Григорий Спичак
Родился в 1960 году в п. Железнодорожный Княжпогостского района Коми АССР. Окончил Сыктывкарский государственный университет. Работал учителем в сельской и городской школах, главным администратором республиканского драматического театра, корреспондентом газеты «Красное знамя», главным редактором газеты «Вечерний Сыктывкар». Член Союза писателей России. Автор четырёх сборников рассказов, сборника стихов, сборника афоризмов и миниатюр. Печатался в журналах «Наш современник», «Север», «Арт», «Колокол» (Великобритания), «Дон», «Войвыв кодзув» и других. Произведения переводились на польский, коми, венгерский, английский и армянский языки. Живёт в Сыктывкаре.
Набережная пропахла чебуреками, варёной кукурузой, карамелью, шашлыками и жареной рыбой. Солнце жжёт, плавит, печёт, и будто ветер прямо от него, с небес, фронтально-вертикальный надув загара и запахов. Кажется, что жареным мясом пахнут даже бетонные блоки на пирсе, стяг Украины и флаг Палестины у лодочной станции...
– С какого перепугу у вас тут арабский флаг? – спрашивает мой сын Фаддей у девушки в баре.
– Хде? – удивлённо спрашивает она, вытаращив очи и ошеломляя нас своей кричащей плотью. – А … То? – она спрашивает пальцем наверх. – Та ну! Мы думали шо пиратский... Оно вам не по хрену?... Та не смешите...
Моему Федьке не по хрену.
– А чё мы тут чужие флаги вешаем? Давайте я сниму? – он смотрит на неё исподлобья. Смотрит выразительно.
– Ага... – вежливо и с улыбкой поддерживаю я решимость сына. – Или сожжём... Легко.
Девка напрягается на нашу агрессию. Крупная такая, не дай бог с ней бороться на татами – заскользишь и не захватишь, ибо зацепиться не за что, дюже гладкая.
– А ну, я хозяина позову... Побачим, шо вы скажете... – вглубь бара, куда-то за занавески и замызганные кофейные турки кричит, – Галя... Халя! Вадима позови, тут грозные ребята пришли. Патриоты, наверное… ага... Казаки хучь куда... – и она смотрит на нас вызывающе, дескать, посмотрим «шо вы тут кажете через хвылыночку...».
Рожа пришла крутая, конечно. Пират Карибского моря.... Рябой, с порченым глазом, почти на голову выше меня, смуглый, как нерусь. Реально можно испугаться.
– Шо такое? – он, впрочем, смотрит на нас беззлобно, без угрожающих понтов.
– Флаг ваш не нравится, – тоже спокойно говорю я ему, – вопросы есть...
Рябой Вадим кивает головой – мол, давай свои вопросы.
– Ну, этот, – уточняю я, – вон, над вашим баром... С фига ли тут арабский флаг?
– А он арабский? – удивляется Вадим, – да чес говоря, и внимания не обращал... Ребята тут с лодочной дурковали по пьяни, повесили... Так ничо, красивый... Не американский же. На него никто внимания не обращает... А вы чё завелись?
– Вы откуда приехали в Бердянск? – спрашиваю я у него, абсолютно уверенный, что он откуда-нибудь с Кавказа или по меньшей мере из Крыма, Молдавии, с Карпат. «Боковым ухом» нас слушает та самая ядрёная барменша. Пива у неё никто пока не спрашивает, отдыхающих в Слободке сломило дневное пекло, даже пляж слегка пустеет.
Бердянск – городок на Азовском море, родина моего отца. Отсюда он ушёл на фронт в сентябре 41-го, сюда пришёл на пепелище в декабре 44-го на костылях после восьми месяцев госпиталей. Я здесь бывал десятки раз в детстве, а вот с сыном впервые, и каждую свободную минуту рассказываю ему – здесь дед жил, тут рыбачил, не мог на вёслах упираться ногами, так приходилось костыли в живот упирать. Вот тут были виноградники, а тут сад, что фашист спалил... «От Колонии и Слободки до порта и Лисок не было ни одного живого здания. Они, гады, уходя, тут фаер-шоу устроили... Жгли всё из огнемётов. Несколько киносъёмочных групп работало. Когда документальные кадры показывают про Отечественную войну, где немцы жгут дома – знай, процентов семьдесят съёмок – это здесь, в Бердянске... Я в справочнике эту цифру обнаружил».
– Я не приехал, я местный...
– Совсем местный? Прямо из Бердянска? – удивляюсь я.
– Прямо, прямее не бывает, я вот отсюда, со Слободки. И уже тридцать восемь лет тут живу, – он показывает своей волосатой медвежьей рукой на домики за старым клубом.
Ха...
– Тогда вы знаете, что вот здесь, между вашим баром и клубом был памятник...
– Конечно, – Вадим усмехается, поняв, что я не просто к флагу докопался, что разговор тут серьёзный – за жизнь. Я всё ещё не могу внутренне собраться от удивления – что Вадиму всего тридцать восемь (внешне ему можно мои пятьдесят дать) и что он местный. А Фаддей озирается: «Где тут клуб? Какой клуб?» Как объяснить пацану, что вон то серенькое здание с колоннами, которое меньше бара, а фасадом даже скромнее соседней пиццерии, когда-то гордо возвышалось над саманными хатками рыбаков, а в 60-е годы было настоящим культурным центром этой слободской окраины города.
