* * *
Вытряхиваю всё из кошелька,
Смотри, старик, и я могу быть доброй,
Хотя тащусь по свету, словно с торбой,
С душой пустою, как твоя рука.
Аккордеон закашлялся и смолк,
Ему минута только – отдышаться,
Скукожились рубли в дрожащих пальцах,
Монетка закатилась под сапог…
Поверишь ли, в тебе я узнаю
Далёкого родного человека,
Которого не видела полвека,
Лица почти не помню, но люблю!
Да, музыка – внутри, а не вовне,
И глухота к ней – тяжкое увечье,
Но мне её услышать было легче
Когда ты руку протянул ко мне.
Фонарь
Взметнулась птицею бессонница,
Точила в небе месяц-клюв,
Хмелел дождём фонарь-пропойца,
К окну звенящему прильнув.
Всем телом наклонившись, вздрагивал,
Туман трепался в бороде,
И слабый, хлипкий луч протягивал,
Как будто в душу мне глядел.
Поговори со мной, пожалуйста, –
хрипел, – Довольно тишины!
Мне здесь, на дне колодца-августа
Звёзд отражения видны!
Какими будем мы богатыми,
Собрав, нанизав их на нить!
Нам время, хмурясь циферблатами,
Устанет стрелками грозить.
Но ты плохая собеседница –
Молчишь, а в ящике стола
Печаль твоя томится пленницей,
Стол раскаляя добела!
Затихну скоро, обезглавленный:
Мой хрупок мир, неярок след…
Есть утро у тебя – вот главное,
И ничего дороже нет.
* * *
А раньше сердце лёгким поплавком
Дремало на поверхности воды,
В той точке между облаком и дном,
Где чувства невесомы и просты.
Казалось сердцу – будет так всегда,
И тёплых струй теченье принесло,
Но всколыхнулась сонная вода,
Как будто вдруг ударило весло.
И ночью белой, словно береста,
Тревожный сон пришёл издалека,
О том, что лёгкость – это пустота.
Речная гладь. Не видно поплавка.
Взметнулась птицею бессонница,
Точила в небе месяц-клюв,
Хмелел дождём фонарь-пропойца,
К окну звенящему прильнув.
Всем телом наклонившись, вздрагивал,
Туман трепался в бороде,
И слабый, хлипкий луч протягивал,
Как будто в душу мне глядел.
Поговори со мной, пожалуйста, –
хрипел, – Довольно тишины!
Мне здесь, на дне колодца-августа
Звёзд отражения видны!
Какими будем мы богатыми,
Собрав, нанизав их на нить!
Нам время, хмурясь циферблатами,
Устанет стрелками грозить.
Но ты плохая собеседница –
Молчишь, а в ящике стола
Печаль твоя томится пленницей,
Стол раскаляя добела!
Затихну скоро, обезглавленный:
Мой хрупок мир, неярок след…
Есть утро у тебя – вот главное,
И ничего дороже нет.
* * *
А раньше сердце лёгким поплавком
Дремало на поверхности воды,
В той точке между облаком и дном,
Где чувства невесомы и просты.
Казалось сердцу – будет так всегда,
И тёплых струй теченье принесло,
Но всколыхнулась сонная вода,
Как будто вдруг ударило весло.
И ночью белой, словно береста,
Тревожный сон пришёл издалека,
О том, что лёгкость – это пустота.
Речная гладь. Не видно поплавка.
* * *
Ловила ветер подолом платья,
С прибрежной галькой вода шепталась.
Сок дыни тёк по твоим запястьям,
Сок дыни тёк – золотая сладость.
Ладони липкие, взгляд – всё легче,
Он мне знаком, он тебе привычен!
Мне было жалко, что этот вечер –
Совсем пустой коробок без спичек.
А ты просил поцелуй – и только!
Так будет слаще, тебе казалось!
Как сломанный полумесяц, корка,
Песком покрывшись, в ногах валялась.
Ловила ветер подолом платья,
С прибрежной галькой вода шепталась.
Сок дыни тёк по твоим запястьям,
Сок дыни тёк – золотая сладость.
Ладони липкие, взгляд – всё легче,
Он мне знаком, он тебе привычен!
Мне было жалко, что этот вечер –
Совсем пустой коробок без спичек.
А ты просил поцелуй – и только!
Так будет слаще, тебе казалось!
Как сломанный полумесяц, корка,
Песком покрывшись, в ногах валялась.
* * *
Нарисовать бы, только не умею,
Спасаясь этим от тоски и страха,
Цепочки лунный блик на смуглой шее,
Затерянный за воротом рубахи.
И пальцы эти, пахнущие Примой,
Дрожащие как будто бы на флейте…
Я говорила: жизнь проходит мимо,
А жизнь вся уместилась в том моменте,
Когда твои засушливые губы
Причиной жажды становились сами,
А дальше был лишь мир простой и грубый,
С покинутыми где-то чудесами.
Нарисовать бы, только не умею,
Спасаясь этим от тоски и страха,
Цепочки лунный блик на смуглой шее,
Затерянный за воротом рубахи.
И пальцы эти, пахнущие Примой,
Дрожащие как будто бы на флейте…
Я говорила: жизнь проходит мимо,
А жизнь вся уместилась в том моменте,
Когда твои засушливые губы
Причиной жажды становились сами,
А дальше был лишь мир простой и грубый,
С покинутыми где-то чудесами.
