Память у нынешней литературной России на долготу дней не рассчитана. Казалось бы, интернет изъян сей смикширует. Пытается, но невпопад и сумбурно. Невольно вспоминаешь пушкинское: «Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя следов. Мы ленивы и не любопытны».
Льву Алексеевичу Шубину (на фото) леность беспамятства не грозит. Его имя напрочь срослось-связалось с личностью Андрея Платонова. Замолчать эту не столько связь, сколько «узловую завязь» не удаётся даже самым ревнивым и амбициозным из «соревнователей». И концептами Льва Шубина до сих пор пользуются, и автора как первооткрывателя неузнанного гения почитают. Не знаю ни одного профессионального исследования, где шубинская статья-монография «Андрей Платонов» («Вопросы литературы» № 6, 1967) не отмечалась бы как начало серьёзного изучения проблемы: Платонов и МЫ.
Работа и впрямь оказалась долгодействующей. И долго-играющей. Из тех, что примагничивают умы не только «качеством мысли», как спустя 20 лет напишет о ней Сергей Бочаров, но и её неожиданностью. Да, Платонов воистину «приходил в мир, чтобы высказать правду и ничего, кроме правды, «о жизни народа в революции, о его идеях, о его пути, о той одухотворённости, которую принесла народу революция». Казалось бы, общее место, трюизм. Всего лишь в непривычном для прозы конца двадцатых жанровом варианте: «Свое-образная летопись» «возникавших и имевших распространение утопий о социализме». Шубинский взгляд на молодого Платонова как на собирателя и «осмыслителя» предфольклорных «утопий» ныне, конечно же, не воспринимается как парадокс. Иное дело шестой за 1967 г. номер «Вопросов литературы» – органа Союза писателей СССР и Института мировой литературы. В канун 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции требуются не утопии о социализме, а социализм в действии, примеры его достижений. Юбилей запланирован Кремлём как ликующее торжество. «От Москвы до самых до окраин». Однако ситуация в стране всеобщему ликованию не соответствует. Как и решительно не--юбилейный «Андрей Платонов».
Сопоставьте реалии около-юбилейных смежных лет (напоминаю общеизвестные). Дело Синявского и Даниэля – арест, суд, протесты общественности и т.д. (1965–1967). Знаменитое «Письмо съезду» Александра Солженицына (май 1967). Пражская весна и танки на улицах Праги (март – август 1968). И всё это, повторяю, на фоне и в контексте большого юбилея.
Согласно общепринятой классификации послесталинская эпоха – от Хрущёва до Путина (1956–2000) – делится на четыре мини-периода. Шестидесятые – «оттепель»; семидесятые – застой; восьмидесятые – перестройка; девяностые – разруха. До разрухи и конца перестройки Лев Алексеевич не дожил. А общепринятую периодизацию называл то «портативной», то «укороченной».
«Оттепель» и впрямь оказалась укороченной. Общесоюзный климат начал исподтишка портиться с середины 60-х. В год юбилея приметы нового оледенения (всерьёз и надолго) сделались почти очевидными. И в общественно-политических, и в литературно-художественных сферах. Едва ли не с самого начала 1967 года по низовым информканалам поползли слухи. Дескать, и в толстожурнальном отсеке культурного сообщества идёт подчистка редакционных планов (проектов). На предмет устранения и тем, и авторов, в сочинениях которых могли бы обнаружиться следы инакомыслия. Даже микроскопическое несовпадение с генеральной линией партии в предыдущих высказываниях бралось на заметку. Правда, в «Вопросах литературы» в начале года, когда формировались летние выпуски, «перетруска» почти не чувствовалась. Виталий Михайлович Озеров, тогдашний главред журнала, вперёд батьки в пекло всё-таки не лез. И тем не менее…
