В эпоху бурных скоростей
На вираже и на излёте
Как странно делают детей
Созданья немощи и плоти.
Как будто бедствие прошло
На этих скомканных постелях
И невозвратно отцвело,
Навеки сгинуло в метелях.
Но вот – живое существо
Пищит, барахтается, плачет,
Не понимая, для чего
И что оно на свете значит.
Пока Господь, сама Судьба,
Сойдя небесными верстами,
Коснётся девственного лба
Благоуханными перстами.
И наделит его душой,
Определив пути и цели,
Такой неслыханно большой,
Которой не было доселе.
* * *
Последнего зайца спугнули вчера.
От страха сердешный рванул в клевера
По старому следу.
У здешних псоводов такая игра:
Последнего зайца загнать в клевера
И править победу.
...Последний солдат остаётся один.
Дожил, уцелел до глубоких седин
Один, без опеки.
У здешней верхушки такая игра:
Внушать ветерану – пора, мол, пора
Забыться навеки.
Живое живому бросает: «Ату!»
Бездумною злобой несёт за версту
И стынет природа.
Как мать, разглядевшая собственный плод,
Не ведает, как получился урод.
И нету исхода.
* * *
Моих стихов не нужно никому.
Возможно, только ветру одному:
Он возбудит любые словеса
И взбудоражит, словно паруса.
Зачем я тут, зажатая в углу,
Внимаю злу и черпаю хулу?
Пора понять – в задымлённом дому
Моих стихов не нужно никому.
Я не хозяйка стульям и столам.
Лет через сто всё это будет хлам.
Но пролетят сквозь дивные верха
Моих стихов живые вороха.
* * *
Стихи о том, как женщину не любят.
Берут силком – и губят, губят, губят.
Легка походка, талия тонка,
И губы наподобие цветка,
И верит в настоящую любовь?
Содрать, содрать, содрать с неё шелка!
Её клеймят начальники и воры.
Малюют стены в лифтах и заборы.
И холодно взирают облака:
Не каждая из давки подвенечной
Опомнится на станции конечной.
Традиции такие. А пока...
Мать-одиночка ходит по земле
С младенцем Иисусом в подоле.
* * *
На пляже голом, как тоска,
Лежит моё большое тело.
Внезапно около виска
Шальная пуля пролетела.
А я из туловища – прыг!
И только локоны за мною
Спешат нестройною копною,
Как сумасшедшего парик...
Я побываю на луне,
Одной из точек мирозданья,
Хоть там и числятся одне
Умалишённые созданья.
Но если вдруг у них война,
То мне, конечно, не до шуток,
Кому я буду там нужна
В такой ужасный промежуток?
На землю глядя с высоты,
Вдыхая облако парное,
Я угадала: вот и ты,
Моё вместилище родное
На пляже голом, как тоска,
Среди безбрежного песка,
Ничем не хуже остальных –
Больших, обугленных, больных.
Речной трамвай
Девочка в синей матроске.
Всё неспроста, неспроста.
Ветер взъерошил причёски
Женщин, глядящих с моста.
Что они там увидали,
Что приковало их взгляд?
Синие-синие дали.
Мая цветущий наряд.
Слева и справа столица,
В небе спираль «ястребка»,
Чистые светлые лица.
Женщины. Мост. Облака.
Движутся гулкие арки.
Музыки ширится звон,
То репродукторы в парке,
То из дверей патефон.
Ты эти песни слыхала
И, говоря: «подрасту»,
Ела пломбир и махала
Всем, кто стоял на мосту.
ЦЕРКОВЬ
Эта церковь видна издалёка
В стороне от большого села.
И к подножью её одиноко
Через поле дорога легла.
Ни туман её влажный не спрячет,
Ни прикроет соседний лесок,
Словно праздник навстречу маячит –
Так полёт её древний высок.
Облаков белоснежных белее,
Вот стоит она, ясная вся,
Никого на земле не жалея,
Никого ни о чём не прося.
Так Прекрасное, выйдя из мрака,
Устояв в вековечной борьбе,
Белокаменно, празднично, всяко
Существует само по себе.
Среди всех разноречий и мнений
Нас не может оно обмануть.
И чем меньше на нём наслоений,
Тем его удивительней суть.
* * *
Отныне будет сладкий дым
Пронизывать эфир.
Кто хочет вечно молодым
Покинуть этот мир?
Я не хочу его бросать,
Хотя (по чьей вине?)
Мне больше нечего сказать
О здешней стороне.
Она не та, не та, не та!
Хотя кругом пиры.
Опять ютится нищета
Под спудом мишуры.
Чтоб где-то пили за столом,
Не смея отдыхать,
Должна работница кайлом
Без удержу махать.
И милосердная сестра,
И все вокруг должны
Следить, как ширится дыра
Изрезанной страны.