Мы – отчаянный народ

Максим ЗАМШЕВ

Валентин СОРОКИН

ТВОИ ЛАДОНИ

И солнцу трудно посреди пучины
Недобрых туч и ветровых кругов.
Ведь ураган идёт не без причины
От мглистых незнакомых берегов.

Дрожит земля, дрожат холмы и реки.
И вечностью в зенит вознесена,
Так тяжело шумит о человеке,
Единственном,

Куда ушла ты, канула, пропала
И на какой незримой высоте
Моя любовь купавой отпылала
И отцвела тоской по красоте?

В тебе, в тебе – призвание и мера
Бессмертию

Что пистолеты взводит у барьера
И мир гнетёт колёсами войны.

Через меня летят в твои ладони
Красней зари, прицельнее стрелы
Времён забытых взвихренные кони,
И цепь звенит, и стонут кандалы.

Смотрю я в лица, все они чужие,
И не запомнить их, и не понять.
И вновь глаза, трагичные, большие,
Приподняла над Родиною мать.

Как большой ураган облака!

ОБИТЕЛЬ ЗЕМНАЯ

За морями, вдали, за горами
Машет крыльями вьюга во тьме.
И вот здесь просквожённый ветрами,
Пожелтел березняк на холме.

Отцвела и пожухла урема.
Речка стылая звонко-светла.
Золотая осенняя дрёма
За околицей в полдень легла.

Есть в природе неделя покоя,
День блаженства, минута тоски.
И, опять берега беспокоя,
Волны моря встают на носки.

И не так ли в ужасном томленье
Чувств и мыслей,

Ты не можешь поладить с забвеньем,
Ты нигде не найдёшь тишины?..

Ведь недаром средь солнечной воли,
То ласкаясь, то резко грубя,
Оскорбленья, желанья и боли,
Как зверьки, окружают тебя.

Многострадна обитель земная.
И стоишь ты

Всё прощая и всё понимая,
И опять – предавая суду.

МОЙ АВГУСТ

Светел август, и дали светлы.
Тишиной заворожены плёсы.
И пылают средь солнечной мглы
Золотыми кострами берёзы.

Через рытвины горя и зла,
Через волны тоски и заботы
Вновь дорога меня привела
На вершину угрюмой работы.

Буду камень тесать и гранит.
Из железа я искру достану.
Только это меня сохранит.
Только этим я на ноги встану.

Шелест листьев и вздох камыша,
Словно жалоба или обида.
Разве русская в мире душа
Мало травлена, мучена, бита?

Край ты мой, вечереющий край,
Перелески,

Не суди ты меня, не карай,
Мы с тобою навечно повинны.

Мы с тобою – как берег с травой,
Мы с тобою – как облако с небом.
Я припал бы к тебе головой,
Только верность не кормит нас хлебом.

Я припал бы, да нежности плен
Ныне кажется пуще недоли.
Всё как есть –

Перед чувством свободы и воли!

ПОСЛЕДНИЙ КОЛОДЕЦ

Где он, дедовский конь-иноходец,
Вся округа – под город, на слом.
Умирает последний колодец
За ушедшим в туманы селом.

А бывало, храпели и ржали
Тройки.

До колодца невест провожали
Разухабистые молодцы.

До колодца родня умыкнётся
И, поплакав, обнимет бойца.
Коль счастливый, с победой вернётся
И порадует мать и отца.

У колодца израненный воин
Кровь омыл, освежился глотком
И в атаку, суров и спокоен,
На рассвете шагнул со штыком.

У колодца вдова улыбнётся
В день,

Выйдет сам из калитки на солнце,
Новым голосом пробуя тишь...

Запропастился конь-иноходец.
Закатились в лугах бубенцы.
Умирает последний колодец,
И не слышат его молодцы.

Я ВИНОВАТ

Кресты метелями повиты.
Деревня.
Сумерки.
Луна.
Что сделали с тобой бандиты,
Моя несчастная страна?

Ни балалайки, ни гармони,
О, мама, я в твоей судьбе, –
Целую я твои ладони
И низко кланяюсь тебе!

