморальную симпатию» ко всякой силе. Элизабет была уверена, что Роберт обладает и сильной волей, и твёрдым характером, поэтому успешно сможет заменить отца. Ей и в голову не могло прийти, что, выпорхнув из-под крыла властной матери, Роберт искал в ней надёжную опору и защиту от жизненных невзгод.
Удивительно, как два взрослых человека могли так заблуждаться в отношении друг друга. Но факт остаётся фактом: они одновременно распрощались с затянувшимся детством и вынужденно окунулись во взрослую жизнь. Убедившись в полной бытовой беспомощности мужа, бедной Элизабет пришлось в конце концов взять бразды семейного правления в свои полупрозрачные ручки, тем более что только она располагала небольшими денежными средствами, на которые они и жили во Флоренции.
В сорок три года Элизабет родила сына. Жизнь её была полна, она была счастлива.
«Что самое лучшее в мире?
Роза, окроплённая перламутром росы,
Нежный южный ветер, не предвещающий дождя,
Наслаждение без лишней торопливости,
Красота, не приукрашенная завитушками
И неуместной гордыней,
Любовь, когда и Вы любимы.
Что самое лучшее в мире?
Нечто подобное, – так я думаю», – писала она в одном из своих стихотворений.
Казалось, она навсегда забыла про болезни, гуляя по тосканским холмам, принимая гостей. Может быть, неизлечимый недуг был всего лишь неврозом и самовнушением, а любовь оказалась единственным всепобеждающим лекарством?
Ах, как хотелось бы закончить эту историю фразой из сказки: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Увы, не получается. Через десять лет брака в отношениях супругов стали появляться разногласия. Роберту не нравились методы воспитания сына, он не разделял некоторые её политические взгляды и явно не одобрял увлечения спиритизмом.
Роберт постепенно отдалялся от жены. Физический контраст между супругами к концу 50-х годов стал разителен. Она походила на преждевременно состарившуюся девочку-подростка с восковым лицом. Зато Роберт казался всё ещё молодым и отменно здоровым. «Мне представляется, – говорила Элизабет про мужа, – что сейчас он бесконечно красивее и привлекательнее, чем во времена нашего знакомства, и женщины восхищаются им куда больше, чем то допускают приличия…»
Теперь она ложилась спать в восемь вечера, сына укладывала у себя в спальне, а Роберт тем временем посещал званые ужины. Что чувствовала Элизабет?
Может быть, через полвека её состояние очень верно описала Анна Ахматова:
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей любови
Звезда восходит для меня.
А этого Элизабет пережить не могла. Она постоянно болела, несчастья преследовали её: смерть отца, который так и не простил дочь, смерть любимой сестры Генриетты. Элизабет чувствовала, что стала обузой для Роберта, и приняла решение уйти из жизни. «Если бы она продолжала жить, их любовь несомненно умерла бы. Но раз умирала Элизабет, любви суждено было выжить, так что Элизабет Барретт Браунинг одержала победу и, сознавая это, заснула со счастливой улыбкой на сделавшемся вдруг детским лице…» – сказал один из исследователей творчества Браунингов.
Элизабет умерла 29 июня 1861 года на руках у мужа. Её последним словом было beautiful… Элизабет похоронили во Флоренции на Английском кладбище. Через несколько дней Роберт с тринадцатилетним сыном уехал в Англию и навсегда порвал с прошлым. Не отрекаясь от былой любви, он всё же написал: «Я не хотел бы воскресить своё прошлое…»
Он больше никогда не женился, сознавая, что одиночество ему во благо, и оставшиеся годы жизни всецело посвятил творчеству. Его стихи наконец обрели читателя. Оказалось, что уход Элизабет открыл Роберту путь к славе, ведь при её жизни, по общему мнению, в их союзе гением была она. Что ж, теперь он выбился в первые ряды английской поэзии, а публика на удивление быстро охладела к наследию его жены.
Эпилог
В последнее десятилетие XIX века звезда Элизабет Барретт Браунинг вновь ярко вспыхнула, и зажгли её дочери и внучки Авроры Ли. Последовательницы героини нашумевшей в 1857 году поэмы объединились в мощное движение женщин, боровшихся за свои права. От французского слова suffrage (право голоса) они получили рычаще-жужжащее имя «суфражистки». Эти новые амазонки решительно и смело вступили в борьбу за равноправие с мужчинами и многого добились. По сравнению с их успехами мучительные, растянутые на восемь частей попытки Авроры Ли достучаться до разума и сердца жениха кажутся наивными и беспомощными, но с чего-то же надо было начинать. Суфражистки высоко оценили вклад Элизабет Барретт Браунинг в дело освобождения женщин от мужского превосходства. Они даже снисходительно простили ей нелепое утверждение, что, мол, мужской интеллект выше женского.
