Кристина Шрамковская, Москва,
1 место в номинации «Проза»
Юрий Иванович теперь каждое утро спешил на работу. Одевался, причесывался, даже завёл себе парфюм с модным запахом. Придирчиво оглядывал себя в зеркало и спешил. А всё потому, что работа стала для него местом встреч с той, чье фарфоровое личико светилось нежной белизной, чьи глазки задорно горели, а пунцовые губки в улыбке обнажали ровные блестящие зубки. Люлечка! Так он ее называл про себя.
Да, да, Юрий Иванович в свои семьдесят влюбился в двадцатитрехлетнюю девочку Юлю. Юлю Вадимовну.
Юля числилась экскурсоводом, но с группами по музею не ходила. Чаще всего она вела мастер-классы для малышей. И это огорчало Юрия Ивановича: слишком мимолетны были их встречи с Люлечкой. Он работал ночным охранником. Приходил, когда Люлечка уже собиралась домой, весело посылая ему «Добрый вечер!». Звучало как музыка. Уходил утром, дождавшись, когда пунцовые губки беззаботно выпустят: «Доброе утро, Юрий Иванович!».
Сначала он просто любовался Люлечкой. Она казалась ему легкой как птичка. Порхала по музею, что-то щебеча. Иногда её щёчки покрывались румянцем, а на лоб спадали непослушные кудряшки, выбившись из прически. Юрий Иванович испытывал эстетическое удовольствие, глядя на Люлечку. Она была для него прекрасным экспонатом в скудной на женские образы экспозиции жизни.
«Как, наверное, чудесно жить вот так, беззаботно, порхая мотыльком, минуя все проблемы и горести!», - думал Юрий Иванович, неся образ Люлечки, глядя в окно автобуса, заходя в подъезд сталинки, открывая ключом тяжёлую дверь в двушку с высокими потолками.
Однажды Люлечка опоздала на работу. Юрий Иванович всё списал на забавы молодости и ушел домой ужасно злой. Его душила ревность к тому, с кем Люлечка могла провести время, забыв о сне. Всё в тот день валилось у него из рук, всё раздражало. Даже кот попал под горячую руку. Точнее ногу. Получил пинок под мохнатый зад, за то, что путался на дороге. Только в полдень лёг Юрий Иванович поспать, ворочаясь и кряхтя как старый дед. Но сон не шёл. И тогда Юрий Иванович понял, что не просто влюбился в Люлечку. Что его чувства это не просто эстетический восторг, а настоящая любовь Мужчины к Женщине.
Любовь росла с каждым днем, раздувая сердце как мяч. Словно до этого мяч был сдут и сложен за ненадобностью, а сейчас слежавшиеся грани расправлялись, расклеивались от всё поступающего воздуха. Ощущения Юрий Иванович испытывал головокружительные. Иногда казалось, что сердце уже не выдержит и лопнет, но нет, оно продолжало наполняться.
- Я влюбился, - признался он своим приятелям, сидя за кружкой пива в уютном баре. - Ей двадцать три.
Друзья покачали головами и поцокали языками. С тех пор, как они встречались в баре, Юрий Иванович неизменно докладывал о Люлечке. Он вспоминал подробности её нарядов, воодушевленно описывал как поздоровалась с ним Люлечка утром, как при этом горели её глазки и играл румянец на щёчках, как грациозно повернулась она на каблучках, спеша прочь по музейному коридору.
Друзья смотрели на Юрия Ивановича с жалостью и завистью. Им казалось, что их приятель молодел на глазах, но при этом весь был как бы не здесь. Осанка его стала ровная, походка легкая, в глазах поселился задорный огонек, искры которого рассыпались дальними фейерверками как в праздник на чужой улице.
- Ну, про нее мне все понятно: молодая попрыгушка, - как-то подытожил Степан Петрович, солидный мужчина с солидной репутацией. - Но ты-то, Юрий Иваныч, ты-то что ей можешь дать? В таком возрасте девушки о принцах мечтают!
