Уважаемый Канта Хамзатович!
С этим письмом я высылаю вам фотокопии двух виньеток, которые, может быть, у вас сохранились, а может, и нет. Это фото после окончания первого и десятого классов.
Первое фото – 1968 год, школа №41 г. Грозного, 1-й «В» класс. Посередине наша учительница Анна Борисовна (фамилию не знаю и не помню). Справа, вторая от неё, – это я – Кобиашвили Тамара Салмановна. Вспомнили?
Второе фото – это уже 1977 год, школа №2, 10-й «В» – физико-математический класс. Здесь фамилии уже прописаны, и вы меня сами найдёте. И себя найдёте. Тогда вы были Николай, точнее, просто Коля. Хотя вы и тогда это имя не любили и всегда говорили, что вас зовут Канта. Впрочем, так вас и дома, и во дворе, и близкие в школе называли. Однако для меня вы были и остались в памяти Колей, Николаем.
Это тот Коля, с которым я в школе училась, с которым я была на «ты». А сегодня – писатель. Никогда бы не подумала и не поверила бы. Хотя, если по-честному, ты всегда был такой. И даже по этим двум виньеткам это заметно. На фото после первого класса тебя поставили последним, в крайнем правом углу, где ты стоишь подбоченясь – руку в бок. Ну а по окончании школы, хотя ты и не был отличником, только ты и Шмелькова попадаете на самый первый лист, прямо среди учителей и руководства школы. Со Шмельковой всё понятно: у неё мама была завучем школы и она получила золотую медаль. А ты?
...Коля, прости, что перешла на «ты». У меня к тебе просьба. Но до этого не могу не высказать тебе давнишнюю, с самого детства, претензию, которую ты недавно вновь растормошил.
Я часто смотрю чеченское телевидение. И вот очередное твоё интервью по поводу открытия в Грозном большой физико-математической школы, которой присвоили имя твоего отца.
И вот ты говоришь. В Чечено-Ингушетии, когда всё было подчинено прежде всего образованию, в республике был лишь один специализированный физико-математический класс, а теперь, когда чеченцы во главе руководства, – целая физмат-школа. И при этом ты, как бы невзначай, подчёркиваешь: «Я был единственный чеченец в классе».
Вот каким был, таким и остался – националистом! И никакой ты, конечно, не Коля, а точно Канта. Ты и в школе был такой же.
Помнишь, как я показала тебе свой паспорт, где национальность – чеченка (в СССР в паспорте национальность указывалась), на что ты сказал: «Ошибка природы».
И как ты стал писателем? Гуманист. На уроке русского языка и литературы тебя сажали на последнюю парту, а наша пожилая учительница, которую, кстати, все в школе боялись, Вера Константиновна, ещё в 9-м классе прямо на уроке при всех сказала: «Ибрагимов, от твоего взгляда у меня вот здесь очень болит... Давай договоримся, ты не ходишь на мои уроки, а я ставлю тебе четвёрки всегда и везде».
Тогда я не знала, что она показала правое подреберье – печень («ты у меня в печёнках сидишь»). И до сих пор помню, как ты, радостно размахивая пустым портфелем, выскочил из класса... Однако этот договор тебя не спас. Уже в десятом классе Веру Константиновну уволили. Из-за меня.
Говорили на уроке о Сталине, и вдруг Вера Константиновна выдала, что моя фамилия Кобиашвили может быть в честь великого вождя народа, ведь его подпольная кличка Коба. Ничего не подозревая, я пошла домой и спросила об этом у отца.
Мой отец чеченец, кистин, родом из Грузии. Он рассказывал, что во времена того же Сталина всем чеченцам, проживающим в Грузии, к фамилиям приписали окончание «-швили», чтобы их не депортировали в феврале 1944 года. Отец, будучи военным, среагировал на мой вопрос о Кобе по-военному, быстро и решительно. Он пошёл в школу – был скандал. Веру Константиновну уволили, а моего отца перевели служить на Чукотку... Там, по официальной версии, в результате несчастного случая мой отец погиб. Мы с матерью, к слову эстонкой по происхождению, в то время остались в Грозном, чтобы я не прерывала учёбу, закончила выпускной класс...
По русскому языку и литературе появилась новая учительница, и тебе пришлось ходить на занятия. По всем предметам у тебя были оценки «хорошо» и «отлично», кроме русского языка и литературы. Чтобы спасти «хороший» аттестат, тебе нужно было написать выпускное сочинение на отлично. На экзамене все списывали со шпаргалок, но ты даже со шпаргалки не мог списать без ошибок.