– Конечно... Здесь был памятник Ленину, – говорит Вадим. Он показывает правильно – на то место, где сейчас ступеньки с деревянного помоста барного танцпола, – а вы тоже что ль отсюда? Чи бывали у Бердянске когда?
Точно. Вадим бердянский. Только местные так говорят – с мягким «н», бердянЬский, БердянЬск... Приезжие не могут этому научиться. Это диалектное местечковое. Не говоря уж про «чи», «или» то есть.
– А потом этот памятник перевезли на гору, та... С теми перестройками, – «гэ», конечно, не только бердяньское, но в данном случае оно совсем бердянское, потому что есть ещё это «та». Нигде не встречал. Даже в Одессе если и есть «та», не бывает там такой недоговорённости, как здесь, в азовском приморье. Та... Это и «сами знаете», и «не говори!», и «мама дорогая, не пересказать», и «ещё бы», и «прошло-пропало»... Плюс интонация.
– А памятник матросу помните? – с надеждой смотрю в глаза рябого. Даже подпорченный глаз выразителен. Здоровила всё больше заводится нашей беседой. Из-за занавесок и коробок в глубине помещения с любопытством выглядывает Халя. – Если вы со Слободки, то должны помнить... Или, может, рассказывал кто. Не могли же всё забыть...
– О! И тот памятник вы знаете?! Я вам скажу... ну, я вам скажу... – он берёт меня под локоть, как бы приглашая подойти прямо к месту, – я плохо помню. Может, даже мне кажется, что я помню, но на самом деле не помню – то просто отец рассказывал... Мой отец того матроса нашёл. Не поверишь... (Вадим почему-то переходит на «ты». Наверное, из-за гордости за отца, а может, из-за желания о важном по-братски просто рассказать, теснее.) Ему в сорок пятом одиннадцать лет было... Да... Рано утром они мелочь после прибоя собирали... Ну та… знаете, голодуха, море там рыбку выкинет, там краба. Вот они с пацанами... А тут, вон там, – он показывает на красивый двухэтажный дом, – там раньше хатка была рыбачья, там солдат жил, его звали дядей Ваней. Солдат тот на костылях был, живой вернулся и оклёмывался тоже тут, у моря... Рано утром как-то пацаны на берегу увидели мёртвого матроса... Потрафленый... Та... Хто знает, сколько он в воде был?! Клёши в лохмотьях, тельняшка...
– Тогда минный тральщик подорвался… Шесть человек погибло. Редкий случай, но всех шестерых из воды извлекли, – перехватываю я Вадима. Он же, конечно, понял, что напоролся на какого-то «странного дядьку», что его собеседник с сыном тут не просто так. Даже слегка заулыбался, весь включился. – Дольше всех потерянным считался этот, шестой. И думали, что он и есть с тральщика... Но это был неизвестный матрос. Ниоткуда. Потому что водолазы осенью того же сорок пятого нашли настоящего шестого под водой, прижатого рамой радиорубки... А тот дядя Ваня, солдат на костылях – это мой отец... И прибежали пацаны к дяде Ване. «Там матрос убитый!»... Так?
Вадим аж ладонями по ляжкам хлопнул. Потом темпераментно поднял руки к небу:
– О! Во, ...ля! Так не бывает! Я ж знал вашего отца... Я маленький ещё был, а дядя Ваня приехал в Бердянск и тут своих знакомых обходил. Наверно, это примерно 82-й год был, может 81-й... Они с моим отцом вино пили, сидели. Вспоминали всё... Ну ты гля!.. Надо же!.. А вы откуда? С Севера... понятно... Значит, на родину батьки? – Вадим опять незаметно соскочил на «вы». – Да, была тут могила неизвестного матроса... Дядя Ваня тогда сказал пацанам: бегите в комендатуру...
…она на вокзале в сорок пятом была...
– ...Да... Приехали солдаты, милиция. И решили прямо здесь захоронить. Фотографировали. Но всё было по-военному просто. Решили и решили... Та... И уехали. А пацаны с дядей Ваней матроса того сами и хоронили.
Когда в 80-х дядя Ваня приезжал, тогда тут уже Ленин стоял. Матроса-то торжественно перезахоронили на какой-то юбилей Победы. Кажется, в городскую мохилу... мемориал у нас есть... Так рассказывали...
Мы ходим у серенького дома культуры, млеем от жары и удивляемся такой странной встрече «внуков войны». Мой сын Фаддей слышит историю про могилу матроса уже не в первый раз, но вот такая встреча с ещё одним свидетелем послевоенной молодости его деда, конечно, будоражит воображение и чувства вообще.
Возвращаемся к палестинскому флагу и с удовольствием смотрим на удивлённые физиономии девиц-барменш. И той, что звала Халю, и на саму Халю...
– Та не заморачивайтесь... правда... я насчёт флага того... Пацаны повесили, пацаны и снимут...
Вадим даже при нас барменшам сказал, чтоб передали какому-то Витьку – «нехай прапор сдерёт... тоже нашёл флагшток на антенне... ума нема, чи шо?».
… Мы в Бердянске после той встречи отдыхали ещё около десяти дней. Ходили, конечно, на пляж. Ели шашлыки и чебуреки. И на Слободке были, там, где когда-то стояла саманная рыбачья хатка, где жил мой отец в 45-м... Палестинский флаг Вадим и его «витьки» так и не сняли. Забыли. Да и ладно...