Но не только феминистки признали заслуги Элизабет. В Эдинбургском университете работал профессор Найт. Он читал молодым слушательницам лекции по проблемам морали и этики, а в свободное время составлял философские сборники для чтения и изучал жизнь и творчество английских поэтов. Профессор переписывался с Робертом Браунингом. Сохранилось несколько писем, в которых он просит поэта прокомментировать некоторые факты из жизни Элизабет. В отличие от политизированных феминисток Найта интересовала лирика поэтессы. Он высоко ценил её сонеты, переведённые с португальского. Его поражало, с какой искренностью, силой и глубиной Элизабет описывала зарождающуюся и крепнущую любовь. Профессор хотел понять, как в дальнейшем развивались чувства автора проникновенных и трогательных строк. Удалось ли Элизабет, став женой и матерью, сохранить свою любовь и пронести без потерь через пятнадцатилетний брак?
В посмертном сборнике произведений Элизабет Барретт Браунинг, опубликованном в 1862 году, профессор Найт нашёл стихотворение «Мёртвая роза», которое, как ему показалось, давало ответы на его вопросы. Это небольшое произведение – прощание с самым дорогим, что было в жизни поэтессы, – с любовью. В героини Элизабет выбрала красную розу – цветок, посвящённый Афродите, богине любви и красоты. Красная роза на языке цветов всегда символизировала земную любовь. Ещё вчера прекрасная роза пленяла красотой, изяществом, дивным ароматом, тёплым цветом. Её ласкал ветерок, ею любовался солнечный луч, её поила утренняя роса, искрясь, как красное вино. Но как недолог век цветка! Исчезает волнующий запах, блекнет яркий цвет...
Неужели и время любви так быстротечно? И от чувств остаются лишь засохшие лепестки, спрятанные в укромном месте? Каждому воздаётся по вере его, и для равнодушного человека любовь отцветает, как роза, а трогательная памятка-цветок, сморщившись, пылится в шкафу.
Лишь верное сердце всё помнит, а душа болит и плачет, и роза мёртвая для них живёт не напоказ. Она всегда прекрасна, ибо символизирует вечное животворящее чувство любви, ради которого Элизабет Барретт Браунинг и жила последние шестнадцать лет. Она сдержала данную у алтаря клятву: «Клянусь любить тебя и в радости, и в печали, и в богатстве, и в бедности, пока смерть не разлучит нас».
В память о мужественной хрупкой женщине, отдавшей свою жизнь за любовь, профессор Найт на её могиле посадил куст красных роз и тем самым поставил точку в знаменитой любовной истории двух английских поэтов. Вот уже больше ста лет каждый год, зацветая, розы шелестят на ветру: «Элизабет, мы здесь, чтобы напомнить людям – любовь бессмертна».
Элизабет Барретт БРАУНИНГ
«Мёртвая роза»
О, Роза бедная! От прошлого осталось только имя –
Былой красы давно уж нет в помине!
Исчез твой дивный аромат, пожух твой тёплый цвет:
В укромном ящичке жила ты семь последних лет.
Ты помнишь, лёгкий ветерок в твой сад, бывало, проникал, –
И после дивный аромат в аллее целый день витал.
Сейчас летит он просто мимо:
Ты ведь им больше не любима.
А солнце, что, лучом играя, бутон изящный прожигало,
Чтобы в твоей его краса ещё виднее воссияла,
Сегодня хладно, равнодушно
Скользит лучом своим бездушным.
Роса, что рано по утрам так напоить тебя спешила,
Потом, как красное вино, в тебе искрилась и бродила.
Теперь той влаге суждено
Оставить только лишь пятно.
………………………….
Но сердце верное, поверь, тебя, конечно, не забыло!
Оно одно, увы, одно, вдыхает запах твой столь милый.
Не скроют дряхлые черты
Всё совершенство красоты!
О, роза, помни, что любовь тебе ни в чём не изменяет,
Душа всё так же, как тогда, болит и плачет, и страдает.
А роза мёртвая живёт не напоказ,
Как та, что Юлия приколет лишь на раз.
Авторский перевод Софии ЛУКАНИНОЙ