В октябрьском номере журнала «Знамя» опубликована новая поэма в прозе Игоря Шкляревского «Книга белых ночей и пустых горизонтов», которую литературному сообществу ещё предстоит прочесть и обдумать. А осмысление предыдущего произведения поэта – «Золотая блесна» (Книга радостей и утешений) – уже состоялось. Доказательство тому – заочный круглый стол, который ему посвятили известные писатели, журналисты, литературоведы.
Лев Новожёнов
Голос тишины
Да, было время… Время, когда читатель бегал за книгой, рыскал в поисках её, вымаливал у друзей и знакомых что- нибудь почитать, был подписчиком чего только возможно. Было время да прошло.
Тем более удивительно, что, в отличие от нынешней моды, книга Игоря Шкляревского вызывающе, я бы даже сказал надменно, даже названием своим – «Золотая блесна» – шарахается от конъюнктуры.
Эта книга мужественно лишена всякой коммерческой составляющей. Зато в ней есть живая тишина и утешение в невозвратимой жизни человека, воплотившего свой опыт в прозу необыкновенной искренности и красоты.
Помню, как после прочтения меня охватило острое чувство неполноценности. И я думаю, что не мне одному «Золотая блесна» указывает на истинное место в ряду живущих и пишущих. Довольно жестоко, Игорь Иванович! Но справедливо!
Олеся Николаева
Многоярусный космос
И правда – книга радостей и утешений! Видно, как медленно и вдохновенно она создавалась, и читать её тоже надо медленно, столь насыщенны слова, напитаны влажным воздухом, запахами реки, травы, хвои, прохладой, дымком костра, почти физически ощущаемыми сквозь текст. Я и читала медленно, по небольшому фрагменту, как читают стихи, как проникают в верлибры, в которые вдруг преображается эта проза:
«Море шумит в дверях и освежает дом. / Скоро наступит ночь, / Но слепому ночью не темно. / Он слышит все цвета и может показать / Всю радугу на арфе».
«Красный – полёт шмеля, густой, басистый звук. / Высокий звук шестой струны, звонкие крики чаек – / Это синий. И самый тонкий – фиолетовый, / Приятный писк мышей».
«Необъяснимое влечение души / К пустому горизонту».
«Концом удилища здесь я дотягивался до Гомера».
Тайна рождения, жизнь, бытие, загадка присутствия в мире ещё до собственного появления на свет, тьма исчезновения после смерти, время, вечность, память, любовь, творчество, культура – здесь целый многоярусный космос, который автор компактно поместил в небольшую повесть, музыка которой, с её ритмами, с её акцентами, не менее красноречива, чем слово. Что ж, писал поэт!
«День превратился в узкую полоску света, / Как щель под дверью».
«Зеркальная вода / Переворачивала лес, / И возникала странная иллюзия /
Отсутствия Земли».
«Всё сбывается в прошлом. / И обломки воздушного замка / Тяжелее кирпичных…»
Читаешь, словно медитируешь; незаметно сам подключаешься к интриге повествования; устаёшь вместе с автором, который вытаскивает на берег огромного лосося; изнемогаешь, заблудившись в лесу и чувствуя на себе тяжесть промокшего ватника; растворяешься в детских видениях и снах; блаженствуешь в этой словесной красоте и свободе.
А это значит, что и я – попалась на золотую блесну!
Илья Журбинский,
Нью-Йорк, США
Прозрачный бог безлюдья
«Обязательно прочитай «Золотую блесну» Игоря Шкляревского. Там воздуха много», – написал мне друг. Ну что ж, скачал на Kindle, буду читать в поезде по дороге домой. Ехать мне из Нью- Йорка всего одну остановку – 16 минут. Открыл книгу, прочитал первые пять строчек. «На станции Чупа нет ни души. И только солнце в полночь светит сквозь осины. Такая тишина, что стыдно идти по деревянным тротуарам. Шаги стучат в конце безлюдной улицы, а ты ещё идёшь туда – весь на виду. Тихая школа, почта, лесопильня – со штабелями свежих досок во дворе...»
Если не перестану читать, то проеду мою станцию, потому что оторваться от книги абсолютно невозможно.
Дома, уединившись в кабинете, открываю «Золотую блесну» и уже не могу закрыть, пока не дочитаю.
«Четвёртый день нам не понадобился. Солнце светило, звёзды и Луна сверкали над еловым лесом».
Книга Бытия. Современная версия.
«Вода, река… откуда появилось это живое и не знающее боли струение? И вот я ничего не понимаю, как будто я прозрачный Бог безлюдья, пронизанный тоскливой свежестью незнания».
Точнее и в стихах не скажешь.
Что это за жанр такой? Ищу ответа. Не нахожу. Но замечаю подсказку:
«Никакими словами её не расскажешь, разве только слезами во сне».
Стоп! Что ж это я бессовестно растаскиваю книгу. Ведь дело вовсе не в замечательных строчках и точных образах. А в чём же? Не знаю. Да, наверное, и не хочу знать.
