24 мая в России отмечается День славянской письменности и культуры. В канун этого праздника предлагаем нашим читателям познакомиться с переводами произведений современных сербских и польских поэтов.
Данило Йоканович
Родился в Подгорице в 1956 году. Учился в Нови-Саде, живёт и работает в Белграде. Главный редактор издательства «Граматик». Автор книг: «Другие мотивы», «Возможность выбора», «Эрос на коленях», «Ноев ворон», «Трамвай на Колхиду», «Мерой роз и ветров», «Неопубликованные истории», «Буквы наших имён», «Колокола Святой Софии». Перевёл с русского на сербский Дневник Михаила Булгакова «Под пятой».
Чернила
Из-под пера ли струились чернила,
которыми всё это писано было
в книге минувших и будущих дней, –
или из ран от гвоздей?
Повторное путешествие в Россию
Здравствуй, Россия! Вот, после стольких лет,
видишь меня, обошедшего целый свет,
долго плутавшего, ждавшего одного...
Но не волнует явленье моё – никого.
Я представлял: увидит теперь любой,
как моё сердце светится над Москвой.
Думал, ступлю из вагона средь бела дня –
вмиг пол-России сгрудится вкруг меня!..
Медленно по перрону, толпой ведом,
вышел на улицу – слёзы сдержал с трудом.
Но до угла одинокий добрёл, а там
прямо навстречу – топает Мандельштам.
Если бы
Будь я художником, то капель дождевых
следы запечатлел на окнах среди улиц.
А на втором листе – всё те же окна. В них
затеплились огни, что в сумерках проснулись.
На третьем – взмах руки у твоего лица
(прощанья акварель, картина небольшая)
и шёпот, что шумы и звуки заглушая,
по улице ведёт до самого конца.
Ветка
Зазеленела ветка вешняя
и небо мне в окне закрыла,
зарю разбавила черешневым,
нежнейшим цветом осветлила.
Не вижу ласточку из комнаты, –
с ней был и я причастен сини, –
и крыльев лук её изогнутый,
который нёс меня доныне.
Женщина в окне
Черты очертаньем стали.
Загадкой. Но видно, как
одна за другой детали
одежды скользят во мрак,
вздымается тюль, который
коснулся груди, плеча…
И мечется свет за шторой,
и сходит с ума свеча.
Роза
Вряд ли нужны шипы розе без аромата.
Разве обороняться ей предстоит когда-то?
Пробовал я писать на лепестковой ткани,
строки о розе, лишённой благоуханий.
Думал воспеть я розу, но всякий раз
пел о шипах у нас.
Перевела Елена Буевич
Владимир Ягличич
Родился в 1961 году в Кра́гуеваце, где живёт и сегодня. Автор 15 поэтических книг, а также четырёх романов и одного сборника рассказов. С русского, английского и французского перевёл множество книг. Является составителем «Антологии русской поэзии XVIII и XIX века», «Антологии Серебряного века». Лауреат крупных литературных премий Сербии, а также премий «Золотое перо России» и «Имперская культура» имени Эдуарда Володина.
Дом на холме
Там гомонят скворцы друг с другом
и тени ходят строгим цугом.
В густом саду вблизи дорожки
остался след от лёгкой ножки.
Мы целовались без оглядки,
а зори золотили грядки
и холм, и дом на нём счастливый
над грустной после жатвы нивой.
Пёс громко лаял у порога –
наш пыл вводил его в тревогу,
как сядем мы – в руке рука –
при свете радиожучка.
У нас там, как подарок с неба,
бывал запас вина и хлеба...
Пред сном мы вечно видим сценки –
танцующую тень на стенке
и вновь село: ночная темень там
и тот же дом, тоскующий по нам.
Жар
Раздуй огонь. Пусть угли веселятся.
Пока горят, светлее станет свод
и тени устремятся в хоровод,
и все мы сможем на свету собраться.
Побалуй пламя дровяным довеском
и кочергою угли размельчи.
Смотри, как искры брызжут из печи.
Услышь, как чья-то жизнь проходит с треском.
Я вспоминаю ту былую печь
и угольки, что в ней тогда горели.
Отец там грел мозолистые руки.
От смерти никого не уберечь,
но где бы мы тогда сердца согрели
в ту зиму и за много зим разлуки?
Негромкие поэты
Негромкие творцы былых веков!
Мы помним имена, в ходу цитаты:
то песня, то всего лишь пара строф.
Нам жаль того, чему уж нет возврата.
