Сначала заходил к Дарье, в копировальный её, уютный и ладный центр: распечатать кое-что из интернета…
Дарья, – словно копчёная лицом, вместе – вполне обаятельная, возрастная, всегда входившая в дело каждого, кто спускался в подвал её, а в интонациях была дружественная сварливость.
В пакете – чекушка и два бутерброда в полиэтилене, привычка потихоньку пить на улице образовалась после мамы, не возражавшей против его субботней выпивки: сама резала селёдку, колбасу, овощи…
И вот – идёт, разматывая, раскручивая узлы дворов, туго сочинённых здесь, и каждый пространственный участок расходится воспоминаниями.
Жизнь на пятачке пространства, всегда одно и тоже, и листок, допустим, чудесно-осенний, даёт вариант поэтического образа.
Школа осталась прежней, как бы она могла измениться? Серое, типовое советское здание с классиками по фронтону, или…как его?
Мощный кряж породы – порталы древних соборов, базальтовый массив святости.
Дом-гармошка, где живёт одноклассник, с каким туго связала жизнь, но – уже после школы, вот и смартфон вибрирует вызовом – надо ж!
Именно он и звонит – одноклассник.
– Сань!
– А!
– Будешь пить сегодня?
–Уже. Я рядом с твоим домом.
– О! заходи…
Подходит к подъезду, счастливо пьянея, сглаживаются углы реальности, гораздой колоть и резать, и горе – смерть мамы, коли не расставался с ней 54 года – пережить не удаётся, вытягивается из него корнем, выдирая мистические внутренности.
Где ж он?
Ещё раз позвонить?
Вон одноклассник, появился из-за дальнего угла, приближаются, сходятся – узлом рукопожатия, улыбаясь друг другу…
– Откуда ты?
– Да я там через лоджию вылез…
Квартира – элитная советская, отец академик, тяжёлое масло в рамах, старые советские книги, словно плеснувшие ассоциациями в глаза.
– Будешь?
Чекушка извлекается из шуршащего целлофана, делается по глотку.
– Хотел тебе показать, – Антон ведёт в дальнюю комнату, где громоздятся атлетические станки.
–Ух ты! Продолжаешь?
–А как же! Я без этого не могу…
Саша тоже некогда качался.
Некогда был молод.
Вверх-вниз ходит штанга, замечательные ощущения давая, мышцы становятся туго-литыми, и ощущение их – из замечательных.
Теперь?
Подкатывая к шестидесяти?
Не сказать, что развалина, но…
Одноклассники идут к Саше, пространные коридоры улицы, пересекаемые дворами, выводят к магазину, в котором и исчезает Антон, пока Саша ждёт, делая очередной глоток.
Ты алкаш?
Субботний алкаш, да…
Но сейчас получится больше субботы, ибо жена с сынишкой на даче, а он, уставший ото всего, и прежде – от литературы литератор…
Тоха появляется с бутылками.
– Напьёмся…
– Да, ладно…
Кухонные огни словно лакируют реальность, и закуска, извлекаемая из холодильника, хлеб на столе, режется довольно криво: побыстрей бы…
– Твои на даче?
– Ага. Как твой отец. Справляется один?
Стар.
Маму Антон похоронил за полгода до Саши, но эмоции другие: самостоятелен с ранних лет.
Угловой диван вмещает Антона, устраивающегося поуютней.
– Да. Справляется. Я бываю часто.
Саша моет хрустальные рюмки: каждая грань играет, словно рассекая кусочек реальности.
– Сколько ж попили тут, у тебя!
– Неоспоримый факт, – улыбается Саша, вдруг вспоминая, как Света, не воплотившаяся любовь его, валялась тут на полу, вернее – валялись в обнимку, и почти стонала, собравшись замуж – И без тебя не могу! И с тобой не знаю, как…
Он садится на табурет.
Они пьют, чокнувшись, закусывают…делая бутерброды со шпротами, атолл их в оливковом масле, чуть ржавом, как будто.
Солёные огурцы вылавливаются из банки.
