Борис Евсеев
1.
Жёлтый раззявленный клюв, красная глотка, костяной узкий язык. Маску медицинскую китайцы сляпали с выдумкой: хищная птица – и квит! Смотрит сурово, взыскательно, того и жди клюнет. Вот только вместо крылышек у птицы – рукава пончо. Вместо лап – кроссовки серо-буро-малиновые. В кроссовках этих быстро, бесшумно, мимо невидимой сети и тайных принад – в атаку!..
Сюда, на улицу Наличную, к Немецкому кладбищу, в первый раз она попала вынужденно: бумажка занадобилась. Бумажку в Судмедархиве не выдали, но документ она в ту же ночь скопировала. Тогда же, глубокой ночью, детей этих и засекла. Сейчас увидела снова.
2.
– …Опять эта стерва причапала. Взять бы её за курдюк! А, Влах?
– Подождём. Мне самому она поперёк горла. Скажи мелкотне, чтобы проследили. Даром, что ли, вас в конклав смертников записали?..
Двор, выходящий на пустырь. Подвал у крайнего подъезда. Вокруг – тревожная сутемь.
– Что за фигня, Влах? Какой-такой конклав? – Подросток-мямля с красными рогами вместо шапки слюняво раззявил рот.
– А такой. Вы у меня в этой запертой комнатёнке, в этом конклаве, часа своего дожидаетесь! Всё, линяем. Ещё раз сунется – кончать её будем. «Сентябрь горит, убийца плачет…» – срываясь на фальцет, запел Влах.
Козлобородый Влах ушлёпал. Он не шёл, а именно шлёпал несоразмерно большими, ластообразными ступнями. Подросток-мямля, только что говоривший с Влахом, рассмеялся. Тот вернулся, резко ударил в пах, краснорогий осел на асфальт. Невдалеке празднично затенькали детские голоса.
3.
Уже три года, как ушла Кума на покой, а всё не привыкнут к ней люди. Пугает она их. Особенно когда «охотится». Из снайперов её турнули давно. Но что за невидаль снайперство? Холодноватый азарт, ярость, прыть. Теперь этого мало. То ли дело биоэнергетика. Там – мир иной. Чистота в мире том и порядок! Ни запаха горящих костей, ни звериного рыка. Не висят на кустах, сочась дрянью, нежно-розовые кишки. Кровь жаркой струйкой из трахеи не выбулькивает. А главное – идолище поганое, идолище гнойное, по имени ИНФО-ИГО от одного её взгляда горит синим пламенем! Сайт убит? Значит, и вербовщики смерти обречены. Не простят им хозяева потери сайта!..
В тридцать семь лет, на восьмом месяце беременности, Кирьяна Теплова – кодовое имя Кума – полюбила красоту электронной смерти остро, резко. Не все сознавали Кирьянину силу. Однако чуяли. «Звери всё чуют. На то они и звери, – понимала про себя Кума, – а как ещё можно назвать людей, на порносайтах малышек распинающих? Или мастырящих группы смерти? Но звери в людском обличье – хрен с ними. А люди обычные? Они-то чего шарахаются? Может, прицельный правый глаз их отпугивает? Или рязанский невыводимый говорок? Может, красота особенная? Волосы медово-русые, нос вздёрнутый, губы узко-строгие? Даже бёдрами при ходьбе вертеть не надо, всё одно засматриваются: фигурка-то – если на миг приостановиться – как лира колёсная!»
– У тебя, Кума, красота какая-то одичалая. И плотоядная притом, – говаривал замначальника школы невидимок (официально – Школы снайперов) подполковник Тыць, – но про красоту потом. А сейчас – шагом марш упражняться!
Любимым упражнением было наблюдение в артиллерийскую буссоль с десятикратным увеличением. Затем – наведение через прицел ПСО-1. Наблюдать в буссоль было необходимо, иначе враз ухайдакают. При наблюдении следовало давать глазам отдых. Отдыхая – удерживать в памяти «зрительную картинку». «Зрительные картинки» больше всего и влекли. Они-то и сделали Куму классным снайпером! Правда, всего на четыре года. Выперли её за «крещение кукушки». Было так.