Я слышу крик, а не роптанье,
Солдат и узников набат...
За всё, за все твои страданья
Я виноват!
Я виноват!

Вон плачет поле голубое
Над плёсом Волги и Двины,
И лишь расист перед тобою
Не признаёт своей вины.

Расист разрушил храмы наши
И приказал нам – не рожать:
«Не смейте, вы, святые чаши
За честь семейную держать!»

Я боль осилю, страх осилю,
Нас Бог над бездной вознесёт, –
Ведь кроме нас никто Россию,
Никто Россию не спасёт!

РУССКАЯ БОЛЬ

Все дороги спешат на Москву
От захваченных наших окраин...
Вот я этой тоскою живу, –
Разоряет Отечество Каин.
Тяжкий крест мы по миру несём,
Обесправлены и не богаты,
Почему же сегодня во всём
Только русские, мы, виноваты?
Террористам Россию в кредит
Сдал пахан перестроечной эры:
Вместо друга – у моря бандит,
Вместо сакли – в горах бэтээры.
Ночь над нами, над русскими, ночь,
С тьмой планетною звёзды не спорят:
Во вчерашней республике дочь
Русской мамы шахиды позорят!
Сын расстрелян её у ворот,
Безоружный, с учительским ранцем:
Так великий, державный народ
Стал ещё в СССР иностранцем.
Сколько крови и слёз, и потерь?
Мы, доверчивы и угловаты,
Защищая соседей, теперь
За свою доброту виноваты.
И опять я не сплю до зари,
Горько думая вновь о раздорах.
Собери нас, Господь, собери
Защититься – в Москве и в просторах!..

ЗОИН ХРАМ

А ведь казнили Зою на снегу,
Палач всегда в усердиях торопится,
И на далёком волжском берегу
Предупредила русских Богородица:

«Свинцом и кровью затыкают рот
Прямого сострадальца и воителя,
Ты, русский созидающий народ,
Твори судьбу народа-победителя!»
Качалась Зоя мёртвая в петле,

Не предана друзьями и подругами,
А по славянской взорванной земле
Война катилась, причитая вьюгами.

И не могу я замолчать о том,
Иных разрух переживя безмерности,
Сегодня входит Зоя в каждый дом
Спасением неистребимой верности
И говорит: «Ужасные года,
Мы Кремль открыли хаму и вредителю,
Но я клянусь, что русских никогда
Не одолеть ему, поработителю!»
Вам, промотавшим реки и леса,
Скользящим по ворованному золоту,
Не опровергнуть Зоины глаза,
Лишь красоте распахнутые смолоду.

Вас даже горный праздничный Давос
Не прополощет в бане древнегреческой,
Обыкновенный рыночный навоз
Под именем элиты человеческой!..
Мы, русские, герои многих драм,
Атак непредугаданных вершители,
Воздвигнем Зои Святоликой храм,
И пусть её страшатся разрушители.
И пусть взлетит с холма суровый крест
Над виллами банкирства и купечества.
Пусть встанет храм несбывшихся невест
И нерождённых сыновей Отечества.

Пусть он звонит, в седых полях скорбя,
Весну зовёт, мятежную, зелёную,
Где каждый русский вспомнит про себя
И защитит Россию оскорблённую!

Валерий СУРНЕНКО

* * *

Над Луганском летают голуби.
Слава богу, не самолёты!
Ты хоть пиво, хоть молоко люби,
Мне неважно, где ты и кто ты, –
В другого ты больше не выстрелишь.
Расслабься. А пиво в канистре лишь.

* * *

Мерцает Моцарт в подворотне –
Забытый бог.
Сейчас налево поворот, не
Проспи, браток!

Мы получили, что хотели.
Теперь вокруг
Звучат свинцовые свирели.
Вот так-то, друг.

* * *

Летальное украинское лето,
Увы, не рад я тебе!
Стихи написать,
дожить до рассвета,
Пройтись по узкой тропе...