– Я, Тоха, всё равно не пойму, что значит в твоём понимание гениальный руководитель. Вот смотри – ход мысли, как ты считаешь в Древней Греции было производство? В нашем понимание нет, но аналог был, в конце концов им необходимы были тыщи мечей, десятки тыщ наконечников для стрел и копий, воевали-то постоянно. Кто-то должен был это организовывать? Несомненно. Остались их имена? А кто такие Гомер, Аристофан и Фидий помнишь… Хотя они ничего не организовывали, кроме самих себя…
– Ты судишь по-другому. Мы в различных космосах живём. Жизнь важнее, чем эти огромные временные пласты, в которых никто ничего не поймёт. А о посмертье мы так толком и не решили.
– Пельмени будешь?
– Есть? Давай…
Мороз бьёт игольчато из морозилки, кастрюлька ставится на синевой вспыхнувшую хризантему конфорки.
Антон вечно организовывал нечто: фирмы, предприятия, и проч.
Иногда с отцом: наука, развалившаяся вслед за страною, оставила учёного не у дел.
– Слушай, а ты с Крыловой напивался когда-нибудь?
Красавица класса: матовая прелесть лица, чёрная чёлка, чётко падающая на лоб.
Подойти страшно.
Саше.
У Антона роман с ней…
– С Махой-то? А то… Помню раз тащил её домой, портвейном так надёргались. Она смеялась, верещала, сопротивлялась. Родители глянули, обалдев, а она захохотала. Рухнула в коридоре и заснула.
Представил: буйная женская плоть, бьющаяся в руках одноклассника: рано вступали в жизнь многие, противореча советским установкам.
– Маша! – сядь к Саше! – голос классной руководительницы вибрирует: класс разошёлся.
Красавица садится к нему на первую парту. Словно жаром опалило.
– Так ты утверждаешь, что мысль материальна?
Пельмени, засыпанные в кастрюлю, бодро кипят, точно норовя вырваться на волю…
– Да, смотри…
Антон будет повествовать о появление человека, о котором думал…
Всё рвётся дальше: пельмени, воспоминания, метафизика, философия, обрывки стихов, и утром, выдираясь из одеяла, Саша понимает, что перебрал.
Антон дрыхнет на кухне.
Саша, найдя немного водки на дне бутылки, опрокидывает в себя, и идёт к компьютеру: всё же надо что-то сделать, пока Тоха дрыхнет…
Он загудит через какое-то время: Сань, у нас ничего не осталось?
– Не-а… Пойдём?
Собираются, мятые, идут, благо близко…
Охают оба.
Майские пейзажи не радуют, всё сведено к отвратительному самочувствию.
Кванты опьянения ярче кварков похмелья.
Они садятся на скамейке у Сашиного подъезда, и, отхлёбывая из горлышка, стараются привести себя в чувство.
Машина тормозит.
Человек из неё машет, потом, открыв дверь, подходит к Антону.
– Привет.
– Привет, знакомьтесь.
Саша пожимает руку не знакомому, довольно молодому, узкому и жилистому парню, не вслушиваясь, о чём тот болтает с Антоном.
Скоро уедет.
– Кто это?
– А так… между прочим мастер по восточным делам.
– Он?
– Ну да…
– Надо ж…
– А что? Он меня запросто сделает.
– Тебя?
Новый глоток.
Тоха здоров, с детства обожал драться, профессор по этой части.
– Ну. Не верится?
– Не знаю…
Поднимутся, кратко ухнув в бездну подъезда, Саша, немного придя в себя примется очищать стол от неприятной похмельной скорлупы, мыть посуду, потом сообразят картошки, ещё чего-то, снова опьянеют…
Пропьют ещё и третий день.
Ладно, бывает.
…расстанутся.
Контур мира будет сбит, и мелкая дрожь, колющая Сашины руки, противна, как сам себе.
Всё будет противно – какое-то время.
Отоспится, придёт в себя, встретит мальчишку, жена с вокзала обычно отправляется в офис.
Жизнь катится дальше.
Мамы только нет.