За десять дней до Троицы, в праздник Вознесения, Кума затеяла крестить кукушку. В докладной подполковник Тыць писал: «Празднуя четвёртую годовщину выпуска, девушки-снайперши собрались и с песней «Вся жизнь впереди! Разденься и жди…» пошли в лес. Там кумились и крестили кукушку. При этом связывали макушки молоденьких берёз, навешивали на них нательные кресты, а также траву подорожник, называемую в народе кукушкой. Сходились-расходились, напевая: «Вы, кумушки, вы, голубушки! Кумитеся, любитеся до Духова дня!» Сняв кресты с берёз, обменивались ими, радуясь этому, по их словам, «славяно-христианскому обряду». После кумления – взметнули костёр. Появились парни, принесли мёд, вино, орехи. Девушки угощали парней приготовленной на костре яичницей. После угощения расходились по лесу парами, причём инициатива выбора принадлежала девушке… В лесу кричал кукун. Кума выбрала Потапа. Позже уверяла: в лес тот забрёл случайно. Там же, в лесу, Потап склонил Кирьяну к соитию. Сам не разделся, а девушку раздел догола и уложил животом на толстую ветвь дикой яблони. Поскольку соитие длилось всего шесть минут, заметила это безобразие только одна снайперша. Негодуя, что Потап достался не ей, доложила по форме. В общем и целом – какой-то кукушняк, какой-то птичий базар устроили!..»
За встречу с Потапом Кирьяну из отряда снайперов и отчислили. Правда, тут же предложили поступить на биоэнергетическое отделение одной из военных академий, тоже под Москвой. После сложных экзаменов взяли. Оперативный псевдоним она попросила оставить прежний: Кума. Объяснила: так у них в Шацке зовут кукушку. Что она сама брошенная матерью, кукушка, Кума знала с детства. Да и слово «кукушняк», употреблённое Тыцем, ей нравилось: смачно и ласково рисовало оно нынешнюю детско-взрослую жизнь!
4.
Шла кукушка мимо сети, а за нею злые дети… Призрачные, едва уследимые, вертикально натянутые сети, расставленные на человеков, перекрывали все улицы и переулки, все входы-выходы. Городьба эта висела над всей среднерусской возвышенностью. Мир от такого перекрытия перевернулся с ног на голову. В низком нечистом воздухе, над босыми, торчащими вверх пятками мира, слабо озаряемая метеоритами и спутниками, эта мелкоячеистая сеть и колыхалась. Присутствие сети ощущали многие. Но силы её не знали, думали: погода, космические экскременты, то-другое-третье. Сеть эта и выковала из своих окрайцев паскудное ИНФО-ИГО! Про ИГО Кума прочла в одной умной книжке. После книжки повествовательным сопровождением своих действий и занялась: всё, что делала, стала наборматывать на диктофон.
5.
Увидав её впервые в дешёвеньких «Граблях», сразу встал в тупик: вроде из военных – на правой бровке едва заметная подпалина, левый глаз чуть прищурен. Но может, и медичка: трижды из-под ресниц равнодушно-внимательно обежала зал. Дождавшись, пока двинется к выходу, хотел проследить, но через минуту был раскрыт.
– Я тоже тебя вмиг рассекретила. Темку ищешь?
– Смысл жизни лопнул. С треском! Как рыбий пузырь, когда его на огне жарят.
– Ну-ну. Меня Кирьяной зовут. А ещё – Кумой. Ладно, идём. Тут одна кулемесица, ну, суматоха, по-вашему.
Нежно-солдафонская речь Кумы притягивала. После двух-трёх ничего не значащих встреч Кирьяна пообещала: «Буду тебе, писака, эсэмэсить. Может, кому надо лобаря дашь. Одним словом, засветишь, что в этих чёртовых группах смерти творится».
На миг показалось: Кума тоскует по настоящей войне. Но тут же раскрылось и другое: ни снайперские, ни блогерские войны ей не интересны! Угадав мои мысли, сообщила: «Бывает ещё, конечно, война священная. Но нас теперь до неё за грехи не допустят». Запутавшись в сетях и войнах, она снова стала встречаться с Потапом. Скоро и ребёночек под сердцем забился. Причём Куме показалось: его, ещё не родившегося, уже требует на суд жадно клокочущая под ногами земля.
6.