* * *

В Луганске революция и дождь,
Вернее, дождь и революция.
На площади стоит советский вождь,
У постамента жмётся куцая

Бездомная собака, впрочем, здесь
Безлюдно, главные события
За километр отсюда, там уж смесь:
Палатки, флаги, перекрытия

И баррикады, много баррикад, –
Там доски, шины, разумеется,
И у палаток люди суп едят
И ждут, на что-нибудь надеются...
(10 апреля 2014 года, 15.00)

Война и мир: контрасты

У некоторых на носу отпуска,
У некоторых перед носом войска.
Дым костра – не пожарища дым.
Отдыхающие на пляже пловцы,
На поле боя лежащие мертвецы –
Все они под солнцем одним.

* * *

Мы – русские из Луганска,
Беглецы, беженцы
(это неизбежно).
Не упустили свой шанс, ко
всем чертям послав
прежний уют, конечно.

Подобная злой стихии,
Война заставила нас
уйти проворно.
Рассыпаны по России
Великой мы, словно
из пригоршни зерна.

* * *

Абрикосовые снега.
Время цветенья почти сакуры.
В жизни чёрная полоса? Кури.
Но знай, что она недолга.

И белая пройдёт легко
(Скоро Пасха, а летом – Троица),
И в бездонном бидоне скроется
Лепестковое молоко.

* * *

Что видел во сне человек,
Который скончался под утро?
Дракона из перламутра?
Чьё-то лицо? Или снег?

Мы никогда не узнаем,
Он, видно, на все времена
Завис между адом и раем
В пределах последнего сна.

* * *

Стальными римскими ресницами
Прикрытые глаза богов
Не видят нас, а мы страницами
Зажаты. Наш удел таков.

Рим далеко. В снегу акация.
Из крана капает вода.
Летят по улице Горация
Автомобили в никуда.

* * *

Клянусь усами Дали Сальвадора,
В жизни достаточно всякого вздора,
Впрочем, у каждого вкусы свои.
Жаль, не поэта увидишь с экрана
Чаще, а глупого политикана.
И рок-н-ролл не поют соловьи.

В жизни всё почти поправимо.
Было ж когда-то падение Рима,
Ну а потом ещё много всего.
Ходит по парку небритый бродяга.
Не для него этот стол и бумага,
Принтер, компьютер, другая бодяга –
Все наши бонусы не для него.

Неподалёку играет ребёнок,
Мастер игрушечных драк, автогонок.
Зная, что будущее лишь за ним,
Он улыбается хитро бродяге,
И возникают слова на бумаге.
Варвары снова вторгаются в Рим.

* * *

Друзья, проверенные временем,
Спасают снова.
Застрявший в бытовой проблеме, нем
Художник слова.

Мы – будем. Не пойдёт смещение
Небесной кровли.
Нет немоты, есть вдохновение –
Москва, Ростов ли…

* * *

Мы – отчаянный народ,
Птицы – наши боги.
Не закончить бы полёт
На большой дороге.

Только ветер нас и ждёт,
Ветер нервный, невский...
Приюти своих сирот,
Батя Достоевский!

* * *

Не зарекайся от зимы
И тьмы, ведь обязательно
Они придут сюда, а мы
Мы трудимся старательно.

А жизнь, которая одна
Просвистана, проспорена,
Как будто книжная княжна
В объятиях Печорина.

* * *

Беглецы, беженцы, отщепенцы, почти бомжи
Из Луганска военного мы в Россию явились.
Что же делать нам дальше – не знаю. Живи, дыши,
А все прошлые годы тебе, наверно, приснились.

Временная работа и временное жильё,
Но жизнь вообще штука временная, пойми же,
Не грусти о прошлом, где-то будет место твоё,
Просто русский язык родной стал тебе ещё ближе.

Осень в Ростове

Осень в Ростове, мне это внове,
Что ж, ничего-ничего.
Встретить придётся (зря хмуришь брови)
Где-нибудь здесь Рождество.

Я и не хмурю, в этой суровой
Жизни не двигайся вспять.
Лучше в Ростове гулять по Садовой,
Чем под Луганском лежать.