...Кстати, я хорошо это помню, ты всегда поддевал меня, говорил, что ты такого-то тейпа, такого-то пути (некъ) и, наконец, из Ибрагим-гара[1]. И когда ты вырастешь и непременно станешь знаменитым, ты, как у грузин, армян и азербайджанцев, добавишь к своей фамилии «гар» и будешь Канта Ибрагим-гар, чтобы идентифицировали тебя как чеченца. Первую половину своего обещания ты в моих глазах исполнил. Надеюсь, пойдёшь до конца. Я это вспомнила потому, что ты дразнил меня «Эй, Коба-гора!». А когда тебе нужно было списать у меня задание по русскому языку, ты менял интонацию и мягко называл меня «госпожа Коба-гар».
И ещё, кстати, ты и тогда, и сейчас говоришь по-русски с акцентом. И этот акцент явно прослеживается и в твоих текстах. Но это так, старческие воспоминания. По-настоящему – моё послесловие. И так много хочется сказать, есть что сказать, но оказывается, на бумаге это изложить непросто. Во всех отношениях очень сложно. Ведь это документ, а не сплетни и болтовня.
...Впрочем, возвращаясь в счастливые школьные годы... Директор школы – Лопатин – был физик, ученик и друг твоего отца, и он решил тебе помочь. Нужна была шариковая ручка, которой ты писал сочинение, чтобы все твои ошибки и недочёты исправить и вывести 5/5 и в аттестате «хорошо» по русскому языку и литературе. Интересно, помнишь ли ты это? А я хорошо помню, потому что наша классная, видимо, зная моё отношение к тебе, позвонила мне домой. Я побежала на стадион «Динамо», где ты на «опилках» футбол гонял. Как обычно, ты лишь махнул рукой. Тогда побежала к тебе домой. Твоя мать достала ручку из твоего потрёпанного портфеля, который всегда валялся у двери.
Откуда я знаю эту подробность? Твоя мать тогда сказала: «Канта вечно бросает портфель у порога, не хочет учиться. Говорит, что станет писателем».
Да, в школе ты писал стишки... В одном из интервью ты говорил, что по заказу старшего брата писал стихи и если они нравились его подругам, то он тебе платил. Мол, это твои первые и, увы, последние гонорары за литературный труд. Кстати, теперь я понимаю, что я присутствовала при твоём литературном становлении. Об этом ты, наверное, тоже не помнишь, а я напомню.
По окончании школы ты и ещё двое мальчиков из нашего физико-математического класса по итогам выступления на всесоюзной олимпиаде получили возможность быть зачисленными без экзаменов на физический факультет МГУ, что было очень и очень круто во все времена.
Однако твой отец, аспирант этого же факультета МГУ, а в то время проректор по научной работе Чечено-Ингушского госуниверситета, запретил тебе ехать в Москву, мотивируя своё решение тем, что в столице учатся два старших сына и дочь. Содержать всех в столице накладно. По велению отца пришлось поступить на физфак местного университета. Решение отца – закон и обсуждению не подлежит!
Интересно, а нынешнее поколение чеченских детей, в частности твои дети, такие же послушные или глобализация и интернет тоже господствуют в современной Чечне? Впрочем, это так, к слову. А тогда, летом 1977 года, я помню, как ты был зол. Ведь физфак ЧИГУ – учитель физики – это полный отстой. Не то что конкурса нет, недобор. А чеченцы вообще на физфак по доброй воле не шли: учиться тяжело да и непрестижно.
Первые три экзамена – математика и физика (письменно и устно) ты не сдать не мог. А вот последний экзамен, одинаковый для всех, – сочинение (русский язык и литература) – ты решил провалить. В знак протеста. И пойти в армию. Откуда я всё это знаю? Ты говорил. Напомню. Я хотела стать врачом. В Грозном медицинского вуза не было, но на республику выделялись места в мединституты других регионов. Среди остальных много мест было в грузинские вузы... Вот и я, как и ты, три экзамена сдала и, как сейчас помню, пришла на последний – сочинение. Этот экзамен все абитуриенты сдавали вместе. В огромном спортивном зале были расставлены столы, и нас вызывали по списку, по алфавиту. И надо же такому случиться – я оказалась прямо за тобой. На доске были написаны четыре темы сочинения, на выбор. Последняя тема – свободная.
У всех, почти у всех были шпаргалки: такие маленькие фотки, которые продавались только перед спортзалом. Все списывали. Преподаватели делали вид, что не видят. Вдруг к тебе подходит один преподаватель и по-чеченски что-то сказал. Я поняла: «У тебя что, нет шпаргалки?» – «Нет», – ответил ты. Преподаватель отошёл. Я тебе сразу же предложила шпаргалку. У меня были на первые три обязательные темы, но ты небрежно отказался. Чуть позже и этот преподаватель принёс тебе шпаргалку, но ты отказался, сказав, что пишешь сочинение на свободную тему, которая примерно называлась так: «Молодые строители коммунизма в легендарных творениях Л.И. Брежнева».
