Игорь Тюленев,
Пермь
Битва за Москву
Мчится в поле несметная сила.
Рвёт зубами Пегас удила.
Под Москвою спасает Россия
Золотые свои купола!
Враг не страшен могучей Сибири.
Потому что Урал с Ермаком
Приобщили к московской Псалтыри…
Вновь Москва призвала с багажом.
А багаж мой – винтовка да скатка.
И всемирная русская злость!
Не пилотка, а русская шапка,
Чтоб не выстудил злобу мороз.
Мировые заткнитесь столицы!
Насажу языкастых на гвоздь!
Вы проспали войска и границы.
Что ж вам, дурни, так «сладко» спалось?
Не мешайте, Европы зеваки,
Мы встаём, как леса из снегов.
Наше мужество вплавлено в танки.
Твёрдость духа – в простых мужиков.
Вспомнят внуки не поздно, не рано
Сталинград вместе с Курской дугой!
Не командующего Гудериана –
Вспомнят Жукова под Москвой.
Валентина Трофимова,
Санкт-Петербург
Дождь на Литейном мосту
Будоражит Нева сокровенные залежи чувств,
Я плыву по мосту в хороводе чугунных русалок.
И полуденный ветер, меня потрепав по плечу,
Полетел шпиговать облаков розоватое сало.
Закипела Нева, колыхаясь чешуйками волн.
И не надобен зонт, я приверженка летнего душа.
Дождь – живая вода, и со мной церемонится он,
Открывая свою исторически влажную душу.
Гордо замер рыбак, словно только вступил на престол.
А охотница-чайка, схватив неподъёмную рыбу,
По воде побежала, как в белой тунике Христос,
До гранитных столов пировать окончание трипа.
Засияли гербы, будто мытые окна дворцов,
От дождя зеленей и точёней русалочьи плечи.
Утюги катеров поднимая на волны гребцов,
Под Литейным мостом чуть притихшую заводь калечат.
Не скрипит под ногой, а поёт сердобольский гранит!
Даже красный замок на ограде, как сердце на рёбрах.
И желанье одно: Пусть Всевышний наш Питер хранит!
Он во веки веков – сероглазый, великий и добрый…
Вера Бутко,
Москва
Человечек
Человечек такой
Маленький.
Человечек закрыт
В спаленке.
У кровати лекарств
Россыпи,
И измяты под ним
Простыни.
Тусклый свет от окна
В комнате.
День недели какой –
Вспомнить бы...
Человечек едва
Движется,
Но в руках у него –
Книжица.
В ней герой наделён
Силою,
Ждёт героя с войны
Милая.
Он дерётся со злом
Истово,
Он в крови, но в бою
Выстоял.
Возвращенье домой
Празднует
И уходит опять
В странствие.
А куда? Смотрит вдаль
С палубы:
«Человечка забрать
Надо бы».
Ольга Харламова,
Москва
На теплоходе
Треть голубого свода
да маковки церквей…
Погода-непогода –
гуляй, да ешь, да пей.
След пенистый бурлящий
вскипает за кормой,
и ты, вперёдсмотрящий,
свободный, – сам собой.
Друзья, семья, работа
остались где-то там…
Всего одна забота –
глазей по сторонам.
Отыскивай натуру
с прищуром в объектив,
насвистывай под утро
приснившийся мотив.
Идёт согласно курсу
Туристский теплоход
Вдоль по речному руслу
и вдаль за горизонт.
Виталий Молчанов,
Оренбург
* * *
Петру Краснову
Мой друг ушёл, когда звенел апрель,
Оставив чувство горшей из потерь,
Плеснув изрядно дел достойных в память.
На свете пусто стало без него…
Вернее, вот он – взгляда одного
С обложки хватит… Не могу представить
Мыслителя великого в гробу.
Как будто лёг, дав сердцу и уму
Час отдыха – как наша вечность, долгий.
Вот-вот проснётся, схватит чемодан,
Шагнёт в заполье, рукавом туман
Смахнув наветов, через лет осколки.
Над Заповедью скрипнет шаткий мост,
Шатохи взвоют по тебе всерьёз,
Мол, почему покинул нас навеки.
Твой новомир теперь на небеси,
От детской чёлки до седых грустин
Он звал тебя сквозь облаков прорехи.
Когда уходит друг – тускнеет свет,
Ты говорил, шутя, что смерти нет,
Что интересно, как там жить на небе
Частицей малой разума Отца,
Свечи гореньем тёплым без конца,
Забыв про мысли о насущном хлебе.