Вернувшись в свою сталинку, Юрий Иванович пригорюнился. Ну, правда, какой он принц? Погладил кота, схватился за лейку, полил цветы, включил телевизор. Все шло каким-то фоном, между тем в голове проносились мысли. «Что ты-то ей можешь дать?». Эх, беспечная юность и грузная старость - между вами пропасть!
- Я вот подумал, а что если Люлечка не москвичка? - начал Юрий Иванович, чокаясь кружкой пива с друзьями при очередной встрече. - Ведь тогда я же для нее принц! Женюсь, квартиру ей завещаю!
- Погоди, а сын как же? А внуки? - степенно вставил Степан Петрович.
- Ну, а что дети-внуки? - вдруг фальцетом затараторил Феликс Алексеевич. - У них и так все есть, а живем один раз! Давай, Юрий Иваныч, решайся! Всю жизнь вот я себе во всем отказывал, тянул эту должность проклятую до последнего, а хотелось просто на дачке розами заниматься. Всё ради детей, ради внуков, а сейчас они по праздникам звонок, да картинку в вотсап - вот и вся любовь!
Люлечку Юрий Иванович увидел вечером. Она, уходя, не сказала ему ни слова. Не заметила. Взгляд у нее был какой-то рассеянный, внутрь обращенный. А утром пришла, как ни в чем не бывало. Весело пропела «Доброе утро!» и упорхнула на каблучках в царство своих мастер-классов.
«Я сначала справки о ней наведу, а уж потом предложение сделаю», - решил Юрий Иванович.
Люлечка оказалась москвичкой. Правда жила на окраине, почти час на метро, а до этого еще автобусом, оттого-то и опаздывала иногда. А у Юрия-то Ивановича квартира почти в центре. Но все равно, если Люлечка москвичка, зачем ей свободу на квартиру со стариком менять.
Приуныл Юрий Иванович. Встречу с друзьями пропустил. Лежал дома перед телевизором и представлял, как протекает беззаботная жизнь Люлечки. Наверное, мама с папой такую дочку на руках носят, пылинки сдувают: и умница, и красавица.
А любовь все росла в сердце Юрия Ивановича. Вот он поймал себя на том, что у него ладони потеть начали, когда слышал он голос Люлечки, а уж когда она подходила и здоровалась, сердце билось как парашютист, запутавшийся в стропах, без признаков надежды на спасение.
Юрий Иванович стал задерживаться на работе после своих ночных дежурств. Он старался непринужденно, но неприметно прогуливаться около залов, где малыши, раскрыв рот, слушали Люлечку, а потом вместе с ней увлеченно мастерили какие-то закладки-открытки с египетскими иероглифами. Люлечка казалась ему розочкой на клумбе. Её фарфоровое личико так выгодно оттеняли все эти чёрные одежды, в которые она так любила последнее время наряжаться.
Однажды Юрий Иванович слышал, как Люлечка с кем-то говорила по телефону. Тон её был умоляющий, в голосе слышалась боль, а глаза грустно смотрели куда-то мимо Юрия Ивановича. Ему хотелось подбежать, схватить трубку, обругать невидимого собеседника, а потом положить голову Люлечки себе на грудь и гладить кудрявые волосы. Люлечка его не замечала, словно и не было в двух шагах от нее семидесятилетнего джентльмена. Зато увидела затоптанную сотнями ног посетителей георгиевскую ленточку на ступеньке. Не отрывая телефона от уха, подошла к ней, присела на корточки, подобрала и положила в карман широкой чёрной юбки.
Как-то он встретил Люлечку в буфете. Забывая про сон между сменами, он все дольше оставался в музее, и баловался, как бодрый молодец кофейком с печеньками. Зайдя в буфет, Юрий Иванович сразу услышал ее голос, прошел к стойке бара, не оглядываясь, и начал прислушиваться к разговору.
