На вопросы «ЛГ» отвечает член-корреспондент, советник РАН Николай Скатов.
– Николай Николаевич, вот уже в течение многих лет «русский вопрос» доблестно служит пугалом для наших властей и так называемой либеральной интеллигенции. Частенько приходится слышать, что о национальном русском самосознании даже говорить не стоит, поскольку русской нации как таковой уже не существует…
– Русская жизнь полярна, она тяготеет к противоположностям, полюсным состояниям и крайностям. Показательно, что мы от абсолютизации классовой борьбы рванулись к её отрицанию, то есть либо по-ястребиному высматривали её там, где она отродясь не водилась, либо по-страусиному прячем голову, по которой она уже лупит.
От абсолютизации тоталитарного режима мы кинулись в тотальное отрицание государственной власти вообще. Кажется русская жизнь менее, чем любая иная, способна к равновесной центровке, и потому она более, чем любая иная, в ней нуждается.
Замечательные слова: «Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка Русь!» – один старый историк русской литературы назвал национальным гимном. Это действительно одна из основных формул русской жизни. Это справедливо и сейчас, когда вновь с такой силой обнажились непредсказуемые начала России, её главные формулы, её страшный крестный путь. И поэтому я не стану здесь комментировать высказывания об исчезновении русской нации. Мне представляется, что залогом её жизнестойкости в настоящее время является, пусть позднее прочих, русское национальное самосознание. Сейчас его восстановление у русских вселяет в меня гордость и надежду.
Наш народ не отреагировал ни одной националистической выходкой на множество националистических гнусностей, творившихся вокруг нас в последние годы. А ведь исход русских в новых государствах сопровождался оскорбительными лозунгами и призывами. А вспомните, как «слева» и «справа» провоцировали антисемитизм? Безрезультатно.
Такое отсутствие национализма, мне кажется, и есть великий признак пробуждения и становления глубинного и спасительного для всех русского национального сознания и ощущение русской национальной ответственности.
Только в таком решении «русского вопроса» светится решение других национальных вопросов. Игнорирование самого «русского вопроса» закрывает для нас решение всех остальных национальных вопросов. В результате идёт усложнение, запутывание и растворение «русского» вопроса в вопросах «российском», в «русскоязычном» и т.п.
Но и сам «русский вопрос» нуждается, так сказать, в решении внутри самого себя.
– Но ведь сейчас в нашем обществе жуткий раскол.
– Мощной традиции раскола, распада сейчас – и это решительно отличает ситуацию от ситуации гражданской войны! – противостоит складывающаяся и набирающая мощь традиция национального единения. Не по крови, не по крови! Бог с ней: вспомним Екатерину Великую и Фонвизина, Барклая-де-Толли и Багратиона, Кюхельбеккера и Гоголя, Левитана и Пастернака… Идёт единение русской «метрополии» и русского зарубежья. Единение русского настоящего и прошлого. Причём на самых разных уровнях – на «элитарном» и на массовом. Ведь это же не княжеские потомки возопили: «Раздайте патроны, поручик Голицын». Даже при всех пошлостях нынешняя песня о Голицыных и Оболенских, как говорится, отвечает моменту и трогает. Но отменяет ли она другую, истинно прекрасную и уже без пошлостей песню: «И боец молодой / Вдруг поник головой. / Комсомольское сердце пробито»?
Нет, не отменяет, хотя в это пробитое, уже не вздрагивающее комсомольское сердце всё сажают и сажают пули, всё досылают и досылают патроны, розданные нынешним «комсомольским» газетам.
Пришло время поминовения всех павших. Возвращается на родную почву великая русская культура прошлого, прежде всего философская и религиозно-философская мысль. Но и родная почва никогда не оставалась бесплодной. Только на этой родной почве спасённые Западом удивительные создания русского духа дадут новые плоды.
– Сможем ли мы в России воспользоваться этими плодами? Сможет ли русский язык и дальше выполнять свою великую связующую роль?
– Одно время в разного рода просветительских классах и учебных кабинетах неизменно висело тургеневское стихотворение в прозе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Сейчас же сомнений тьма. И от тягостных раздумий голова раскалывается.
Осип Мандельштам писал: «Чаадаев, утверждая своё мнение, что у России нет истории, то есть что Россия принадлежит к неорганизованному, неисторическому кругу культурных явлений, упустил одно обстоятельство – именно язык. Столь высокоорганизованный, столь органичный язык не только дверь в историю, но и сама история. Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории… У нас нет акрополя… Зато каждое слово словаря Даля есть орешек акрополя, маленький Кремль».
