Дмитрий Воденников, поэт
Потерял в Москве переулок один. Столько раз там проходил за десять лет, кажется, что и во сне найду, но вот уже год не был в центре, и вдруг – хоть на карте в телефоне вижу, а как дойти до него, старомосковского, немного кривого, со старинными доходными домами, – не знаю.
Потерянный переулок.
У ныне уже покойной поэтессы Елены Шварц было стихотворение, где она говорила, что ей не нужно райского блаженства без двух старых машинок. Двух кротких и железных, нищих духом существ. Одной – пишущей, другой – швейной.
Машин нет в смерти ни одной.
Мне это очень, очень жаль –
На что мне радость и печаль,
Когда нет «Оптимы» со мной?
Бердяев в своей книге «Самопознание» тоже требовал ну если не швейную машинку в раю, то точно своему котику такого же небесного царства, как и всем.
Писал, что не может помыслить Царства Божьего без своего Мури, так как его любовь к коту требует бессмертия и вечности. «Не хочу рая без Мури».
Будто бы верил в бессмертие души животных, будто что-то ему нашептало, да так нашептало, что был документально оповещён, что в будущей жизни наши питомцы станут нести в себе собирательный образ всего своего рода.
И то правда. Ну как без котиков в Небесном Царстве?
Я как-то к этому всему без сантиментов.
Была у меня собака, звали её Чуня, была она маленькой, чёрной, умной и хитрой. Но уже года три её нет.
Ну что ж делать. Это жизнь. Точнее, это жизнь и смерть в одном флаконе.
И вот тут на днях перестилал кровать, решил и матрасы, икеевские такие (их у меня два, один на другом), тоже перевернуть. Чтоб, значит, продавливались равномерно, с обеих сторон. Ну, снял постельное бельё, перевернул один матрас, перевернул второй.
И вдруг что-то тоненько лязгнуло об пол.
Нагнулся – а это кончик собачьего когтя. Мы оба эту муторную процедуру не любили с Чуней, но собакам надо иногда когти стричь. Иначе они на концах слоятся. Вот мы и мучились раз в месяц. Она – дрожит, я – злой, потому что меня самого подташнивает от этого действия, но делать-то нечего.
И вот, в общем, Чунин коготь, кончик его, точнее, лежит у меня на паркете. И блестит в солнечном квадрате агатовым матовым бессмертным блеском.
С ума сойти.
Как будто не было смерти, как будто не было вечного расставания, как будто нет этого «нет», как будто нет и этого цилиндра собачьего праха, который стоит у меня в картонной тубе на комоде. И я, кстати, до сих пор не уверен, что там именно Чуня.
«Вы хотите, чтоб мы вам потом привезли после индивидуальной кремации её прах?» – «Хочу». – «С вас пять тыщ».
А может, там и не Чунин прах? Ну, зачерпнули лопаткой в общей куче, и не было никакой индивидуальной кремации. За мои пять тыщ. И теперь у меня на комоде стоит какой-нибудь собирательный Полкан, перемешанный с котом Муром или с Каштанкой.
Но дело совсем не в этом. А в победе над смертью. Не тушкой, так чучелкой. Через все границы, все непересекающиеся миры. Через «нет» и «никогда». Толкаясь своей призрачной упрямой башкой. Но пролезть обратно. Ко мне.
И ведь столько времени прошло, и всё стирано-перестирано десятки раз, даже чехлы от матрасов – и те стирались, а вот поди ж ты. Уцепилась срезанным когтем, пришла опять.
Цепкая собачонка.