Её снайперская ухватка обладала собственным миражным телом. Ноздри, уши, глаза. Пальцы на руках и ногах. Эфирно-призрачное снайперское тело было как вторая тень. Только тень эта не волочилась по земле, а ходила на двух ногах, была объёмной и кровеносной. Подполковник Тыць эфирной тени не видел, но от её незримого присутствия поёживался.
– Непростая ты штучка, Кириакия! И ладошки у тебя шершавые. Видно, ты ими, как жерновами, идолов в прах перетираешь! – хихикал Тыць.
Про мученицу Кириакию она же подполковнику и рассказала. С той не всё было гладко. В ночь тюремную, ночь жуткую, Кириакии, исхлёстанной воловьими жилами и подвешенной за волосы, явился Христос. Исцелив раны, обещал освободить от испытаний, посланных для укрепления веры. Наутро правитель Вифинии Иларион был страшно раздосадован, увидев Кириакию живой-невредимой. Приписав это чудо своим божкам, велел отвести христианку в языческое капище. Войдя, она вознесла молитву к Спасителю. Внезапно стены содрогнулись, идолы рухнули, растёрлись в прах, в храм ворвался вихрь и развеял прах без остатка. Испуганные язычники разбежались кто куда. Лишь мучитель Иларион продолжал проклинать всех и вся. И тогда небо разломилось надвое, сверкнула пятипалая молния и ослепила правителя. Лицо его сделалось кроваво-красным, а тело – сплошь чёрным. Правитель испустил дух. Казалось бы, всё ясно! Но горечь осталась. Нельзя было без мук? А? Нельзя?
Была ещё одна часто вспоминаемая история: биоэнергетическая. В ней Тыць-пердыць уже не присутствовал. Приказали срочно установить местоположение двух отпетых кибербомбистов. Через два часа путём тяжких усилий место – деревянную халупу в проезде Энтузиастов с проломленной в четырёх местах крышей – она увидела в деталях. Готовясь передать координаты, случайно притронулась к нижнему веку своего прицельного глаза и вмиг поняла: голограмма! Место, которое она, как космоэнергоспецоператор (так после Академии стала именоваться её военно-учётная специальность), указала, – просто водвинутая в пространство голограмма! А кибербомбисты в другом месте дела свои вершат. Быстро установив новое местоположение – в доме купчихи Хомяковой на Малой Ордынке, – Кума, прерывисто вздохнув, заставила кибербомбистов друг друга уничтожить…
7.
Между тремя мирами трепетала она! Между тьмой, светом и невидимой сетью била крыльями Кума-Кирьяна! Между мирами был её призрачный дом с вытертой до блеска скамейкой под окнами и пахучим ореховым деревом в конце двора. Исчезать и перевоплощаться было её специальностью. Неустанное ясновидение стало второй жизнью. Прямо и неискажённо научилась видеть она и цифровую Сеть. Сеть «подкидывала» многое. Вздрагивали в ней хвостами корабли-призраки; хохотали крылатые люди с дико выгнутыми носоклювами; напарывались на мины однорукие солдаты Великой Отечественной; пульсировали фантомные части человеческих тел: глаза, капилляры, вены; кололи цыганской иглой с огромным ушком пугающие обрывки фраз…
Вдруг невдалеке от Сети улыбчивый священник обозначился. Сразу потянулась к нему. Удалось поговорить.
– Казнь мира сего эта новая Сеть. На вид ласкова, а вяжет крепче вервий. Цифровой мир повернулся к людям тёмной своей стороной. НЦР! Новое цифровое рабство – вот что такое эта Сеть.
– Как же быть? Как жить-существовать, отец Адриан?
– Скользи мимо Сети. Уходи от неё, не озирайся! Сеть эта – несвоевременная смерть. А от смерти ускользать нужно весело.
– А если уцепит, не отпустит?
– Не знаю я этого. Сам едва ускользаю, – бережно потрогал курчавящуюся бородку отец Адриан, – а про тебя скажу так: не грусти, что с кукушкой схожа! Есть кукушки необыкновенные. Те прямую связь с Царицей Небесной имеют. Кукушка – кума Богородице. Через Царицу Небесную – и защита ей!
8.
Саднящая кожа дня. Свербящая корочка ночи… Целую неделю, путая день и ночь, терзала она правое веко и всё-таки установила: хорошо защищённый сигнал идёт из дома на улице Наличной! Снова Немецкое кладбище? Опять – дети? Кума испугалась: самыми злостными защитниками тёмного цифрового мира почему-то становились дети…
Выйдя из метро, она со сладостью окунулась в мартовский глубокий сумрак. В троллейбус не села, хотя идти было тяжко. Шевеления плода стали нешуточными.
