Многоголосье тишины

Алексей Колчев. Тринадцать/четырнадцать / Сост. Д. Файзов, Ю. Цветков; вступ. ст. Е. Прощина. – М.: Культурная инициатива, 2024. – 138 c. – 500 экз. – (Формула свободы: in memoriam).

В этот сборник стихотворений, выпущенный в год десятилетия с момента ухода поэта Алексея Колчева (1975–2014), вошли стихи, не включённые автором в его прижизненные издания 2013 года («Лубок к Родине», «Частный случай», «Несовершенный вид»). Составители Даниил Файзов и Юрий Цветков отмечают, что отказались от хронологического принципа и «взяли на себя смелость» предложить свой порядок расположения стихотворений в книге, «стремясь в итоге получить цельное поэтическое высказывание».

Думается, эта задача выполнена успешно – при чтении сборника возникает ощущение цельности поэтического пространства Алексея Колчева, несмотря на противоречивость и отсутствие стереотипности в его пунктуации, лексике, образной системе.

Читая стихи Алексея Колчева, словно оказываешься в густом смешанном лесу, где на тебя вдруг обрушивается непривычная для городского жителя тишина во всём её многоголосье – от звука раскатистого эха до переклички птиц, от хруста веток под ногами до шороха листвы, взволнованной дуновением ветра.

Фонетическое, речевое, звук, голос, язык, интонация и ритм – всё это играет важную роль в стихотворениях, включённых в книгу. Это свойство нашло отражение в её названии, которое, как поясняют составители, «кроме первого, очевидного, прочтения (стихи, написанные в 2013–2014 годах), предполагает игру, свойственную автору». И далее: «Алексей был музыкантом. Для многих знаком зачин ударника рок-группы перед началом новой композиции: «Три-четыре!» Таким образом, многоголосье у Колчева не хаотичный набор звуков, а чёткая ритмическая структура. Но эта стройность неочевидна, столь многомерен созданный поэтом мир звука.

Аллитерации, наделение неодушевлённых предметов своим собственным голосом и характерными интонациями, языковая игра, жонглирование ассоциациями, отсылки к истории и к русской поэзии воздействуют на восприятие «комплексно», формируя в результате сильный и яркий образ.

Ещё одна особенность поэзии Колчева заключается в её тесной связи с мировой и русской культурой и литературой («двадцатый век начинался / девятнадцатый кончался / шёл бычок качался / не меняя галса / налетел на мину…», «мой дядя не на шутку занемог…»), с народным творчеством, из которого прорастает, но которому не подражает, а «возражает», переосмысливая и переплавляя известное и давно принятое за истину в горниле авторского восприятия.

«Волчья сыть», нередко встречающаяся в русских сказках, парадоксально и контрастно соседствует здесь с относящимся к современному речевому обиходу сочетанием «угревая сыпь». Внутренняя рифма и песенное «словно плачет выпь на болоте выть», с одной стороны, вновь возвращают к фольклорной традиции, с другой – ещё более усиливают созданный ранее эффект несоответствия.

Такое столкновение в одном стихотворении характерных черт разных культурных эпох автор, вероятно, предъявляет читателю намеренно. Он соединяет горькое и ироничное, сакральное и низменное, высокое и обыденное, вплетая в свои стихи отголоски прежних эпох, гул нового времени, словно записывая под диктовку произносимый текст.

Традиционные для русской поэзии мотивы краткости земной жизни, бессилия человека перед высшими силами приобретают у Колчева особое, острое и правдивое звучание: 

Поэт словно выбирает роль наблюдателя, но не отстранённого, а вовлечённого, принадлежащего к той реальности, в которой живёт. Он показывает нам её без прикрас, со всеми нелепостями и несоответствиями, которые каким-то непостижимым образом складывает в гармоничное целое. 

«В такой поэзии, как поэзия Алексея Колчева, без всякого сомнения есть то, что принадлежит и вчера, и сегодня, и завтра, – написал в предисловии к сборнику «Тринадцать/четырнадцать» поэт Евгений Прощин. – Сегодня мы находимся только в начале долгого пути её осмысления, и книга, которую вы держите в руках, принципиально важна, чтобы такое концептуальное, а не ситуативное осмысление могло состояться».