Прости за наш недолгий разговор,
Готовый перетечь в горячий спор
И в дружескую добрую пирушку.
Мой друг ушёл, когда звенел апрель,
И пусть я с ним увижусь не теперь,
Мы встретимся и сдвинем кружку с кружкой.
Голавль опять клюёт на мотыля,
И по орбите движется Земля,
А с ней Россия, отзываясь болью.
Певец российских скромных деревень,
Ты сам земля, ты не отбросишь тень,
Но книжным светом вспыхнешь над юдолью.
Юрий Ишков,
Великие Луки
В моей стране
В стране, где тропы и дороженьки
Ведут к просторам, душу радуя,
Поют особенные дождики,
Встают диковинные радуги.
Деревья дружно их приветствуют
Ветвями, тронутыми брызгами.
Уходят грозы в даль небесную,
Теряясь розовыми искрами.
А утром солнце раскрывается,
Равнины греет необъятные,
Взлетают радостные аисты
Навстречу свету благодатному.
Но каждый луч, сияя гранями,
Сродни штыку остроконечному,
Вокруг леса свинцом изранены,
А нивы сталью изувечены.
Крещёные и некрещёные
В атаках смерть делили поровну,
Ордой врагов не покорённые,
Они являли мощь народную.
Остались русскими названия
Родимых мест, а над погостами
Бойцов фамилии и звания
Берёзки шепчут длиннокосые.
Хранимы Память и обычаи
От посягательства и скверности
В стране особого величия,
В краях невиданной чудесности.
Светлана Сырнева,
Киров
Лесной царь
Я буду скакать по холмам,
по тёмной вечерней дороге,
где тени, восстав из лесов,
клубятся в тоске и тревоге.
Гори же, прощальный закат,
не меркни, полоска живая!
Вершины вонзились в тебя,
по капле всю кровь выпивая.
Услышат ли топот копыт
в далёком оставленном стане,
где белая церковь стоит
по горло в вечернем тумане?
И скоро её навсегда
ночная завеса закроет.
Восходит на небо луна
и низко висит над горою.
Скачи же, мой преданный конь,
по родине, как по чужбине!
Исчадия ночи и зла
тебя не сгубили доныне.
Во мраке дорогу торя,
лети над родной стороною!
Дыханье Лесного царя
всё ближе у нас за спиною.
Родимый, давай поспешай!
Заклятье мне веки сковало.
Держись! В нашей жизни с тобой
ещё не такое бывало.
Вперёд, златогривый, вперёд!
Удача тебя не обманет:
тебе же и солнце взойдёт,
тебе же и утро настанет.
Татьяна Царёва,
Москва
Паяц
Развесёлым беспечным паяцем
Я жонглирую жизнью и смертью,
И доколе уже мне кривляться,
Забавляясь в земной круговерти?
Я за жизнь не цепляюсь нисколько,
Удержать её – просто нелепо,
Вот она, апельсиновой долькой
Подлетает под самое небо,
Я её провожаю глазами,
Как же этот мой жест безрассуден, –
От меня моя жизнь ускользает
В суматохе потерянных буден!
Да и смерть не даётся мне в руки –
Приобнимет тихонько за плечи,
Усмехнётся и, будто со скуки,
Исчезает в бескрайнюю вечность…
Плакать мне? Или впору смеяться?
Ни тому ни другому не верьте!
Обречённым и дерзким паяцем
Я жонглирую жизнью и смертью,
И увидеть уже невозможно
Боль под солнечным клоунским гримом…
Я поэт, лицедей, я художник!
Продолжаю свою пантомиму!
Что же рвёт без конца мою душу?
Отчего же везде я – изгоем?
Жизнь и Смерть как случайной игрушкой
Постоянно жонглируют мною.
Лидия Оганесян,
Москва
* * *
Чуть выше взятой ноты
так искриста поступь.
Наотмашь в душу звуки.
Звуки льются сквозь.
Сквозь кожу, мясо, кости,
жилы. Так непросто
писать, что жизнь сквозила
между слов и строк.
Я разучилась слушать
шумные оркестры.
На флейту сердца я
настраиваю слух.
Но голос глух. Где отыскать,
где мне найти надежду,
где камертон души,
что мне настроит слух.
И прохожу я сквозь
немыслимые толщи
людей и лет,
и пониманий, и утрат,
чтоб ноту выше взять,
чтоб жить честней и проще,
чтоб слышать сердца стук,
чтоб в душу целил взгляд.
Вадим Терёхин,
Калуга
* * *
В медных трубах и в огне,
В облаках когда витаю,
Боже, ты всегда во мне,
Только я себя не знаю.