* * *
Ступлю босыми в зверобой,
Укравший золото у солнца,
И детство, словно пёс слепой,
К моим коленям тихо жмётся.
Не вздрагивай же, бог с тобой,
Мне сон был радостный и вещий,
Что где-то ждут меня домой,
Мои не убирают вещи.
Там, запрокинув вверх лицо,
Клён к небу тянется устало.
И время свёрнуто в кольцо –
Конец всё там же, где начало.
На дверце кованой печной
Чугунный конь сгибает шею…
На сердце, как на водопой
Спешит и, припадая, млеет.
Ступлю босыми в зверобой,
Укравший золото у солнца,
И детство, словно пёс слепой,
К моим коленям тихо жмётся.
Не вздрагивай же, бог с тобой,
Мне сон был радостный и вещий,
Что где-то ждут меня домой,
Мои не убирают вещи.
Там, запрокинув вверх лицо,
Клён к небу тянется устало.
И время свёрнуто в кольцо –
Конец всё там же, где начало.
На дверце кованой печной
Чугунный конь сгибает шею…
На сердце, как на водопой
Спешит и, припадая, млеет.
* * *
Белобрысый парень Кольча
В знак того, что мы друзья,
Смастерил мне колокольчик –
Славный, да звонить нельзя!
Звук бежит – да спотыкнётся,
Захлебнётся на бегу,
Ловит зыбкий лучик солнца
Дыркой в глиняном боку.
Несуразный как хозяин,
Только память дорога!
Словно бы из света сваян,
А возьмёшь – дрожит рука.
Вдруг увидишь берег отчий,
Травы трогают плечо.
Кто услышит звон тот, Кольча,
Тот вернуться обречён.
Белобрысый парень Кольча
В знак того, что мы друзья,
Смастерил мне колокольчик –
Славный, да звонить нельзя!
Звук бежит – да спотыкнётся,
Захлебнётся на бегу,
Ловит зыбкий лучик солнца
Дыркой в глиняном боку.
Несуразный как хозяин,
Только память дорога!
Словно бы из света сваян,
А возьмёшь – дрожит рука.
Вдруг увидишь берег отчий,
Травы трогают плечо.
Кто услышит звон тот, Кольча,
Тот вернуться обречён.
* * *
Не на месте сердце. А место
Под тяжёлой твоей рукой.
Как в груди ему стало тесно,
Отрицающему покой!
Видишь свет, разлепляя веки,
Собираешь его в горсти.
По моим беспокойным рекам
Твоему кораблю идти.
Нагадала, что будет после,
Но не выдала наперёд,
И предсмертной запиской осень
Ржавый лист на ладонь кладёт.
Не на месте сердце. А место
Под тяжёлой твоей рукой.
Как в груди ему стало тесно,
Отрицающему покой!
Видишь свет, разлепляя веки,
Собираешь его в горсти.
По моим беспокойным рекам
Твоему кораблю идти.
Нагадала, что будет после,
Но не выдала наперёд,
И предсмертной запиской осень
Ржавый лист на ладонь кладёт.
* * *
Она была во сне, как наяву,
Её лицо от нежности светилось:
«Прости меня, от радости реву,
Не то б не развела такую сырость».
На подоконник грудью налегла,
Горшок с цветком поправила привычно.
«Подранок милый, как твои дела?
Какая блажь тебя терзает нынче?»
О нынче клёны яростней горят
И под ноги швыряют рыжей пылью,
И я иду, как прежде, наугад
По грани между вымыслом и былью.
Ждать не умею… И на красный свет
Перебегаю мокрую дорогу.
На этой стороне мне правды нет,
Да и на той, я чувствую, немного.
В ларьке хотела прикупить конфет
Которые ты любишь – козинаки.
Опомнилась. Купила сигарет.
По-детски дождь захныкал:
«Враки! Враки!»
Да нет, дружок, всё так, – я говорю, –
Нам и во сне свиданье – божья милость,
Смеюсь в лицо больному сентябрю,
Успею плакать. Я не разучилась.
Она была во сне, как наяву,
Её лицо от нежности светилось:
«Прости меня, от радости реву,
Не то б не развела такую сырость».
На подоконник грудью налегла,
Горшок с цветком поправила привычно.
«Подранок милый, как твои дела?
Какая блажь тебя терзает нынче?»
О нынче клёны яростней горят
И под ноги швыряют рыжей пылью,
И я иду, как прежде, наугад
По грани между вымыслом и былью.
Ждать не умею… И на красный свет
Перебегаю мокрую дорогу.
На этой стороне мне правды нет,
Да и на той, я чувствую, немного.
В ларьке хотела прикупить конфет
Которые ты любишь – козинаки.
Опомнилась. Купила сигарет.
По-детски дождь захныкал:
«Враки! Враки!»
Да нет, дружок, всё так, – я говорю, –
Нам и во сне свиданье – божья милость,
Смеюсь в лицо больному сентябрю,
Успею плакать. Я не разучилась.
* * *
С белых чистых рук, точно знаю я:
Всё тебе сойдёт.
Бойся лишь меня, моего огня,
Если сердце – лёд!
Вдруг захлюпает, потечёт слезой
Поперёк ребра…
Потому иду нынче стороной,
Что к тебе – добра.
С белых чистых рук, точно знаю я:
Всё тебе сойдёт.
Бойся лишь меня, моего огня,
Если сердце – лёд!
Вдруг захлюпает, потечёт слезой
Поперёк ребра…
Потому иду нынче стороной,
Что к тебе – добра.