Сулиман Мусаев,
Чечня
Последние тёплые дни осени. Ярко светит солнце, но за лето его силы иссякли, и оно не сильно греет. Под легкие порывы ветра падают листья, уже покрытые жёлтыми и ржавыми пятнами. Некоторые деревья проглядываются насквозь. За ветки цепляются длинные паутинки, иногда можно заметить маленького паучка-путешественника, зацепившегося за тонкую нить.
Анзор присел на деревянную скамейку, устроенную в глубине сада. Это его любимое время года. А запах! Этот ни с чем не сравнимый аромат осени! Где-то уже жгут опавшую листву. Несёт дымком и навевает мысли о чем-то безвозвратно утерянном, несбывшемся. На всём лежит печать увядания, и остро ощущается бренность существования. Пройдёт зима, за ней весна и лето, и снова наступит осень, но это будет уже другая осень, эта же не повторится никогда…
На краю села работает бензопила, надрываясь в кашле, когда находит на сук. По соседней улице прогрохотал грузовик, на что в недовольном лае зашлась собака.
Сорок шестая осень… Много ли их осталось, этих осеней?.. Считай, больше половины жизни прожито. Но жил ли он? И вспомнить-то особо нечего. С семнадцати лет мотался по шабашкам, изъездил всю Сибирь. Угробил на этих стройках всё здоровье, но домой возвращался с приличными деньгами, которые до следующего сезона успевал растранжирить по ресторанам. Весёлые компании, попойки, девушки… Ни дом не построил, ни учиться не пошёл…
Навыки, приобретённые на шабашках, пригодились. По сей день он живёт случайными заработками на стройках. А жизни – настоящей, полноценной – считай, и не было. Шутка ли, человеку сорок пять лет, а вспомнить из прошлого – чего-нибудь светлого, яркого – нечего, разве что пирушки и изнуряющий труд?! Женился поздно, трое детей мал мала меньше. Три девочки. Женился не по любви – дело шло уже к сорока, как раз появились деньги, и родственники сосватали. Нет, он доволен женой – жена ему попалась добрая, покладистая, хозяйственная… И всё же… Какой-то искорки, что ли, не хватает? Нет любви. Может, дело в нём? Растратил на бурную молодость всю остроту чувств, очерствел, огрубел? А была ли она когда-нибудь, хоть единожды, эта острота чувств, влюблялся ли хоть раз до самозабвения? Чувствовал ли, что любим? Да и был ли?
Странно, в редкие минуты, когда мысли принимают такой поворот, память возвращает в дни раннего детства. Может, это потому, что вся его жизнь прошла в мелочной суете, погоне за мнимым счастьем, сиюминутными удовольствиями – в общем, бестолково…
* * *
Маленький посёлок, затерянный в степи. Низенькие, невзрачные домики, чахлые деревца в палисадниках, жухлая трава. Небольшое двухэтажное здание интерната выглядит на этом фоне настоящим дворцом. Рядом расположилась одноэтажная школа из белого кирпича.
– Ну, я поехал, – говорит отец, усаживаясь в подводу и берясь за вожжи. – Смотри не балуйся и слушайся старших. Я приеду на выходные.
Подвода, скрипя колесами, трогается. Редкие травинки, приминаемые колёсами, подрагивая, словно от боли, медленно поднимаются, но ещё долго стоят понурившись, как будто упрекая за незаслуженную обиду. Лошадь бредёт устало, лениво отмахиваясь хвостом от мух. Анзору хочется, чтобы отец хоть раз обернулся, встретился с ним взглядом, прежде чем оставить одного среди незнакомых людей, но он так и не оборачивается. Скоро подвода исчезает за поворотом. К Анзору подходит смуглая женщина с короткими волосами и берёт его за руку:
– Пойдём, малыш, пойдём!
Эта женщина понравилась ему сразу – добрая, приветливая, с излучающими свет глазами. Если бы не она, он заплакал бы, как только отец скрылся. Но он сдерживается, не желая показывать свою слабость. Она повела мальчика в комнату, в которой отец оставил его вещи, что-то долго объясняла своим бархатным голосом, из чего он почти ничего не понял, и ушла. Он подошёл к окну, долго наблюдал за играющими в мяч ребятами, оглашающими всю округу своими звонкими голосами, потом прошёл к своей койке и сел. Через некоторое время в коридоре послышались голоса, дверь открылась, и вошли три мальчика, чуть постарше его. В комнате стояло четыре койки, и Анзор понял, что они будут жить вместе. Заметив новенького, ребята смолкли, переглянулись, затем подошли к нему, и сначала один, за ним другие протянули ему руки, что-то говоря. Анзор понял, что они знакомятся с ним, и протянул свою.
