За творчеством художника Семёна Кожина наша газета следит уже два десятилетия. Повод для очередной встречи — его большая выставка.
– Свою недавнюю выставку вы назвали «Семён Кожин. Попутный ветер». Трудно ли сегодня художнику поймать его?
– На выставке было представлено 250 картин. Большую часть составили этюды, выполненные с натуры; многие я никогда прежде не выставлял. Для меня попутный ветер – символ вдохновения. И то и другое возникает так же внезапно, как и исчезает. Предсказать их невозможно. И сама выставка стала тому подтверждением. Изначально мы готовили проект, посвящённый авторскому праву, – не столько с художественным, сколько с юридическим уклоном. Предполагалось выставить картины и связанные с ними подлинные документы по защите авторских прав, страхованию, экспертизе, документообороту и т.д. Опыт по этой части у меня достаточно солидный. Защита авторских прав, страхование, логистика – проблемы сегодня для художника особенно острые. Репродукции твоих картин используют без указания авторства. Пропавшие работы могут предложить выкупить на аукционе. Европейская, да и американская практика такова, что похищенные картины получают другие названия, несколько раз «прокручиваются» через публичные аукционы, и потом даже при наличии квалифицированного юриста крайне сложно доказать, что они вообще тебе когда-то принадлежали. И, к сожалению, даже выигранный тобою суд не гарантирует, что принятое им решение будет исполнено. Одним словом, если не умеешь извлекать уроки из негативного опыта, количество грабель, попадающихся на пути, растёт в геометрической прогрессии.
– Неужели хотелось поделиться только негативным опытом?
– Нет, конечно. У меня есть очень плодотворный опыт привлечения меценатов и работы с музеями. Просить о помощи – это психологический порог, который многие перешагнуть не могут, словно они нищие, молящие о милостыне. Деловые люди видят ситуацию иначе – у тебя есть нечто ценное, во что они могут вложить средства. Вот они и оценивают твой потенциал и возможные риски.
– Творчество – стезя ненадёжная. Не жалеете, что выбрали этот путь?
– Знаю коллег, прекративших заниматься творчеством. Для него помимо способностей нужна внутренняя ответственность. Тренировать её очень хорошо помогает общение с серьёзными бизнесменами: они знают – никакое начинание не развивается по прямой, спады и подъёмы неизбежны. Кто-то проходит через банкротство, бывает, что и не по одному разу, и снова начинает всё сначала. Только умение всё тщательно обдумать, взвесить и подготовить даёт возможность довести задуманное до конца, будь то издание книги или организация выставки. В этом смысле художник должен быть скорее реалистом, чем «импрессионистом».
– Творческая натура должна быть практичной?
– На мой взгляд – да. Составить бизнес-план, продумать стратегию разговора с меценатами и спонсорами – мозги работают в другом режиме, чем когда ты занимаешься творчеством. Такая двойственность, как правило, является свойством характера.
– В итоге выставка получилась совершенно иной. Упустили попутный ветер?
– Если что-то не случается – значит, не время. А ветер был пойман на другом галсе. Я люблю этюды. Мне нравится прислушиваться к настроению окружающего ландшафта. Впечатления, которые он тебе дарит – невзирая на ветер, дождь или замерзающие при минус двадцати краски, – как правило, гораздо сильнее тех, что возникают в мастерской. И зрителям они передаются более чётко. Иногда они даже говорят о картине моими словами.
– Ваши работы были представлены во многих зарубежных галереях – Singulart, Saatchi Art, Artfinder, Fine Art America. Надо думать, что и вас западные санкции не миновали?
