Поэт Евгений Винокуров принадлежал к фронтовому поколению, «вступившему в войну ближе к её окончанию» (Ал. Михайлов). Вступившему – сразу из детства. Как вспоминал сам Евг. Винокуров: «Окончание моего детства совпадает с началом войны. Я был уверен, что война кончится через месяц: восстанет рабочий класс Германии. Но войны хватило ещё и на мою долю.
Не окончив десятого класса, сразу же наутро после встречи нового, 1943 года я ушёл в офицерское артиллерийское училище.
Осенью того же года я уже принял артиллерийский взвод. Мне не исполнилось ещё и восемнадцати лет – передо мной стояло четыре пушки и двадцать пять взрослых человек. Я стал отцомкомандиром».
Таким человек входит в большую историю, чтобы пройти её и пережить в себе, пережить вместе со своим народом, со своей страной. Важно понять, каким он выходит из трагедии войны, с каким психологическим, человеческим и экзистенциальным опытом. Позднее Винокуров вспоминал: «Войну я закончил в Силезии, в городке Обер-Глогау. Городок был до основания разрушен. Я шёл, как бы по ущельям, по его улицам. Руины производили какое-то не земное, а марсианское впечатление. В этом самом городке в XVII веке родился и жил великий трагический поэт Германии Андреас Грифиус... В своих стихах он сумел с неистовой силой передать ужас долгой войны, скорбь и страх человека, захваченного умопомрачительными бедствиями смутного времени. Отсвет пожаров лежал на этих стихах, полных смятенья и отчаянья!»
Когда-то В. Гаршин, уже упоминавшийся нами, собирался написать свою книгу о войне, но не в толстовском варианте – «Война и мир», а назвав её «Мир и война», где, конечно же, имелся ввиду мiр – в написании с «i» («десятеричным»), что соответствует значениям «вселенная», «земной шар», «род человеческий», а война по сути есть посягательство на основы мироздания и бытия как такового. В этом смысле, представляется мне, и вся военная поэзия Евг. Винокурова – это стихи не о войне, а о человеке на войне, где человек не функция, а от сотворения мира рефлексирующая вечная живая душа, тот самый фетовский «огонь», что «в ночь идёт, и плачет, уходя», при этом сочувственно откликаясь на общечеловеческие переживания немецкого поэта Грифиуса, писавшего об ужасах войны.
Но прошедший войну Евг. Винокуров знал и другую правду – ту высшую ценность, на которой зиждется род человеческий. Так, обращаясь к другому немцу, он пишет: «У злых нет песен. А почему же у русских есть песни?» – спросил в одной из своих книг Ницше. Да, у русских есть песни, есть великая поэзия. Почему? Потому что они добр ы. Только из глубин ДОБРОТЫ рождается песня, поэзия. Злоба – бесплодна. Доброта – источник поэзии».
Увы, современная агрессивная серость повального бескультурья, разрушенное образование и ненависть доморощенных и забугорных клеветников России лишают страну и памяти, и культуры, и благодарности к фронтовикам и к нашей Победе. Вот уже и Винокурова (кстати, автора песни-реквиема «Серёжка с Малой Бронной») относят к полузабытым поэтам.
Есть горькое воспоминание К. Ваншенкина, друга Винокурова: «Когда умер Женя, я позвонил вечером нашему институтскому однокашнику, известному прозаику. Повздыхали. И вдруг он попросил меня прочесть по телефону винокуровскую песню. Слушал, затаив дыхание, лишь переспросил в конце: «Не помнит мир спасённый?» Я повторил как есть: «Но помнит мир спасённый». – «Нет, – сказал он грустно, – не помнит! Так точней…»
Евгений Винокуров (1925–1993)
Повестка
В тот Новый год я выпил водки
Впервые. Гомон вкруг стола!
А Левитан закончил сводки:
На фронте кислые дела.
…И закружилась, полетела
Вдруг комната. Упала прядь –
И бренного не в силах тела
Я был от стула оторвать.
Но всё же я привстал и валко
Пошёл. «Налей! Ещё хочу!..»
И в шутку одноклассник Валька
Меня ударил по плечу.
И я схватил его в отместку
За шею. Хохоча! Без зла…
…Не знал я, что уже повестку
Мне дворничиха принесла.
Скатка
Вы умеете скручивать плотные скатки?
Почему? Это ж труд пустяковый!
Закатайте шинель, придавите складки
И согните вот так – подковой.
Завяжите концы, подогнавши по росту.
Всё! Осталось теперь нарядиться...
Это так интересно, и мудро, и просто.
Это вам ещё пригодится.