…Потекли дни, за ними недели. Плохое знание русского языка удерживало его от тесного общения с ровесниками. Соседи по комнате попались хорошие, что несколько скрашивало первые дни одиночества, кроме того, это помогало ему выучить новые слова. С русским языком как-то вообще вышел курьёзный случай. Он сидел за первой партой, ближе к двери. Прозвонил звонок, вошла учительница, поздоровалась и, оглядевшись, обратилась к нему с какой-то просьбой. Анзор встал, смущённо шмыгнул носом: он не понимал, что говорит Екатерина Кирсановна, но переспрашивать не решился. Единственное, что он понял, что нужно куда-то идти. Анзор молча вышел. Некоторое время он слонялся по коридору, потом вышел и, посчитав неудобным возвращаться в класс, отправился к себе, в интернат. Портфель позже занёс его одноклассник. Как оказалось, Екатерина Кирсановна просила его сходить в учительскую за мелом.
…Она была старше его на год. Короткие смоляные волосы, пухлые губы, белые ровные зубы и большие чёрные глаза, которые лучились задором. Начертив мелом квадратики на асфальте, они с подружками обычно играли в классики. Первое время он останавливался рядом с ними из любопытства, пытаясь вникнуть в суть незнакомой игры. Постепенно он стал наблюдать только за ней. Она играла лучше всех. И была самой красивой. Неудачно подтолкнув ногой «пятак» – маленький плоский камень, – она щурила глаза и смешно сжимала губы, нисколько не расстраиваясь.
Однажды она, уловив его взгляд, пригласила в игру и Анзора. Он неумело подтолкнул «пятак» и сразу же «сгорел». Девочки засмеялись, Дина же – её звали Дина – подошла к нему и стала показывать, как правильно держать ногу, как бить по камню. Скоро он играл уже сносно и чувствовал себя уверенней. Мальчишки сперва подсмеивались над ним, он на это никак не реагировал, и скоро им это надоело, некоторые сами втянулись в игру. Со временем Анзор и Дина стали терять интерес к игре, они сидели рядом, часто пропуская свою очередь. Они вместе гуляли по небольшому парку, разбитому за интернатом, ходили по тихим широким улочкам посёлка. Завидя их, поселковые ребятишки дразнили Анзора с Диной женихом и невестой, отчего он терялся и краснел, она же, звонко рассмеявшись, брала его за руку, и они шли дальше. Ему было с ней очень легко и хорошо. Он не понимал большую часть того, что говорила ему девочка, но они понимали друг друга и без слов. Кто она была по национальности, Анзор не знает до сих пор, тогда это не имело для него никакого значения. Он подарил ей свою самую ценную реликвию – волчий коготь, который носил на шнурке на шее (дома он потом сказал, что потерял). Это был подарок дяди. Дина же в свою очередь преподнесла ему одеколон «Наташа». Пузырёк был наполовину пустой, но от этого подарок не терял для него ценности. Всю жизнь потом запах этого одеколона ассоциировался у него с Диной, ароматом её волос и рук. Этот пузырёк, уже пустой, долгое время хранился у него в чемодане, и лишь несколько лет назад жена, перебирая вещи, выкинула его. Когда он стучался к ней, дверь обычно открывала Мадина, старшая сестра Дины, и, улыбнувшись Анзору, кричала в комнату:
– Дина, выходи, кавалер твой пришёл!
Иногда они ходили по магазинам, покупали лимонад, коржики, карамельки-подушечки и садились на скамейку у продмага. Заходили и в расположенный через дорогу промтоварный, но ничего не покупали: не хватало денег. Анзор заметил, что Дина бросает взгляды, полные восхищения и зависти, на юбку, лежавшую на прилавке. Юбка была красивой: красная с зелёной полоской внизу, с небольшим кармашком. Зайдя в магазин на второй день, без Дины, он справился о цене. Юбка стоила девять сорок. Таких денег у него не было. Он решил скопить эту сумму из денег, что выдавал отец на карманные расходы. К зимним каникулам необходимую сумму он почти собрал, не хватало рубля с копейками. В день, когда ученики должны были разъехаться, они долго молча бродили по заснеженным аллейкам, словно предчувствуя, что расстаются навсегда. Грудь давило какое-то неведомое щемящее чувство, было тоскливо. Он уехал первым. Анзор долго, пока подвода не скрылась за поворотом, не отрывал взгляда от одинокой фигурки девочки, которая стояла и смотрела им вслед. Пушистые снежинки мягко опускались на непокрытую голову Дины и сверкали в ярких лучах солнца. После Нового года он не вернулся в интернат: отец отправил его в Чечню, к своему брату. Не помогли никакие уговоры и мольбы.
Он часто потом вспоминал Дину, её лучащиеся чёрные глаза, искрящийся смех… Сожалел, что так и не успел преподнести ей сюрприз, купить красную юбку с зелёной полоской внизу, с небольшим кармашком…
* * *
– Папа! Пап! – донёсся до него голос, прерывая размышления, и перед ним возникла его средняя дочь, Зарема. – Пошли, мама зовет пить чай.
Анзор улыбнулся, схватил дочь в охапку и, посадив на колени, стал целовать. Его щетина щекотала ей лицо, и девочка залилась весёлым смехом.