Сегодня, конечно, мучает вопрос: не раскалывается ли на орешки наш акрополь? Не взлетают ли на воздух и не осыпаются ли наши маленькие кремли? Не взорвём ли мы, подобно храму Христа Спасителя, наш великий кремль-язык? Восстановив один храм, не останемся ли на руинах другого?
Отлучение людей от родного языка страшнее, чем экономические провалы, финансовые проколы и оборонные прорехи. Для нас это равносильно отлучению от истории. Поймём это! А если нет, тогда крышка. И с притопом. Впрочем, хватит патетики.
– А если без патетики, то ведь все утраты и разрушения начались не вчера.
– Да, не вчера. Драма нашего языка во многом связана с его тяжелейшей миссией – быть, по худо ли, хорошо ли утвердившемуся термину, языком межнационального общения. Конечно, связано это и с особой интернациональной миссией русского народа. Интернациональной не как вненациональной или наднациональной, а как междунациональной. Интернационализм и есть национальная особенность русского народа. Не потому ли он оказался беззащитнее многих других народов перед «пролетарским интернационализмом», так податлив на «буржуазный космополитизм»? Не потому ли русский национализм, когда он всё-таки возникает в ответ на исторические несправедливости, оказывается бессильнее других агрессивных, мощных, сосредоточенных националистических потоков? И гасится прежде всего в русском же интернационализме?..
Русский интернационализм – кровавый крест и тяжкие вериги. Он несёт постоянную угрозу нашему национальному существованию, но он же есть непременное и, может быть, главное, если не единственное, условие нашего национального выживания. Здесь противоречие, требующее непреходящего, всечасного, бесконечного усилия. Здесь не состояние, а процесс.
Он оборачивается и всемирностью пушкинского гения – главным нашим, как полагал Достоевский, возвещением человечеству, и дурацким наивным обезьянничаньем, будь то галломания начала XIX века или вестернизация XX и начала XXI века… Да что там галломания! Когда-то, после путешествия по Сибири, Иван Александрович Гончаров, рассказывая о русской семье, в которой говорили по-якутски, комментировал: «Ох, сильна у нас страсть к иностранному; не по-французски, не по-английски, так хоть по-якутски дети говорят».
В результате несчастный наш межнациональный язык был пущен на раздрай и в распыл. Оказавшись на историческом юру и под семьюдесятью семью ветрами, он примитизировался и искажался, бледнел и уродовался.
Но одновременно он, впитывая самые разнообразные стихии, собирал и богател, ловчил, приспосабливался, закалялся. И надо отдать ему должное – уж что-что, но русский язык и русская литература никогда не разъединяли, но только связывали народы. Это, говоря высоко, и, так сказать, идеально. Но, к несчастью, русский язык был и слугой, средством – можно попользоваться и отставить, отшвырнуть, отбросить…
Сейчас, когда многие нарезвились и протрезвели, возвращается понимание того, что на громадном пространстве русский язык обречён вновь взвалить и нести своё бремя: быть языком для всех и представлять всех миру.
– Ну и кто это понимает?
– Быстрее других это поняли практичные и дальновидные американцы. Да, именно американцы уже и заботу обучения русскому языку берут на себя.
АСПРЯЛ (Американская ассоциация преподавателей русского языка и литературы) уже разрабатывает методики, готовит пособия по русскому языку, организует учебные группы и стажировки для граждан Украины, Казахстана… Мы же, видимо, в очередной раз почти дежурно, а может быть, и отговорочно посетуем на нехватку денег и умоем белые рученьки. И – утрёмся.
– Что же ждёт русский народ в наступившие времена?
– Нынче угроза общей смуты и возвращения к хаосу, может быть, к вселенскому, стучится во все двери.
Русский человек, заметил ещё Чехов, должен во что-то верить. Во что? Верил в идею абсолютной монархии, спасительную и многократно спасавшую страну, но к определённому времени она изжила себя.
Верил в идею социализма, спасшую и спасавшую страну, изначально обречённую всем ходом нашей истории на трагическое существование, а ныне проходящую через период тяжелейшего испытания виной, растерянностью.
Поверил в идею демократии, переживающую сейчас у нас свою драму.
Говоря словами, когда-то сказанными Пушкиным, «с изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве». Если правда, что «социализм» в том виде, в котором он существовал, подвёл нас к пропасти, то правда и то, что «демократия» в том виде, в котором она существует, нас туда сталкивает.