Вы не оставили больших поэм,
ни новых эпохальных направлений:
порой лишь полсловца на пару тем,
не вызывающих особых прений.
Но вы не зря растрачивали дар.
хотя не слишком проявляли смелость,
и не особо лезли под удар.
И не напрасно ж вами честно пелось,
что целый мир насытят семь хлебов,
что теплота идёт и от лучинки,
что Бог от нас ждёт дела, а не слов,
что целость не полна и без песчинки?
Он
Через парк, от суда и до почты,
я гуляю, неспешно, во фраке.
Загляну в вашу комнату, точно
глаз кошачий, фонарик во мраке.
Летний вечер. Игры моей зона –
бутики, супермаркеты, банки.
Под оркестр, под рекламу неона
снова глажу плечо горожанки.
Если ж дождь, словно боль головная,
во все окна стучит неустанно,
«Поспеши воплотить – заклинаю –
человеческий род, мои планы!»
Вот на танцах, субботнею ночью,
я всех хлопцев в красавиц влюбляю.
И, с усмешкой, – в невестины очи, –
жениха на войну отсылаю.
Вы, кто старше, глазами в экраны! –
В разноцветье бездумного счастья,
в представления политикана,
в лицемерные россказни власти,
в поп-певиц, в шарлатанов-пророков,
в тех злодеев, что выбились в судьи,
в финансистов «прозрачных» потоков.
Все они – мне послушные люди!
Не перечь мне, дитя, резким тоном,
не суди, а послушай совета.
Посмотри на моих компаньонов:
академики, в лаврах поэты.
И лишь там, где над крышею храма
крест стоит, я шаги ускоряю.
А за мною, без страха, без срама,
хвост волочится, след заметая.
Перевёл Сергей Шёлковый
Изгнанный поэт
Хотел бы воспевать весёлые застолья
да быть с друзьями вместе, нынче и в грядущем,
а правда жизни обернулась горькой болью:
друзья – вдали, беда преследует всё пуще.
Мог при дворе, как и Вергилий, как Гораций,
где все мы страстью к раскрасавицам горели,
всегда вином с редчайшим вкусом упиваться
и до полудня не спешить вставать с постели.
Я предпочёл бы заиметь свой дом в столице,
другой – в провинции, где проводил бы лето.
Увы! Моя мечта седым дымком струится,
а в голове от сожалений нет просвета.
Дурная голова! Скажи, зачем ты, право,
интриговала, допустила жуткий промах?
Заместо почестей и громогласной славы,
придётся помирать в суровом Понте, в Томах.
Пень
Престолом пень – при воротах сельских.
Ждёт паломников, как бывало?
Но кому на крестьянском троне усесться?
Царя-господина у нас не стало.
Та картина в душу запала глубоко,
(до сих пор отпустить меня не желает):
как домой возвращаюсь я издалёка,
отец всё на пне сидит, размышляет.
Нахохлен, как прихворнувший кочет.
Дым сигареты привычно едок.
Соседи решали: развеяться хочет.
А он свои дни считал напоследок.
Болен? Не болен? Да разве он скажет?
Скуп на слова о собственном горе.
Слеза ни одна со щеки не скатит.
Побудем же с ним, пока все мы в сборе.
Жизнь и – начало великой ночи.
В ладонях моих ни следа, ни печати.
Но ты чаще во сне являйся мне, отче.
Все, кто ушли, являйтесь мне чаще.
Перевёл Юрий Лощиц
Мольба
Столь сильно тебя люблю,
а прoклятый мир всё злей –
так не страшна и смерть.
Только молю:
не смей
раньше меня умереть.
Скорлупа
Яйцо глядит в лицо мне триумфально
и панцирь свой пробить готово тотчас.
Какой напор копился изначально!
Зародыш рос, на том сосредоточась.
В терзаньях вижу, как все люди хрупки,
как копятся седины и морщины
и тают оболочки и скорлупки,
что нас оберегают от кончины.
Непрочность всех покровов обнаружив,
мы лишь грустим, переживая это...
Их ветер рвёт гораздо легче кружев,
чтоб мы скорей проклюнулись со света.
И всё-таки меня манит с рожденья
бессмертный мир – святая заморочка.
Стремление туда – как наважденье –
хоть глянуть сквозь земную оболочку.
На пути к монастырю Драча
Змеится путь, не столь уж малый.
Веду подсчёт пройдённых миль.
С утра жара. Иду усталый,
и пот с меня стекает в пыль.
Вокруг лежат лесные тени:
упрёк за пропуск многих дней.
