На картины Латифа Казбекова хочется смотреть долго. И долго о них думать. «Бумажные миры» – так называется юбилейная выставка заслуженного художника России Латифа Казбекова. Она открылась в Большом зале Союза художников Санкт-Петербурга, с 27 июня на месяц прописалась в Москву, в пространстве Нового Манежа. Дальше она окажется в Алма-Ате и откроет двери Музея искусств Казахстана имени А. Кастеева.
– Латиф, в частности, вы известны и тем, что свои работы создаёте на уникальной рукотворной авторской бумаге. Вы говорите, что бумага является вашим соавтором, то есть во время работы сталкиваются два характера: ваш и бумаги. Что это за отношения?
– Характер бумаги непредсказуем, я создаю её из льна, хлопка, мха… Я постоянно экспериментирую, и каждый раз приходится приспосабливаться к настроению этой бумаги. Мне же надо её победить. Я не могу проиграть бумаге. А вообще литьё бумаги – это и песня, и путь, который преодолеваешь, но это не самоцель. Это подготовка к самому важному.
– Ваши полотна всегда о человеке, но при этом вы почти не изображаете людей. Это заборы, стены, деревья, дикая природа, животные… Например, есть работа под названием «Дед Салих и собака Шарик», но изображены только собака, двор и табурет, где, надо думать, сидел дед Салих. И столько мыслей сразу: придёт ли он или имеется в виду, что на табурете всё-таки сидит бесплотный дух?
– Дело в том, что люди часто видят в моих работах какие-то свои истории, свои вопросы. Я не люблю картины с готовыми ответами. Или книги, где с самого начала понятно, чем всё закончится. И, что важно, я никогда не рисую с натуры, потому что она начинает диктовать свои правила.
– Мне очень нравится ваша картина с синим забором, она называется «Из моего детства. Мой дом. Воспоминания». Вы родились в горном селенье Аксу и были 10-м ребёнком в семье, отец рано ушёл из жизни, и мать воспитывала всех вас одна. Наверное, у неё был очень сильный характер.
– Не то слово, у неё был железный характер. Я боялся её глаз. Она могла ничего не говорить, а просто так на тебя посмотреть своими светло-голубыми глазами, что мурашки по коже проходили. Она была немногословна. Если я говорил, что чего-то не умею, она ставила меня в тупик вопросом: «А ты пробовал?» Ещё у неё была такая фраза: «Завидовать смысла нет – тебе от этого не прибудет». Поэтому у меня чувство зависти отсутствует. Её мудрые слова запомнились на всю жизнь. И надо сказать, что в детстве я никогда не выезжал за пределы деревни, на каникулы мама всегда находила нам работу. Сегодня я понимаю, что она многому меня научила.
– Например, невероятной работоспособности: вы проиллюстрировали 102 книги! Я, кстати, в детстве с восторгом разглядывала ваши иллюстрации к «Сказкам дядюшки Римуса».
– Да, с 1980 по 1999 год я действительно проиллюстрировал много книг. Вернее, я всю жизнь работал в станковой графике: литография, офорты, акварели – это всё дневная работа, а ночью я иллюстрировал книги. Я делал их очень быстро, потому что всё время менял стилистику. Если бы я делал всё в одном стиле, то, наверно, с ума сошёл бы. А так мне было любопытно постигать новые графические языки. К примеру, когда я делал китайские сказки, то, конечно, купил рисовую бумагу, китайскую акварель, тушь и целый месяц сидел, пытался одним движением нарисовать бамбук.
– Вы по-своему стали китайцем.
– Да. И думал как китаец. По крайней мере мне так казалось. Потом были арабские, японские сказки – был я и арабом, и японцем. Кем я только не был.
– А какая из проиллюстрированных книг больше всего дорога?
– Наверное, книга Юлиана Тувима. И кенийские сказки Амоса Тутуола, его книгу «Заколдованная лиса» можно читать с любой страницы: там нет ни конца, ни начала и язык совершенно неземной. А когда я иллюстрировал «Сказки дядюшки Римуса» Джоэля Харриса – я веселился просто. Обычно как: читаешь книгу полностью, потом читаешь между строк, делаешь выписки, потом читаешь третий раз, уже помечая, где должны быть иллюстрации, и начинаешь работу. А здесь я прочитал и начал иллюстрировать без эскизов даже: перелистываю страницу – и сразу рисую. Пожалел, что там нужно было сделать всего 140 иллюстраций, а хотелось каждую строчку проиллюстрировать, такая удивительная книга.
– Этим книгам повезло с художником. А значит, повезло и читателям. Латиф, родившись в горах, вы смотрели на мир сверху, а в Петербурге совершенно другой взгляд на мир – снизу вверх: смотрим на ангелов, купола, шпили… Как повлияла на вас эта смена точки обзора?
– У меня всегда была огромная жадность узнавать новое. Но в нашем маленьком селенье не было мастера, который мог бы научить меня рисовать. И я был самоучкой. А первый город, в котором я побывал, – Алма-Ата. Поступил в художественное училище имени почему-то Гоголя. Первое, что меня удивило: на экзамены пришли ребята с натянутыми на планшет бумагами – спросить, как они это сделали, было стыдно. А какие у них были кисточки!.. С остренькими кончиками. Для меня это была фантастика. У меня была самодельная кисточка. Я начал ходить в музеи, библиотеки, записывался на всевозможные кружки: икебана, сервировка посуды – короче, впитывал всё с жадностью. А потом – Петербург, Академия художеств имени Репина, как в народе говорят, «Репа».
– И она подарила вам встречу с художником Надеждой Николаевой, ставшей впоследствии вашей женой. Легко ли двум таким ярким, талантливым художникам быть вместе?
– Считаю, что это лучший подарок мне свыше. Надя прекрасный художник, замечательный человек и надёжный друг. Думаю, что даже не половина, а больше половины того, чего я достиг, это её заслуга: она мне позволила вот так работать, добиваться своих целей. Такой вот некий эгоизм она мне как бы разрешила.
– Вы друг друга вдохновляете.
– Я знаю, что это значимое слово – «вдохновение». Пытаюсь его проанализировать со всех сторон, но...
– Все о нём говорят, никто его не видел.
– Да, я его не видел. Не понимаю, что это. Мне объясняли, что вдохновение – это, когда ты что-то видишь и тебе хочется работать, но получается, что я всегда вдохновлён, мне всегда хочется работать, понимаете. Я не помню какого-то мгновения, чтобы мне не хотелось работать. С возрастом идей, замыслов, желаний становится ещё больше, а времени – ещё меньше. Я тороплюсь. Не знаю, вдохновляю ли я Надю. Говорят, что со временем супруги становятся похожи друг на друга: и их внешность, и их работы. Но мы и наши работы абсолютно разные.
– У неё абстрактные картины – на грани сна и яви.
– Надя потрясающий рисовальщик, который вдруг ушёл в абстракцию. А я, наоборот, вышел из абстракции.
– Забавно, что в нашей беседе принимают участие пять попугаев и одна канарейка. Кажется, у них есть ответы на все вопросы.
– Ещё шпорцевые лягушки могли бы дать свой комментарий. Но обычно они поют только по ночам. Да, здесь происходит вечный диалог. Я не люблю тишину.
– Вы любите природу, но одновременно живёте в «самом умышленном городе», который появился вопреки этой самой природе.
– Я побывал во многих странах. Но каждый раз, возвращаясь домой, думаю: какой же прекрасный у нас город, лучше нет!.. Мне нравится его сумеречное состояние, таинство… Даже не могу сказать, как сильно люблю этот город, – поэтому я его рисую.