Я с туманною душой,
Непонятный, многоликий,
Сам себе во всём чужой,
Только ты один Великий!
Я прошу, наедине
Под уютным сводом храма
Расскажи мне обо мне,
Как когда-то в детстве мама.
Убеди, что быть добру.
И заставь поверить чуду:
В то, что весь я не умру
И с Тобою вечно буду!
Татьяна Гордиенко,
Щёлково, Московская обл.
* * *
Нарисуйте мне русский язык.
Тот язык, что могуч и мятежен,
тот язык, что, как чистый родник,
и прозрачен, и светел, и нежен.
Тот язык, что ласкает мне слух
и дарит наслаждение слогом,
что таит в себе яростный дух,
но безгрешен пред небом и Богом.
Тот язык, на котором века
говорили с любовью славяне,
а великих поэзий строка
не замечена в горьком изъяне.
Нарисуйте мне русский язык,
что богат всеми красками мира.
Он давно в мою душу проник,
как святое целебное миро,
и пророс теми смыслами слов,
что ведут за собою без страха
за любовь и Отчизну на плаху,
за друзей и отеческий кров.
Нарисуйте мне русский язык,
что бывает велик и небрежен,
но не будет убит и повержен
и не высохнет, словно арык.
Нарисуйте мне русский язык...
Максим Крайнов,
Москва
* * *
Рождаясь на свет осторожно –
розетка, побеги, бутон…
Но как-то немного тревожно –
а вдруг это будет не он?
А дальше предвидеть несложно,
как в строго отвéденный срок
и зная закон непреложный,
является счастья глоток.
И вот белизною творожной
сияя, как будто влюблён,
природной осанкой вельможной
встречает цветущий пион.
Едва, как в сосуде порожнем,
остынет любви кипяток,
несвежим слоёным пирожным
предстанет померкший цветок.
Когда же на подорожник
сметёт лепестки циклон,
неловко и чуть оплошно
последний отдаст поклон.
Елена Воробьёва,
Москва
Самовар
Закипел наш самовар,
Всех в беседку он собрал.
На столе варенье, мёд
И огромный мамин торт.
В вазе яблоки лежат,
Тихо комары пищат.
Ароматный чай разлит,
Мирно разговор бежит:
О погоде, о делах
И о разных пустяках.
Вот уж ночь спустилась в сад,
Звёзды на небе блестят.
В чашку мне одна упала,
Я желанье загадала,
Чтоб пузатый самовар
Нас почаще собирал
На беседу, на чаёк
В этот тихий уголок.
София Селектор,
Москва
* * *
Всё стало до предела просто:
не до оттенков –
жизнь и смерть.
Об этот чёрно-белый остров
разбился камень философский.
В осколках – тысяча вопросов.
Хоть на один
посмей – ответь!
Весна разбрызгивает краски –
Волной – взахлёб и через край!
Но равнодушно безучастна
её смеющаяся маска
и ежегодный звонкий май.
А мой маршрут
в морях безвестных,
где мель страшнее глубины,
где ночь встаёт скалой отвесной,
где в небесах сомненьям тесно:
что было б вредно?
что полезно?
в чём есть вина?
в чём нет вины?..
Николай Рассадин,
Псков
* * *
Ухожу в себя понемногу,
Запятые чаще, чем точки.
Обращаюсь запросто к Богу
И прошу здоровья для дочки,
Для жены, для мамы, для сына…
Для себя? Терпенья и силы.
Круг гончарный, пористой глины
У Него ещё попросил бы
Да ваял бы вазы и крынки,
Обжигал бы, люди не боги.
Наполнял бы до половинки,
Подводя работы итоги,
И носил бы в дар, за заботу,
Радость пряча. Всё и так ясно.
– Крылья не нужны для полёта,
Вот и не тревожься напрасно.
Ухожу в себя. Возвращаясь,
Дочку обнимая, целую:
– Я ещё с тобой не прощаюсь, Я ещё с тобой. Аллилуйя!
Владимир Максимов,
Томск
Земляница
Одинокое поле простой земляницы
заблудилось в лесу, на границе границ,
я наткнусь на него, где огромные птицы
собираются в стаи без маленьких птиц.
Потому что от крохотных столько мороки,
и пока что они, не умея летать,
забывают полёта печальные сроки,
под которыми тянет полей пустота.
А огромные птицы, как время, огромны
и как тени, в которых землица молчит,
ощущая в себе колебания грома,
не имея на то вероятных причин.