– Да, из галерей меня, как и многих моих коллег, попросили на выход. Причём очень оперативно – в течение двух-трёх недель после начала СВО. Работы сняли с аукционов, закрыли потенциальным покупателям доступ к картинам. Где-то в весьма резкой форме, где-то деликатно написали – «до лучших времён». Некоторые говорили прямым текстом: покинете страну – мы вас тут же разблокируем. Причём санкции коснулись и художников, давно живущих за границей с тех самых пор, когда быть гражданином мира считалось в порядке вещей, но зарегистрированных в зарубежных галереях по российским паспортам. Ситуация, конечно, непростая. Галерея Saatchi Art так до сих пор меня и не разблокировала. Artfinder вежливо предупредила, что художники из России отныне ограничены в правах, то есть лишены рекламных возможностей на этой платформе. В Singulart ввели для всех художников платную подписку, причём весьма недешёвую. В тучные годы эта крупная IT-компания открыла виртуальную галерею на прибыль от основного бизнеса, привлекая художников выгодными условиями сотрудничества, в том числе и за счёт отлично налаженной целевой рекламы с использованием ИИ. Фактически они были посредниками между художником и коллекционером. Времена изменились, средства иссякли, но привычка жить хорошо осталась. Теперь они пытаются обеспечить её за счёт художников.
– Мрачноватая картина вырисовывается…
– Но не безнадёжная. Галереи пытаются хотя бы сохранить диалог с российскими художниками, искать какие-то выходы при всей нестабильности ситуации. Арт-бизнес, как и любой другой, ищет способы минимизирования ущерба от антироссийских санкций. Вычеркнуть из мирового контекста российское искусство – не только классическое, но и современное – затея заведомо провальная. Постепенно это понимает всё большее количество людей. Есть у меня работа под названием «Новый Альбион. Судно Френсиса Дрейка «Золотая лань». Знаменитый галеон, совершивший вторую в истории кругосветку, я писал на фоне коктебельских скал. Пять американских писателей обращались ко мне с просьбой предоставить репродукцию для обложек своих книг. Они знали, где написана картина и откуда родом художник, но это их нисколько не смущало.
– Усложнились ли правила вывоза картин за рубеж?
– Этого потребовала политическая ситуация. Конфликты, возникавшие вокруг российских выставок на Западе, привели к введению ответных мер. Государство более жёстко стало требовать от принимающей стороны гарантий возврата произведений искусства и оплаты страховки. А вывоз из страны на временные выставки произведений, имеющих статус культурной ценности, вообще приостановлен.
– Ваши картины за рубежом есть не только в частных собраниях, но и, к примеру, в коллекции, принадлежавшей Елизавете II. Не задумывались о том, как могла сложиться их судьба?
– Интересный вопрос. Собранием британского королевского дома – в нём только живописных полотен почти восемь тысяч – управляют специально назначаемые директора. Их сотрудники вполне могли проверить каталоги на предмет «неблагонадёжности» и отправить «неправильные» картины в запасники или продать на аукционе. Но возможно, что королевская коллекция, как жена Цезаря, вне подозрений. Есть моя работа и в коллекции Совета Европы: 24 февраля 2016 года «Вид на Пушкинскую площадь – Новый год» была подарена Российской Федерацией Совету Европы. Хотел бы я знать, что с ней стало…
– Кто эти люди, покупающие произведения искусства?
– Если речь о коллекционерах, то ими движет неукротимая страсть. Остальные приобретают произведения, которые дополняют их картину мира. Человек покупает картину, реагируя на эмоцию, которую она в нём рождает. А это возможно только в случае, если он и художник – единомышленники. Язык искусства интернационален. Он не нуждается в переводе, потому что обращён непосредственно к душе.
– В последнее время и в профессиональном сообществе, и в обществе в целом наблюдается устойчивый интерес к произведениям советских художников. С чем, по-вашему, связан такой поворот?
– Долгие годы соцреализм привычно ругали за так называемую лакировку действительности. Но на самом деле это направление отнюдь не исчерпывалось одним лишь «официозом». Мне кажется, ситуация вокруг советского искусства – это движение по спирали вверх, на новый уровень восприятия. С одной стороны – это стремление мысленно окунуться в эпоху, когда жизнь была куда стабильнее. Но это – на поверхности. В действительности всё гораздо глубже. Возможно, это желание снова вернуться к чёткой системе координат «добро – зло», «созидание – разрушение», «свет – тьма».