Шубинский «Андрей Платонов» шёл не по моему отделу, но я, как и вся редакция, была «в напряге». Многие успели прочитать текст в вёрстке, и теперь с нетерпением ждали сверку (по внутрижурнальному – «точки над и»). Точка прямо-таки висела на кончике главредовского вечно золотого пера. Таких длинных статей, как шубинский «Платонов», «Вопли», как правило, не печатали. С усилием сжатый до двух с лишним листов фактически конспект микромонографии? (Конспект, разумеется, в жанровом значении.) Увы, даже такая мелочь, как неординарный объём, могла обернуться предлогом, да ещё и благовидным, чтобы… Чтобы или снять огнеопасный, тематически юбилейный, а по сути анти--юбилейный материал. Или отложить. Или сократить (до неузнаваемости?). Озеров статью подписал. Обычных придирок и опасений со стороны членов редколлегии и не упомню. Зато хорошо помню, как, выклянчив в бухгалтерии только что прибывший шестой номер, кинулась в «Совпис»... Журналы тех лет у меня, к сожалению, не сохранились, и я не знаю, в том ли объёме статья перепечатана в вышедшей посмертно книге Льва Шубина о феномене Андрея Платонова «Поиски смысла отдельного и общего существования» («СП»,1987). Но судя по тогдашней реакции Л.А., при мне пробежавшего глазами журнальный текст, технически всё было в порядке. И тем не менее, вызывая недоумение коллег, да, честно говоря, и моё, был он и раздражён, и сумрачен. Зря, что ли, я так спешила его обрадовать? От Пушечной, где «Вопли», до Гнездниковского, где «Совпис», рукой подать. Но лето, жара, дворы почему-то непроходные… Правда, мне тут же втихаря, на ухо ангел-хранитель и секретарь редакции Маира Акмальдинова объяснила: видимо, Л.А. вздорные «внутряшки» только что принесли, в том числе и на ваш опус. (Речь об очередной внутренней рецензии на мою рукопись «Поэтический мир Есенина». Попала она в совписовскую «Критику» из «Худлита» осенью 1965-го, выйдет в свет (первым изданием) в октябре 1972-го.). За семь лет здесь, у Елены Николаевны Конюховой, ко мне так приглядятся, что почти позабудут, с какой это стати всё возникаю да возникаю. Все, кроме Шубина. Вручая в очередной раз сладко-кислое мнение очередного эксперта, неизменно предупреждает: я, мол, кое-где на полях крестики-нолики опять ставил – гляньте. Авось, пригодится.
Вспоминая Льва Шубина в роли редактора, многие из работавших с ним писателей особо отмечают его «многознание». С автором книги о Велимире Хлебникове общался, мол, так же свободно, как, например, с Вениамином Кавериным, принёсшим в критику «укороченные» мемуары. («Воспоминания и портреты», 1973). И всё-таки, по-моему, дело не в эрудиции, а в особом «редкоземельном» даре. Лев Алексеевич на удивление споро обживался в художественном пространстве любого текста и безошибочно точно обнаруживал корень (источник) и композиционных, и смысловых неустройств рукописи. В результате рукопись, вместо того чтобы изуродоваться и отощать от раздумий автора над шубинскими крестикам-ноликами, умнела, взрослела, стройнела… Про себя я называла этот шубинский главный урок по-гумилёвски: «Я учу их, как не бояться. Не бояться и делать что надо…»
Правда, в тот день второй экземпляр внутряшки (на этот раз «особое мнение» Ал. Дымшица) Лев Алексеевич вручил молча. Оказывается, я угодила в разгар редакционного ЧП. Лесюч, то есть бессменный директор «Совписа» Н.В. Лесючевский, потребовал, чтобы из рукописи К.И. Чуковского о переводах с русского на английский изъяли упоминания о Солженицыне.
Много лет спустя, когда полностью будет издан его «Дневник», я наткнусь на запись и об этом событии. Она так характеристична, что не могу отказать себе в удовольствии её процитировать:
23 мая 1968 года
«Вечером приехала Елена Никол. Конюхова от «Советского писателя» уговаривать меня, чтобы я выбросил из своей книги [«Высокое искусство»] упоминание о Солженицыне. Я сказал, что это требование хунвейбиновское, и не согласился. Мы расстались друзьями. Книга моя вряд ли выйдет...»
Алла Марченко,
литературовед,
в 1960-е работала в журнале «Вопросы литературы»
Книга, разумеется, в конце концов вышла, поскольку разбор перевода на английский рассказа Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Корней Чуковский «выбросил».
От редакции: в 2018 году исполнилось 90 лет со дня рождения Льва Алексеевича Шубина (1928–1983).