1947 г.
Гамлет
Мы из столбов и толстых перекладин
За складом оборудовали зал.
Там Гамлета играл ефрейтор Дядин
И в муках руки кверху простирал.
А в жизни, помню, отзывался ротный
О нём как о сознательном бойце!
Он был степенный, краснощёкий, плотный,
Со множеством веснушек на лице.
Бывало, выйдет, головой поникнет,
Как надо, руки скорбно сложит, но
Лишь только «Быть или не быть?!» воскликнет,
Всем почему-то делалось смешно.
Я Гамлетов на сцене видел многих,
Из тьмы кулис входивших в светлый круг, –
Печальных, громогласных, тонконогих...
Промолвят слово – всё притихнет вдруг,
Сердца замрут, и задрожат бинокли...
У тех – и страсть, и сила, и игра!
Но с нашим вместе мёрзли мы и мокли
И запросто сидели у костра.
1947 г.
Мне грозный ангел лиры не вручал...
Мне грозный ангел лиры не вручал,
рукоположен не был я в пророки,
я робок был, и из других начал
моей подспудной музыки истоки.
Больной лежал я в поле на войне
под тяжестью сугробного покрова.
Рыдание, пришедшее ко мне, –
вот первый повод к появленью слова.
И не внимал я голосу творца,
но чувствую, что оставляет сила –
кровь отошла нежданно от лица
и к сердцу на мгновенье подступила.
И жалобы моей полночный крик
средь тишины, заполнившей траншею,
был беззащитен, но и был велик
одною лишь истошностью своею.
И был тогда, признаюсь, ни при чём,
когда больной дышал я еле-еле,
тот страшный ангел с огненным мечом,
десницей указующий на цели.
1962 г.
* * *
Я эти песни написал не сразу.
Я с ними по осенней мерзлоте,
С неначатыми, по-пластунски лазил
Сквозь чёрные поля на животе.
Мне эти темы подсказали ноги,
Уставшие в походах от дорог.
Добытые с тяжёлым потом строки
Я, как себя, от смерти не берёг.
Их ритм простой мне был напет метелью,
Задувшею костёр, и в полночь ту
Я песни грел у сердца, под шинелью
Одной огромной верой в теплоту.
Они бывали в деле и меж делом,
Всегда со мной, как кровь моя, как плоть.
Я эти песни выдумал всем телом,
Решившим все невзгоды побороть.
1945 г.
Незабудки
В шинельке драной,
Без обуток
Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.
Мертвец лежал недвижно,
Глядя,
Как медлил коршун вдалеке…
И было выколото
«Надя»
На обескровленной руке.
1957 г.
Небо
Однажды, помню, снегу намело…
Замёрзший батальон вошёл в село –
и ни одной невыгоревшей хаты.
Здесь полчаса назад был бой жесток!
Найти бы хоть какой-то закуток,
чтоб перебились до утра солдаты.
На трупы падал, падал снеговал...
Накрывшийся одолженным тулупом,
я, передрогший, переночевал
в траншее, там, где труп лежит над трупом...
И небо надо мной текло, текло...
И как-то так обидно, понапрасну
я отдавал последнее тепло
беззвёздному и вечному пространству.
* * *
Снегом густым замело, забуравило,
Ничего не разобрать добром.
А зимы ещё не было, просто набело
Осень была переписана ноябрём.
А зимы ещё не было, просто неистово
Ветер врезался в глубь сосняка…
Я портянки разматывал, словно перелистывал
Страницы солдатского дневника.
1946 г.
Бандеровка
Вспоминаю
в радости и в грусти
позабытую мной
до сих пор
в дальнем украинском захолустье
деревеньку у Карпатских гор...
...Подносила
кротко и стыдливо
в этом удивительном краю
девушка
в макитре жёлтой
пиво,
говорила ласково:
– Люблю...
Песни, прибаутки, поговорки,
древние ковры,
цветной наряд...
А народ тот назывался
«бойки»,
охранял старинный свой уклад.
Близкие язык, душа и вера,
но различная
была судьба...
Их вождём был сам
Степан Бандера,
и стояла по ночам
стрельба.
Вечерами теплилась лучина.
Ты всё пела,
голову склоня...
Ты была бандеровкой,
дивчина, –
как же не убила ты
меня?
Бандуристы распевали были...
Жизнь была в те дни недорога!..
Как же мы друг друга не убили,
два друг друга
любящих
врага...
Окончилась война
Ещё дым не осел. Но уже красно
На горизонте. Мы в саже и поте.
Ветер свеж. Ничего не ясно...
Песню пойте!
1945 г.