Симулякр – любимая игрушка многих вершителей театральных судеб. Берёшь ну вот хотя бы Бомарше. Перечитываешь, как советовал Александр Сергеевич, «Женитьбу Фигаро», и тебя внезапно озаряет! Скромница Сюзанна на самом деле спит и видит, как бы переспать с графом. Положением «брошенной жены» графиня Розина прикрывает свои светские похождения. Керубино отнюдь не наивный влюблённый мальчик, а истасканная поп-звезда традиционной для эстрады ориентации. А Фигаро – не движущая пружина пьесы, а, напротив, жалкий трус с потаёнными садистскими наклонностями, которому не под силу тягаться с всесильным сластолюбцем-графом. Таков расклад в «Безумном дне», которым академический Театр имени Вахтангова открыл этот сезон.
Надо отдать должное Владимиру Мирзоеву – он хотя бы честен со зрителем. Ещё до премьеры предупредил, что с удовольствием выкинул бы из названия своего спектакля вторую часть названия пьесы, но решил не вводить в заблуждение публику. Тем не менее свадьба Фигаро и Сюзанны в постановке отсутствует, как и страстный монолог Фигаро о том, что ум невозможно унизить. Ключевой сценой Мирзоев делает словесную дуэль о политике, которую упивающийся своём наглым всевластием граф ведёт, не отрываясь от свежевания только что убитой им косули: руки мясника шарят в разверстой туше, периодически сбрасывая окровавленные внутренности в услужливо подставляемый Фигаро таз. На чьей стороне режиссёр, догадаться немудрено. И плевать ему на то, что драматург – по другую сторону баррикад.
Подмена точки зрения автора первоисточника видением автора постановки при сохранении на афише имени драматурга и названия произведения – на выведенное петитом «по мотивам» зрители так же не обращают внимания, как заёмщики на мелкий шрифт дополнительных условий при оформлении кредита, – фирменный стиль постмодерновой режиссуры. Высший пилотаж – сохранить в неприкосновенности канонический текст, вывернув его наизнанку невербальными средствами, которые на человека, вынужденного обитать в сверхагрессивной визуальной среде, и потому практически разучившегося слышать и слушать, действуют гораздо сильнее, чем слова.
Когда стало известно, что по просьбе независимого профсоюза актёров НИИ культурного и природного наследия им. Лихачёва проведёт экспертизу спектаклей Кирилла Серебренникова («Мёртвые души» в «Гоголь-центре») и Константина Богомолова («Карамазовы» в МХТ им. Чехова и «Борис Годунов» в Ленкоме), экспертируемые творцы не скрывали мстительной радости – проверяйте, не придерётесь: все буквы на месте, а что касаемо духа… Ну установят эксперты несоответствие «аксиологической модели интерпретатора авторской картине мира», разрушение «системы опорных художественных образов, транслирующих основную идею произведения и ключевых композиционных приёмов, раскрывающих авторский замысел» и разрушение «соотношения ценностных центров автора и героя»! Установят. И что?
А ничего! Профсоюз, инициировавший экспертизу, не ставит своей целью снятие спектаклей с репертуара, но собирается добиваться честности по отношению к зрителю: пусть на афише стоит «Н.В. Гоголь – К. Серебренников. «Мёртвые души», «А.С. Пушкин – К. Богомолов. «Борис Годунов». Но никаких юридических механизмов, способных заставить режиссёра не обманывать публику, на данный момент не существует. На первый взгляд в них нет никакой необходимости. Театру достаточно просто предоставить зрителю точную информацию о спектакле, уведомив о масштабах интерпретации первоисточника и наличии/отсутствии у авторов постановки этических, моральных, религиозных и иных табу. Режиссёр имеет право на своё видение Шекспира или Гоголя, зритель – такое же право не оплачивать из своего кармана зрелище, унижающее его человеческое достоинство. Однако если он в порыве гнева уйдёт из зала, денег, уплаченных за билет, ему никто не вернёт и моральный ущерб не возместит. Зато оскорбитель, потирая руки от удовольствия, в соответствующий момент положит себе в карман очередную зарплату или гонорар. Как правило, вполне солидный.
Вставшие дружно стеной за попранное, как им кажется, право художника на самовыражение уверяют, что движет ими одна лишь благородная ненависть к цензуре. Тоги бескорыстных борцов за идею им, безусловно, очень к лицу. Но под этими тогами спрятаны весьма объёмные кошели. От милой привычки наполнять их из государственного кармана, каковой гораздо вместительней, нежели карман простого зрителя, ревнители творческой свободы отказываться не собираются. Слишком дорога им эта свобода.
На тезис, что государство, выделяя средства на постановку в государственном же театре, вправе требовать отчёта, как и на что они потрачены, чаще всего слышится ответ в том духе, что налоги в бюджет платят все – «путинисты» и «белоленточники», традиционалы и ЛГБТ, атеисты и верующие разных конфессий, а это значит, что театр в своих творческих исканиях вовсе не обязан следовать «руководящей и направляющей линии» этого самого государства. Возразить на это можно только одно – господа налогоплательщики самим фактом отчисления налогов в госбюджет признают над собой верховенство государства, в котором живут. Непризнающие налогов, как правило, не платят, держа капиталы в офшорах и паспорта чужих держав в карманах.
Эпатаж, провокация – жанры не просто специфические, но ещё и трудно окупаемые. И свободоборцы это прекрасно знают. И очень немногие отваживаются браться за заведомо скандальную постановку на свой страх и риск: улещивая спонсоров, изыскивая независимые площадки, вербуя не слишком щепетильных звёзд, на которых можно заманить народ. То ли дело театр государственный – тут тебе и деньги гарантированы на постановку, и труппа подневольная – никуда не денется, выйдет и разденется, и о продаже билетов думать не надо – чем именитей театр, тем больше к нему доверия у неискушённого зрителя, который и составляет в любом зале (за исключением премьерного) большинство. Творческие искания за государственный счёт – кто ж добровольно от такой свободы откажется, не правда ли, господа?