Лучше подожду, пока сумятица будней заставит почти забыть о прочитанном и в какой-то хмурый день, когда всё будет не в радость, вдруг что-то блеснёт в памяти, и я открою книгу Игоря Шкляревского на случайной странице, вновь погружусь в её бодрящий воздух, выйду из летящего по кольцевой линии скорого поезда суеты и увижу надпись: «Чупа – столица белой ночи!»
Марина Кудимова
Блесна задела камень
Что можно написать о книге, которая собственной полнотой себя исчерпывает? Её можно только цитировать. Но жанр рецензии – или дискуссии – этого не предполагает, да и цитировать текст «Золотой блесны» бессмысленно: её можно лишь воспроизводить путём переписывания – практически без изъятий. И где кончается прочтение и начинается вчитывание, никто не знает.
Жанр «Золотой блесны» неопределим. Что это? Мемуары о запретной, а к концу беззапретной ловле сёмги в районе Кольского полуострова? Нет! В мемуарах соблюдается некая, чаще искусственная, последовательность событий, скреплённая претензией на документальность. А тут – перебросы во времени и пространстве.
Дневник? Для дневника характерна фрагментарность, а для «Золотой блесны» – извилистая непрерывность. Но какие даты у вечности? «Все мы – сироты вечности…» – так написано в «Блесне». Шкляревский признаётся: «Не понимаю времени и не ношу часы. Тайна, которой нет».
Ну, тогда давайте займёмся аналогами – ведь любая книга, кроме Библии, рождена от других книг – и в первую очередь от Библии. «Ни дня без строчки»? Это замечательные зарисовки и калорийные обрывки ненаписанного. А «Блесна» – вещь начатая и законченная. В ней есть сюжет, есть герои – от Марухина и галереи рыбинспекторов до Мигеля Сервантеса. Сборник максим по типу Ларошфуко? Но максимы – это законченные, обработанные стилем и стилом нравоучительные изречения. В «Блесне» мысль рождается в процессе писания, а не наоборот, и не поучает, а, скорее, разучивает, разрушая стереотипы, как любая стоящая мысль, и, будучи записанной, являет собой «наглядное пособие для неожиданных соединений и возможностей».
«На облаках не ставят номера. И эта книга начинается с любой страницы, где открываешь, там она и начинается». Ненумерованные облака мысли – разве такой жанр существует? Нет, его создал Игорь Шкляревский. Вернее, создаёт на наших читающих – и то и дело отрывающихся от чтения глазах! Это книга рождения мысли без пресловутого: «И тут я подумал…» Между «подумал» и «записал» дистанция непреодолимая. В «Блесне» таких зазоров нет! Мысль и письмо неразрывны, перетекая одно в другое, как воды моря перетекают в реку телом сёмги.
«…Я вижу вспышку на блесне Олега». Мысль ловится на блесну – и вообще на всю хитрую снасть развитого письма – великого, сугубо человеческого дара, бездарно растрачиваемого в сотнях пустых страниц без единой вспышки.
Но вернёмся к «Золотой блесне».
«Всё ненаписанное гениальнее, если не дали записать». Шкляревский понемногу возвращает права импровизации.
«– Икринки возникают в ней сами по себе, как непорочное зачатие.
– Гениальная мысль…
– Это не мысль. Просто пришло, и я сказал.
– Сейчас?
– Да, сейчас, на ходу».
Так отнекивается Шкляревский. И, как ни трудно в это поверить, приходится с ним согласиться. «…В этой книге я – не сочинитель, я – собиратель радостей, которые не нужно покупать за деньги».
Мне ещё никогда так трудно не давалось выражение простого мнения о прочитанном! Удивительно, но о вещи, близкой к совершенству, писать тяжело и практически нечего.
«Блесна вошла в струю, блесна задела камень. Я на связи с водой…»
Анатолий Курчаткин
Слово о повести Игоря Шкляревского «Золотая блесна»
Признаться, встречая Игоря Шкляревского в толчее московского литературного мира, всегда в не слишком броском, но непременно выразительном художественном прикиде, выделяющем, как то и положено, его из «толпы», я всегда воспринимал его как человека абсолютно урбанистического склада и с некоторым недоумением отмечал расхождение его повседневного житейского облика с его звеняще-прозрачной лирикой, пастельно-мягкой, в чём-то даже и пасторальной.
Стихи его, впрочем, я всегда любил. Вернее, не стихи даже, а его поэзию. Стихи его обладали единым дыханием, и это дыхание задавало им словно бы непрерывность…
Своей прозой – повестью «Золотая блесна» – Игорь соединил для меня два своих облика. Оказывается, это он только в шуме московского литературного быта был урбанистом, человеком века сего, которому идущий век был впору и сидел как хороший пиджак. Большой обманщик он был, Игорь Шкляревский. Он, как открывается в этой повести, жил совсем другой – природной жизнью, которой жили до прихода Иисуса апостолы.
Вот и проза Игоря Шкляревского, явленная в его «Блесне», – это всё та же поэзия. Ни на кого не похожая. Абсолютно самобытная. Чистейшее, высшей золотой пробы слово. «Такая тишина, что стыдно идти по деревянным тротуарам...» Что это, как не верлибр?