Дело не в отрицании демократии вообще, а в том, чтобы сейчас уже и на неё, не обольщаясь первоначальными детскими восторгами и опьяняющими словами, взглянуть трезвым оком. И увидеть, с какой энергией заработали вроде бы отринутые прежние злые начала: жестокие предрассудки, нестерпимое тиранство, отвратительный цинизм. Нам говорят о молодости демократии. Что ж, возрастные болезни – дело естественное. Худо другое – когда столь юное существо поражено столькими старческими болезнями, влекущими к смерти.
– А что делать в такой ситуации народу?
– Видите ли, народ, которым у нас все клянутся, – это сложная и страшная штука, как показал в своё время Пушкин в «Борисе Годунове». Народ в своём реальном историческом бытовании бывает разный – наивный и умный, доверчивый и скептичный, жестокий и милосердный. Ведь это народ отверг законно им самим избранного Бориса Годунова и привёл к власти в России Лжедмитрия… И современным политикам тут есть над чем подумать.
Но, увы, у нас политиканством сейчас активно занимаются часто совсем уже мелкие люди. Именно политиканы, а не государственные деятели.
– Вы упомянули Лжедмитрия, самозванца… Это вечный персонаж нашей истории? И нет от них спасения?
– Появление самозванцев – действительно непременная особенность русских смятенных эпох. Время требует героя, а он не вдруг рождается. Вот тогда-то обязательным героем времени становится прохвост. Мининым и Пожарским предшествуют Лжедмитрии. И сейчас возникает впечатление, что в стране бегает, прыгает, суетится какой-то многоликий и бесстыжий Лжедмитрий.
И «политизированный» народ становится лёгкой добычей политического произвола и политических игр…
– А какую роль играют сегодня хранители языка, они же «инженеры человеческих душ» – писатели?
– Писатели во всех странах мира, и наша страна не исключение, суть класс самый малочисленный из всего народонаселения.
Очевидно, что самая мощная, самая опасная аристократия – есть аристократия людей. Эти люди на целые поколения, на целые столетия налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки…
«Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографского снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно», – предупреждал в своё время великий Пушкин.
Но сейчас не до писателей. Серьёзный писатель с его претензией на более или менее объёмное мышление на основе более или менее объёмной картины жизни потеснён и оттеснён «политиком» – фигурой в общем жизнетоке всё же частной и поверхностной, хотя и стремящейся предстать в качестве определяющей и главной.
Кстати, падение тиражей книг и прессы – это не только реакция на высокие цены. Видимо, в народе срабатывает и какой-то инстинкт самосохранения. Ведь из них почти ушло то, что отделяет человека от нечеловека, – стыд.
То же и с телевидением. Дитя цивилизации – телевидение – стало могучим средством наступления на культуру и её могильщиком. Неужели никто не вздрогнет, подумав о том, почему в октябре 1993 года люди прежде всего ринулись громить Останкино?
– Так как же нам быть? За что держаться?
– Решающая роль остаётся за образованием, а говоря лучше – за просвещением. Это не игра в термины, ибо просветить – значит дать свет, а образовать можно всё, что угодно, иной раз и бог знает что. Наложил же на нас всех Александр Солженицын несмываемое клеймо: «образованцы».
Сейчас в наших официальных образовательных ведомствах сделана ставка на разрушение национального начала как барьера, якобы препятствующего вхождению в цивилизованный мир, в человеческую общность.
Не отсюда ли и странная на первый взгляд, но в конце концов понятная реакция: появление «русских школ» в России. Это знак беды. Всякая школа в России должна быть русской!
Язык и литературу как основную линию обороны изнутри начали взламывать одной из первых. Видно, подзабылись слова поэта: «Тираны, и те исчезали / Стремительно и наверняка. / Когда невзначай посягали / На русскую суть языка».
Поэтому и нужно вести речь об объединяющем национальном движении, общегосударственном усилии, общенародной кампании пропаганды нашего слова, его изучения, проникнутости им, углубления в него.
– Значит, надежда у нас есть?
– Россия начинает, подобно болевшему человеку, понемногу дышать возрождаемой духовностью. Перейдут ли признаки такого становления в духовное сотрясение, во всеобщий катарсис? Посмотрим. Надо только понимать: Россия – не РСФСР, не географическое пространство, не правовое существование, не экономическое обеспечение. Россия – это ИДЕЯ.
Во всемирную человеческую колонну мы можем влиться только одним путём: не растворяясь в ней, а сохранив свою самость. Или мы так, пусть трудно, но достойно войдём в эту колонну. Или колонна пройдёт по нам, втаптывая в землю. И историческое существование русского народа будет завершено.
Беседу вёл