- Нет, я по выходным никуда не хожу, - отвечала Люлечка коллеге. - Я же с бабушкой живу, ей и так одиноко, стараюсь хоть выходные вместе с ней проводить. Она же меня с трех лет одна растила. А сейчас она болеет очень сильно, - в голосе Люлечки послышались слёзы.
Дома Юрий Иванович вдруг ощутил себя рыцарем, который может украсить жизнь двух одиноких женщин - прекрасной Дульсинеи и ее дуэньи. Три дня он обдумывал решение. Явился на работу гордый и непоколебимый. Ждал Люлечку, чтобы отвести в уголок и попросить выслушать. Он готов был сделать предложение. Люлечка на работу не пришла. Кто-то небрежно бросил, что у неё бабушка умерла.
«Нет, сейчас не время к Люлечке с предложением подходить, - рассуждал Юрий Иванович. – Пусть всё устаканится».
Люлечка, наконец, вышла. Всё такая же восхитительная. Только глазки печальные и куда-то внутрь взгляд направлен. Юрий Иванович взбодрился. Тоска, поселившаяся в сердце, разом прошла. «Она теперь одна, ей нужна опора. У меня есть шанс!», - думал Юрий Иванович. И решился завтра открыть Люлечке, душу, сердце и козыри.
Вечером встретился с друзьями.
- Всё, друзья-товарищи, завтра я пан или пропал! Сделаю Люлечке предложение!
- Удачи тебе! Ты ещё жених хоть куда, - фальцетом пропел Феликс Алексеевич.
- Не пожалел бы потом, – степенно заметил Степан Петрович.
Собираясь на смену, Юрий Иванович зашёл в цветочный магазин. Как давно он не покупал цветов для женщины! Холод камеры, где алели бархатные розы, сжимал мозг, разгоряченный предстоящей встречей. Юрий Иванович выбрал цветы и упаковку. Продавщица, лукаво поглядывая на покупателя, понимающе кивала и завязывала на букете розовый бант.
Взгляды кружились вокруг него как мошки, когда он ехал на работу на автобусе. Как комары они вонзались в него, когда он входил в музей. Как оводы жалили, когда он подошел к комнате мастер-классов. Класс был пуст. Он ждал Люлечку, не отбиваясь от назойливых немых вопросов. Он молча ждал, слыша сквозь гул расходящейся толпы посетителей удары своего сердца. Люлечка не пришла.
Он поставил букет в ведро, которое нашел у себя в каморке охранника. «Ничего. Может, отпросилась. Завтра подарю. Завтра поговорю».
Но на следующий день Люлечка тоже не пришла. В отделе экскурсоводов ему равнодушно ответили, что Юлия Вадимовна уволилась.
В глазах потемнело и что-то ухнуло в ушах. Юрий Иванович вышел на улицу, хватая воздух ртом. Ему показалось, что он слышал как лопнул раздутый до предела мяч его сердца. Бежать в отдел кадров и просить ее адрес? Кто даст ему личную информацию? Да и не хотелось попадать под перекрестный обстрел беспощадных взглядов кадровичек. Он прислонился к дереву, ветка с молодой листвой погладила его по голове.
- А помнишь Юлю из экскурсионного? - услышал он женский голос за своей спиной и, не смея обернуться, весь превратился в слух. - Ну, как нет, да помнишь ты ее! Она еще мастер-классы для детей проводила.
- Ааа, эту Юлю? Да, помню, - поддакнул второй женский голос.
- Так вот, она оказывается в монастырь ушла!
- Да ладно? Кем?
- Так как кем? Монашкой! Постриг приняла!
- А почему? Вроде бы такая веселая была, беззаботная. Хотя… Я и думаю, что-то она всё в чёрном, да в чёрном.
- Да странная она какая-то…
- Ну, будет теперь всю жизнь молитвы читать под звон колокольный...
С дерева с шумом вспорхнула птица, и взмыла ввысь с громким чириканьем. Юрий Иванович стоял в тени листвы старый и одинокий, пытаясь расстегнуть ворот рубашки трясущейся морщинистой рукой.