В третий раз проникнуть незаметно в подвал на улице Наличной, где создавалась группа смерти, удалось ещё зимой. Запомнился дикий рэпак и шибздик Влах, трясущий жидкой бородёнкой, шлёпающий ногами, как ластами. Сейчас, в марте, она шла «закрывать» инфо-притон, шла «гасить» скворчащий громадной сковородой цифровой ад. Ад был новым, острым, доводил Куму до плача и скрежета мозгов. В дрожи припадочных голограмм, в сухой задроченности компьютерных формул продолжал входить в неё цифровой ад. Темнее тёмного! Аспидный! Ух, ух! Посчитаться бы!.. Шла кукушка мимо сети, а за нею злые дети… Шла, шла, шла…
На этот раз дверь в подвал была приоткрыта…
Десять спиц и четыре ножа сразу воткнулись в неё. Кума упала. Но сразу поняла: раны неглубокие, пустяковые. Её били ногами – веселясь, от радости повизгивая. Особенно старались краснорогий мямля и синезубка в жёлтой куртке.
– Кончай её совсем, – орала девчонка-синезубка, – она расскажет!.. По животу, по животу! Влах сказал, будущий киндер может её информашки впитать!
– Засохни, Переделка! Сама дубась, – самый маленький отшагнул в сторону.
– Я Переделка? Да я когда пацаном был, таких, как ты, давил, как цыплят.
– А теперь переделался в девчонку и трусишь?
– Я? Ну ты ваще…
Дети про Куму забыли. Она отползла за гаражи, потом прошла несколько шагов, но легла опять: сил идти не было. Тогда она заплакала. Не от боли, от бессилия: страшно и незаметно изменил детей нововыделанный мир!
«Кукушняк… Кукушата… Сообщество подкидышей и подкинувших! Будьте как дети небесные, а не как оторвы поганые! Прости, Господи, за поправочку. Кукушка-жизнь детей в чужие гнёзда подбросила – они и лютуют. Так ведь кукушата разные бывают. Глядишь, кто-то ястребом, кто-то соколом перекинется. Как в поверьях… Но уж лучше кукушняк! Пусть лучше такими живут, чем не рождаться вовсе!»
Жизнь дрогнула и застыла, как шарик ртути на краю стола. Глаза закрылись. Но дух теплился, дух уходил к предстоящей весне, к апрелю, маю. Она ждала этих месяцев жадно, ждала, когда вернётся Потап, глянет на сына, тридцать раз прокукует…
9.
Апрель прибывал, как пар, клубами. Плод жил, кукушка шла мимо сети. Но теперь она была кукушкой громадной: размах крыльев – 15 метров! От радости Кума рассмеялась. Кто-то сказал ей: смех усмиряет боль. Лёжа на холодном голом асфальте, она смеялась мелкими приступами. Мальчик из группы смерти, пять минут назад улёгшийся рядом, смеха её не испугался.
– Влах сказал, ты снайперюга. Ты нас убьёшь?
– Нет, просто сайт, аппаратуру и помещение уничтожу.
– А если кого-то из наших поранишь?
– Все, кроме Влаха, успеют уйти.
– Ты тёплая и нестрашная. Я рядом с тобой полежу.
– Беги! Вдруг рожу́? Незачем тебе...
– Есть зачем. Я помогу!
– Чем, дурачок? Ладно… Вызови скорую.
– Я уже вызывал. Влах её встретил и назад завернул. Сказал им: ложный вызов.
– Ещё раз, с моей мобилы набери… А Влах – он сам себя кончит. Но пред тем мальцов разгонит. Прикажу ему.
– Врёшь! Как ты ему прикажешь? Даже полиция не может.
– Я этим делом давно занимаюсь.
– Смертюки тебя всё равно достанут. А если я буду лежать рядом, тебя не убьют. Краснорогий – мямля, побоится. Он меня на четыре года старше, а бздун!
– Рогатый мальчик… Не думала, что доживу до такого. Как тебя зовут, дурачок?
