У Бунина есть рассказ, написанный в эмиграции. Про слабость Гоголя к ярким жилетам. Как приезжает молодой модник и «аристократ» из глухого угла в большой город, чтоб нашить себе пантопонов перед свадьбой, сюртуков и жилеток. И, уже собираясь уезжать, получает приглашение «на важную персону». Какой-то Гоголь. Гоголь? Ах, да, читал. И вроде ничего пишет, но нет, знаете ли, полёту, байронизму. И всё-таки поехали.
И тут и произошла любовная встреча. Гоголя и чужой жилетки.
Никто не ожидал: толпятся гости, ждут мэтра, он опаздывает на час, приезжает, хозяин бросается ему навстречу, профессора одёргивают фалды, а этот мэтр (длинный нос, прямые волосы, сюртук тёмного граната и тёмно-зелёная жилетка, на которой красные мушки и глазки и ярко блестящие жёлтые пятна, как у лягушки) входит в залу и вдруг, не отвечая на поклоны, останавливается напротив молодого пана и смотрит прямо ему на грудь. Точнее, на жилетку. Одну из самых лучших его. Похожую не на лягушку, а на шкурку хамелеона. Видимо, этот хамелеон и загипнотизировал Гоголя.
Что потом только ни делал Гоголь, пытаясь её перекупить. Даже три раза присылал к молодому пану портного. «За любые деньги». Однако молодой «аристократ» не уступил: «Он хоть и Гоголь, а такой жилетки у него нет и не будет! Я, брат, свою жилетку выше всяких его «Мёртвых душ» ставлю!»
Почему-то нас эта выдумка с Гоголем не удивляет. Нас даже не удивляет, когда мы читаем про страсть Гоголя к рукоделию. «...С приближением лета он начинал выкраивать для себя шейные платки из кисеи и батиста, подпускать жилеты на несколько линий ниже и проч. (...) Я заставал его перед столом с ножницами и другими портняжными материалами, в сильной задумчивости».
И лимоновское портняжничество не удивляет. Лимонов шил на заказ в молодости самые крутые джинсы в Харькове.
А вот известие, что Чехов шил и строчил, застаёт нас врасплох. Я даже написал одной своей приятельнице, когда она об этом вскользь сказала: «Не может быть».
Может.
Оказывается, родители Чехова хотели, чтоб он стал профессиональным портным. Бог ты мой. Автор «Вишнёвого сада» и «Душечки» стоит с булавками во рту и поправляет штанину или какую-нибудь юбку. Или (это вообще невозможно представить) тачает сапоги. Он же не Лев Толстой.
...20 октября 1873 года братья Чеховы подают директору таганрогской гимназии прошение: «...Иван – переплётному и Николай и Антон – сапожно-портняжному, имеем честь просить покорнейше... сделать распоряжение о допущении нас к изучению вышеозначенных ремеслов». (Так и написано.)
После чего и открываются портновские бездны.
За два года обучения на курсах Антон Палыч сшил себе три пары брюк, жакет и жилет (опять этот жилет). И даже сшил брюки для брата.
«...Отдал Николай строгий наказ кроить поуже, так как «теперь носят узкие брюки». Антон постарался. Но брюки были сверхмодные – только после долгих усилий мог Николай натянуть их на ноги. Вышли не брюки, а трико, что и не замедлило вызвать радостное улюлюканье мальчишек во время прогулки франта Николая по городскому саду. – Братцы, глянь! Сапоги – корабли, а штаны – макароны!»
Тут-то всё и становится на свои места. И знаменитая сцена, когда Чехов собирается в гости к Толстому и выбирает, в каких штанах поехать, звучит уже совсем по-другому. Кстати, тот же Бунин об этом и вспоминал (вышьем тут композиционный круг):
«Сбросил пенсне, помолодел и, мешая, по своему обыкновению, шутку с серьёзным, всё выходил из спальни то в одних, то в других штанах: – Нет, эти неприлично узки! Подумает: щелкопёр! И шёл надевать другие и опять выходил, смеясь: – А эти шириной с Чёрное море! Подумает: нахал...»
В каких поехал и что подумал в итоге Толстой, нам неизвестно.