Я не знаю, что ты писал и как писал, но ты так завёлся, что даже через три положенных часа ты не сдавал работу, так ты погрузился в текст, и я до сих пор с удивлением помню, как преподаватель говорил тебе: «Всё, хватит. Достаточно». На что ты ответил: «Ещё немного. Я не до конца раскрыл тему».
Оценки вывешивались на улице через день. Я получила хор./хор., был жёсткий конкурс, и я ещё не знала, прошла отбор или нет. А вот твой случай уникальный. У физиков недобор. Всего двадцать пять (кажется) человек и почему-то красным выведено «5». Смотрю, фамилия Ибрагимов Н.Х., а более Ибрагимовых нет. В тот же день ты рассказывал нашим одноклассникам, а потом об этом услышала и я, что филолог, профессор Дулейран сказал твоему отцу, что сыну надо было поступать не на физический, а на филологический факультет. К чему я всё это? Даже не знаю. Просто после этого мы никогда не виделись и вряд ли увидимся... Но ты нас всех удивил. Стал писателем. И мой предыдущий опус о том, что это случилось не случайно. И мы с подружками‑одноклассницами, нас немного осталось в контакте инета, когда общаемся, почему-то постоянно речь заводим о тебе и литературе. Признаюсь, в этом нам повезло. Не из каждого класса и даже школы вышли персоны, о которых можно было бы вспомнить, поговорить.
Только, пожалуйста, не возгордись. Хотя в нашем пенсионном, пожилом возрасте, мне кажется, это уже не грозит. И, судя по твоим интервью, мне кажется, у тебя звёздная болезнь не появилась и впредь вряд ли появится. Поэтому я пишу тебе это пространное письмо с просьбой. А заодно кое-что выложила, что подогревает память.
Впрочем, о просьбе... Наш одноклассник Миша Басин сообщил в группе, что общается с тобой, был в Грозном, был на кладбище у консервного завода. Что вы вместе долго искали могилы его бабушки и близких родственников. Не нашли. Обратились по объявлению к местной фирме, и они всё нашли. А ты, Канта Хамзатович, даже через местные органы сделал копии справок о смерти тех лет и даже восстановил копии «домовых книг» с пропиской. Знаю, что это нелегко. Но если возможно, помоги. В любом случае спасибо. Жизнь позади! Прощай, Коля! Прощайте, Канта Хамзатович.
P.S. По правде, послесловие – это то, что я наговорила до сих пор. А только теперь то, о чём хотела попросить. А если честно, то я и не знаю, в чём моя просьба. Просто я высылаю тебе записи. Это – не дневник, а именно записи, сделанные несистемно, хаотично. Сделал их мой бывший первый муж, который погиб в Грозном во вторую военную кампанию, в 2000 году. Ты его знаешь, должен помнить и знать – Тота Болотаев[2].
Тота, или, как его все называли, Тотик, учился в параллельном классе. Это был прирождённый артист, танцор: тонкий, мягкий, пластичный, очень симпатичный и очень замкнутый и нелюдимый. Его мать была актрисой театра. В одиночку она растила сына. Они жили в одной комнате в общежитии «Актёр». Почему-то ты к нему относился не очень хорошо. В седьмом-восьмом классе ты, все говорили, ни за что его побил, и даже твой друг Руслан Бекмурзаев тогда тебя назвал дикарём, варваром... Кстати, говорят, вас с Русланом только двое осталось в Грозном из нашего класса и вы до сих пор дружите. Кстати, Руслану большой привет! И ещё, из нашего класса больше половины уже нет. Даже до пенсии мало кто дожил.
Однако я о Тоте Болотаеве. Приведу ещё один момент из нашей жизни. После восьмого класса нас летом повезли в винсовхоз «Авангард», что за Тереком, подвязывать лозу виноградников, делать обрезку и прочее. В один день в полдень нагрянула гроза. Мы побежали в лагерь. После обеда дождь перестал. А вечером, как обычно, танцы: мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Ну а ты, тоже как обычно, о национальном – лезгинка! Ты везде был первый – в физике, математике, в беге и баскетболе, а вот танцевал ты как топор. Мы все хохотали. Но выходил Тота! Как я с ним танцевала! Ведь мой отец мечтал, чтобы я всё чеченское знала, и я училась лезгинке.
Ты, как тебе захотелось, врубил вновь «Бони М», где много ума танцевать не надо (но это так, к слову, прости) и пригласил меня, а я сказала, что забыла в винограднике свою сумку. И мы с тобой вместе пошли за ней. Оказалось, далеко, к тому же мы чуточку заплутали. А когда уже возвращались, были густые сумерки, а у канала, что вдоль лагеря протекал, нас ждал Тота, точнее, меня. Он что-то сказал, ты его с ходу, без слов ударил и ушёл. Тота от боли присел. Я присела рядом, погладила его и даже слегка поцеловала его каштановые кудри.