– Зенобиас, Зиня. Я всё про группы смерти знаю. Пока инфу, которую спрятал, не найдут, меня не тронут. И тебя тоже. Скажу: ты моя родная тётка.
– У тебя родных, что ли, нет?
– Были, только померли, когда мне пять лет было.
– Всё! Не могу! Вали, вали… Может, помру здесь с пацаном своим. По мёртвым губам, по мёртвым глазам ступала я. Вот и отличилась!
«И отличилась в боях за город Кодерсдорф…» Сквозь боль внезапно всплыл подполковник Тыць, когда-то читавший архивный приказ про снайпера Инну Мудрецову.
10.
«…В бою 18 апреля 1945 года за населённый пункт Кодерсдорф, командуя взводом и продвигаясь вперёд, заняла несколько домов на окраине населённого пункта. Противник перешёл в атаку превосходящими силами. Лейтенант Мудрецова со взводом, зацепившись за окраинные дома, упорно сдерживала натиск противника. На стрелковый взвод двигался бронетранспортёр с пехотой. Лейтенант Мудрецова из ружья ПТР подожгла бронетранспортёр и огнём взвода рассеяла противника. Танки и пехота противника прорвались через боевые порядки батальона, и взвод вместе с лейтенантом Мудрецовой оказался окружённым. Из-за угла дома она в упор из автомата расстреляла 8 немцев, а когда кончились автоматные патроны – из личного оружия, пистолета ТТ, убила ещё четырёх немецких солдат. В неравном бою и в окружении была тяжело ранена, но продолжала вести огонь и управлять взводом. Взвод с боем вышел из окружения, а снайпер Мудрецова, как офицер, вышла последней.
За проявленную исключительную храбрость и умение управлять боем лейтенант Мудрецова достойна награждения правительственной наградой – орденом Красного Знамени.
Командир 702-го стрелкового Одерского полка –
полковник Губайдулин».
11.
Огромная кукушка, прилетевшая из царства мёртвых, теперь хлопнулась на спину и лежала рядом, задрав лапищи. Но вдруг исчезла. Ушла война. Потерявшая руку Мудрецова выжила. Куда-то пропал Зиня. А жизнь, та, наоборот, вернулась, встала в головах и запричитала, как рязанская баба. Кума приподнялась, глянула прицельно на подвальную дверь.
Тут же выглянул Влах. Слепо, как заводная игрушка, стал тыкаться в разные стороны. Потом ухватил палку, погнал высыпавших из подвала детей вон. Те разбежались. Красному мямле Влах обломил рог. Мямля, плача, отвалил. Влах не раздумывая выхватил из-под одежонки нож и всадил себе глубоко под сердце. Кума нажала кнопку мобильника. Гнусная хавира полыхнула мертвенно-бледным электронным огнём. Огонь долетел до неба. В ответ сверкнула небывалая, трижды изогнутая молния. Низко над городом колыхнула урчащим чревом нежданная мартовская гроза. «Как по Илариону! Как по языческим божкам! По-снайперски! С неба! Лазером!» – зачарованно твердила Кума…
Здесь её собственный крик распорол округу. Ноги, как бетонные плиты, медленно раздвинуло в стороны. Отошли воды. Младенец торкнулся в мир. Медсестра, которую из соседнего дома привёл Зенобиас, приняла младенца, обрезала пуповину. Вдалеке уже «крякала» скорая. Плод жизни земной, которому суждено было очутиться в чужом гнезде и выбросить оттуда приёмных братьев и сестёр, заорал. Вместе с ним – уже ликуя – заорала и она, вмиг прознав: жить кукушонку недолго, но сильно, ярко.
Её подняли, перевязали. Кума-Кирьяна на миг прикрыла глаза. И тут же увидела в расстрельной «Коммунарке», в подмосковном онкоцентре, незнакомых детей. Они были больны. Двое идолов с крутыми петушиными гребнями и ласковым пирсингом на щеках уговаривали детей уйти из жизни. Онкоцентровский кукушняк в ответ густо шевелил перьями, постукивал клювами.
Врач скорой бережно взяла младенца, понесла в карету. Кума притронулась к правому веку. Всё начиналось, чтобы закончиться и возникнуть вновь. Нужно было успеть!
12.
Через день мученица Кириакия уже спешила в неблизкую «Коммунарку». Чтобы развеять идолов прахом.