И такими строками написана вся повесть «Золотая блесна». Повесть? Какая там повесть. Поэма!
Михаил Синельников
Глубина нечаянного слова
Большое природное дарование, исключительное литературное чутьё, врождённое чувство ритма, умение вносить жизнь и свежесть в уже примелькавшиеся, ветшающие слова – вот свойства пронзительной лирики, да и блистательной прозы Игоря Шкляревского.
С началом «Золотой блесны» мне случилось ознакомиться лет пятнадцать назад. С первыми, ещё машинописными страницами (автор тогда отставал от миропобедительной компьютерной техники). С первых слов повествование стало затягивающе интересным, и можно было бы отдавать его в печать. Но Шкляревский медлил и медлил, и вот оно – в совершенном своём, выстраданном виде, следствие многолетних раздумий и счастливых озарений, состоящее из боли и блаженства. Как сказано другим поэтом, «Радость- Страданье – одно». Желание найти аналогии в мировой литературе тщетно. Пруст, вероятно, никогда не бравший в руки удочки, но умевший, как никто, воскрешать и удерживать ускользающие мгновения и годы? Нет, не то! И не Платонов, хотя глубина и сила нечаянного слова, пожалуй, те же. Присутствует быт, но это не грубое почвенничество. Есть своя гипотеза мира, но понятие «философская проза» мелко перед этим отчаянным жизненным порывом. «И только жизнь любил…» Своевольное следование теме и всплески болезненных отступлений от неё – свидетельства редкостной внутренней свободы. Можно с любого места начать читать эту волнующую своей обстоятельностью рыболовецкую «Илиаду», по ходу которой выясняется, что мир нас ловил и поймал. Вскоре натолкнёшься на сильную фразу, предельно насыщенную поэзией. И всё постепенно и неизбежно возвращается к поэзии, как к прародительнице нашей, животворящей и мыслящей воде.
Зоя Межирова,
Сиэтл, США
Звёздный течёт разговор
Первым лириком современной России считал Игоря Шкляревского Александр Межиров.
И вот теперь – лирическая проза поэта, и между нами, огибая половину полутёмной планеты, звёздный течёт разговор – строчка из стихов, которые ему посвятила, когда писалась «Золотая Блесна».
С поспешностью взять её не удалось.
Это были удары как бы чуть отдалённого, обволакивающего слух гонга. Они призывали к тому, чтобы остановиться и, как смотрят на цветок в руках Будды, вслушаться и вглядеться в непреходящие земные радости.
Сколько воздуха в её описаниях, такой дивной драгоценной особенности не декларативной поэзии – а лирической, в которой так силён Шкляревский.
Его поэзия обладает редким чутьём – ставить слова в определённый и единственно возможный порядок – и приводит к созданию – пространства, в которое осязаемо попадаешь.
Вода и лес сопровождают в странствиях поэта вместе с Гомером, Леонардо и Дефо… И мы смотрим на огонь и продолжаем взгляд людей, сидевших у костра...
Виктор Коркия
Нобелевский блеск
«Необъяснимое влечение души к пустому горизонту…»
«Как легко мы раньше собирались! Одна рука всегда была свободной…»
Эту книгу можно цитировать без конца. Цитировать, испытывая наслаждение от живого языка и родной речи.
«Бывает, прилетит с туманом что-то щемящее, невыразимое, только душа на вздохе всхлипывает, как расстегнувшийся баян, свисающий с плеча слепого баяниста. И ты не знаешь, что же это было, даже вернёшься к месту, где возникло это состояние, но не вернёшь...»
В стеклянном шкафу отражается даль,
и белое облако вдруг наплывает
на русский Толковый словарь…
Стихи, посвящённые Дмитрию Сергеевичу Лихачёву, который считал поэзию Игоря Шкляревского национальным достоянием.
У Шкляревского своё представление о том, как возникла Вселенная, как устроено Мироздание…
«Бывают вечера, когда я одинок до звёзд. Дом стоит на пологом холме, дверь открываешь прямо в небо. Оттуда тянет холодом Вселенной, и я тупею перед ней, не находя спасительного смысла своему существованию, но это я с ведром стою перед Вселенной, без меня её нет...»
«Ключевые» слова Шкляревского – названия его книг: «Лодка», «Брат», «Тайник», «Неназванная сила», «Глаза воды». И конечно, дерзкая, блистательная «Фортуна», с которой не расставались едва ли не все молодые поэты 70-х. Это была наша книга! Её звенящая в пустоте музыка пронизывала пространство и, со свистом пробив радиационные пояса Земли, звучала уже оттуда, из открытого космоса.
«Взгляд человека ночью удлиняется на миллионы километров... Неужели нигде во Вселенной нет ни души?»
«Золотая блесна» – это книга-река. Реальность и видения почти неотделимы друг от друга. Всё на виду, но простые, знакомые с детства слова сохраняют какую-то тайну.
Эта книга излучает нобелевский блеск.