...Я мечтала стать врачом. Только поэтому, а может, и нет, вслед за тобой, Канта Хамзатович, я тоже решила сдавать экзамены в физико-математический класс во второй школе. Так мы вновь оказались в одном классе, в новой школе. Однако после этого наши пути разошлись навсегда. Отца у меня уже не было. Как семье погибшего военнослужащего нам с мамой предложили либо двухкомнатную квартиру в посёлке под Благовещенском, либо комнату в коммуналке под Тбилиси.
Я никак не ожидала встретить Тоту в Тбилиси. Он меня с цветами ждал около мединститута. Мы поженились. Было трудно. Бедно. Но самое невыносимое – Тота был очень ревнив и почти каждый день, даже увидев бутылку виноградного вина, он меня мучил, напоминая о том походе за моей сумкой в виноградники... И если бы тогда ты меня хотя бы пальцем тронул или что недопустимое сказал? В общем, через полгода мы разошлись. Моя мама эстонка. Мы уехали в Таллин. Там я продолжила учёбу в мединституте. Там же я познакомилась с моим вторым мужем. Он был нашим преподавателем, на пятнадцать лет старше меня. Человек был замечательный, добрый...
Когда рушился СССР, мой муж получил приглашение на работу в Америку, а потом мы переехали на постоянное жительство в Канаду. Мой муж занимался автогонками. В аварии погиб.
...Моей маме 87 лет. Она ещё бойкая, живая, слава Богу. Две дочери, пятеро внуков.
Когда я спрашивала мужа, какой он национальности, он всегда смеялся и говорил, что в нём перемешано много кровей, кроме чеченской. Зато мои внуки танцуют «Маршал» и при этом кричат «нохчи ву!».
Знаете, Канта Хамзатович, как ни пытаюсь, а это не первое письмо вам, я не могу вам объяснить смысл своего послания. Может, вы всё поймёте из «Записок Тоты». А может, и нет. В любом случае вы писатель, и я думаю, что «Записки» должны быть у вас, и их судьба в ваших руках. Но это вас ни к чему не обязывает. Как развелись, с 1983 года, я Тоту не видела и связи никакой у меня с ним не было.
В 2007 году моя подружка и наша одноклассница Наталья Морозова сообщила, что после гибели Тоты некоторые из его вещей остались у соседей. Так мне в руки попали эти «Записки», а теперь я очень хотела, чтобы они вернулись в Грозный. В наш Грозный. В город, в котором я росла, училась, влюбилась, жила!
А вот теперь P.S. В «Записках» были страницы и про меня. Простите, но я их вырвала. Тогда Тота был очень молод и даже в записях очень искренен. Отдельный поклон за «Седой Кавказ», за Лорсу – ведь это одноклассник Тоты. И за «Дом проблем». Почему? Сами, может, догадаетесь, прочитав «Записки Тоты».
...Дети Тоты живут в Швейцарии, дружат с моими детьми. Были здесь, и мои были там. Я уже давно не хожу, доживаю. Писала это длинное письмо трудно и долго. Переписывала не раз. Жаль, что жизнь не перепишешь. А может, и к лучшему. Моего, нашего Грозного уже нет. К счастью, есть новый Грозный – красавец! Так хотела поехать, так хотелось увидеть места моего детства и юности. Не смогла. Не судьба. И, по-моему, судьба нашего поколения грозненцев очень тяжёлая.
Все годы двух войн, эти страшные годы и события, я не отрывалась от экрана. Как ныло сердце, болела душа. Даже здесь, в Канаде. И это никому не объяснить и никто не поймёт.
Знаешь, я взяла фамилию Тоты, когда поженились. Потом, когда погиб второй муж, по делам наследства я вновь поменяла фамилию на эстонский лад. Ну а когда в разгаре была вторая чеченская война, всех чеченцев буквально бомбами уничтожали, я не в знак протеста, а как Росток выживания, кто как поймёт, сохранила имя Тамара, что отец мне дал в честь грузинской царицы Тамары, а вот изначальную фамилию я свою вернула, только отныне на чеченский лад. И особо отмечу, что двое моих внуков добровольно этому же последовали... Так что, как говорится, без комментариев.
Огромное спасибо!
Простите за сумбур мыслей, воспоминаний и кучу просьб. Простите за всё! Как будто заново жизнь прожила. Прощайте!
Тамара Кобиа-гар!
Canada, 2019
[1] Гар (чеч.) – поколение, род.
[2] Многие имена и события вымышлены.