Хочу, стыдясь недавней лени,
найти свою меж тех теней.
Перевёл Владимир Корман
Марек Вавжкевич
Поэт, эссеист, переводчик, издатель, автор 20 поэтических сборников и 10 книг переводов с русского, белорусского, македонского и китайского языков. Родился в 1937 году. Выпускник исторического факультета Лодзинского университета. Многолетний президент Союза польских литераторов и организатор фестиваля «Варшавская осень поэзии». Лауреат нескольких польских и зарубежных литературных премий. Стихи Марека Вавжкевича переведены на основные европейские языки. Живёт в Варшаве.
Империя
Поздней ночью уехали варвары. Незаметно.
Стук копыт, обмотанных тряпками, был как урчание
Грозы бушующей за горизонтом. Остались
Глиняные черепки, смрад погасших костров,
Несколько дырявых шлемов. Вывезли даже трупы...
Они покинули империю, словно ей погнушавшись. Словно
Им было достаточно факта победы и записи в хронике
Хрупкой как амфора. Пейзаж лишился
Раздутых конских ноздрей, свиста мечей и арканов,
Горловых воплей завоевателей и насильников,
Густой пыли и срубленных голов молодых деревьев.
Империя отдыхает, словно она неустанно
Пробуждалась от сна. Проводит дрожащей рукой
По едва пораненной коже. Считает
Следы любовных укусов, волнующие теперь
Сладкими воспоминаниями желанного насилия.
Ах, довольно уж было той сытой стабильности.
Империя – это женщина. Дородная, почти перезревшая.
Как будто невольным жестом она призвала любовника.
Слабо сопротивляясь, криком к оружию не взывала.
На всклокоченных заливных лугах постели
Отдалась она гордо и с тактом.
Теперь озирается. Ленивые, белые груди,
Выпуклый, ещё гладкий живот, слишком пышные бёдра
С заметной при дневном свете паутинкой,
Старательно подстриженный лобок
С модной в этом сезоне причёской ирокеза –
Нельзя себя запускать, что скажет общественное мнение.
Предполуденный час. Империя прислушивается:
Может вернутся варвары? Нет, это гостиничный персонал
В двери стучит. Пора освобождать номер.
Мачей Фроньский
Родился в 1973 году. Польский поэт, переводчик, журналист. Автор нескольких поэтических сборников и цикла статей в журналах, посвящённых фолк-музыке. Переводит стихи с английского, итальянского и русского языков, в частности, автор переводов на польский язык поэзии Ивана Бунина. Его стихи и переводы публиковались в периодических изданиях в Польше и за рубежом. Живёт в г. Бельско-Бяла в Силезском воеводстве.
Поединок во Влощёве
Один так прекрасен, второй так молод,
Кому интересно – пусть знает:
На славном вокзале, в старинной Влощёве
Кровавый час наступает.
Гордая стойка, презрительны мины,
Дерзки, готовы к драке...
И эти цилиндры, и пелерины,
И эти белые фраки…
Два секунданта – согласно уставу,
Отбою от зрителей нету:
Кто-то уже самовар наставил,
Кто-то венскую ест котлету.
О чём, господа, меж вами спор вышел?
И в чём же претензии ваши?
«Когда ранним утром во двор я вышел,
Он вышел на двор ещё раньше!»
Один пистолет свой сжимает до боли,
Второй на курке держит палец...
Сигнал прозвучал, просвистели пули…
И замертво оба упали!
Перевёл Владимир Штокман
Владимир Штокман
Родился в 1960 году. Польский и русский поэт и переводчик, автор сборника стихов «Верхнее море» и многочисленных публикаций стихов и переводов в литературных журналах и альманахах в Польше, России и других странах. Финалист конкурса на лучший перевод на русский язык стихов и прозы Чеслава Милоша. Лауреат литературной премии «Ianicius» им. Клеменса Яницкого «За заслуги перед польской культурой». Живёт в Кракове.
Кормление троллей
Вчера я был в бестиарии.
Кормил прожорливых троллей.
Иногда
неловко брошенная мной пища
не попадала между прутьями клетки
и падала в глубокий ров наполненный зловонной жижей.
Каждый раз заметив мою промашку
тролли начинали бесноваться –
визжа и завывая они скакали и кувыркались
сморкались и плевались
швыряли в мою сторону
недоеденные куски корма и фекалии.
К счастью
от них меня отделяло
прочное стекло монитора.
Перевод автора
Материалы предоставлены Евгением Чигриным