Юлия БЕЛОХВОСТОВА

Перевод с рыбьего

Так заглядишься в глубокую чёрную воду,
словно глазами ощупать пытаешься дно,
словно мучительно ищешь слова перевода
с рыбьего на человечий, понятный, родной.

Так намолчишься, намаешься этим молчаньем,
словно оно тяжелее гнетущей вины
всех мастериц виноватого взора и камнем
тянет ко дну, где такие же камни видны.

Где намывает теченьем песок, укрывая
бледных утопленниц, канувших в воду без слов,
в мёртвой воде без следа растворилась живая –
не остаётся на смерти от жизни следов.

Ближе и ближе к воде наклоняясь бездвижной,
словно расслышать пытаясь её немоту,
так и нырнёшь, только охнуть успеешь неслышно,
только ладонь поднесёшь к удивлённому рту.

* * *

Что нам осталось с того февраля?
Снега ведёрко да в дырках поля.
Нового мира семейственность встреч,
старого мира славянская речь:
слово за слово, за Родину, за...
Тонкие пальцы в чернильных слезах,
тонкие губы под корочкой льда,
в детских глазах – голубая слюда.
Что там осталось, кого сберегли
ветром расшатанные феврали?
Не отнимая руки от руки,
что ни напишешь – то с красной строки,
что ни забудешь – то зверь на ловца
выбежит красного ради словца.
Что нам осталось с того февраля?
Зябнут обветренные тополя,
и, попадаясь на веток крючки,
ватного неба белеют клочки.

У самого синего

У самого синего, у самого чёрного,
у серого, бурого, вскипячённого,
покрытого пенкой молочной, белой
(уже сбежало, пока кипело,
уже остыло – не дуй, не бойся),
у моря просоленная насквозь я,
до контурных карт, проступивших на теле,
до запаха йода и солнца в постели,
у самого синего чёрного моря
слова вылавливая в разговоре,
вскрывая панцирь намёков с хрустом
(о чём угодно, но не о грустном,
и не о прошлом, и не о ближнем),
считать до трёх – и остаться лишним,
но продолжать, как ни в чём не бывало,
волны считать до девятого вала.

И никого другого, кроме
По набережной опустевшей
пустой стакан летит вприпрыжку.
Там конного обгонит пеший,
не прибавляя шага слишком.
Там ветер рыщет, сатанея
от бесполезности запрета,
и только море солонее
слезы пролитой и пропетой.

И только тот, кто выжил в шторме,
кто вынырнул из перебранок,
и никого другого кроме
на набережной спозаранок.

Я напишу

Я напишу – читай меня, листай,
и складывай слова и смыслы вместе,
ставь между ними плюсик, словно крестик,
но крест на всём прочитанном не ставь.

Всё будет продолжаться день за днём
медлительно сиречь неторопливо:
река плюс ива, водоём плюс ива...
Мне кажется, река – не водоём.

Мне кажется, она теряет смысл
по горло зарастая камышами,
и рыбы забывают, чем дышали,
и пьют туман рассветный как кумыс.

А ты дыши, дыши и мне пиши,
я буду пить слова твои густые,
пока они в разлуке не остыли,
не остудили утренней души.

Я напишу, а ты меня читай,
води губами, пальцами по коже,
и то, что ты во мне понять не сможешь,
из этих слов и строчек вычитай.

У подсолнуха голова тяжёлая

У подсолнуха голова тяжёлая,
ниже, ниже клонится на плечо,
с лепестков пыльца разноцветно-жёлтая
сыплется и колется горячо.

Закатилось солнце куда-то за спину,
между гор лопаточных обожгло.
Говорили много, да всё напраслину,
оттого и губы кривили зло.

Оттого и вяли цветы измятые,
торопливо втоптанные в крыльцо,
оттого и руки в карманах прятали,
жёлтой перепачканные пыльцой.

Лето разлиновано по линеечке,
клонится подсолнухом голова,
а из головы выпадают семечки,
чёрные и гладкие, как слова.