Григорий Спичак
Родился в 1960 году в п. Железнодорожный Княжпогостского района Коми АССР. Окончил Сыктывкарский государственный университет. Работал учителем в сельской и городской школах, главным администратором республиканского драматического театра, корреспондентом газеты «Красное знамя», главным редактором газеты «Вечерний Сыктывкар». Член Союза писателей. Автор пяти сборников рассказов, сборника стихов, сборника афоризмов и миниатюр. Печатался в журналах «Наш современник», «Север», «Арт», «Колокол» (Великобритания), «Дон», «Войвыв кодзув» («Северная звезда»), в десятках альманахов как регионального и федерального уровня, так и в международном альманахе Фонда мира «Чувства без границ». Произведения переводились на польский, коми, венгерский, английский и армянский языки. Живёт в Сыктывкаре.
В наших северных краях октябрь – месяц невесёлый. Грустный и скучный этот месяц. Может быть, самый грустный и самый скучный из всех месяцев года. Ещё снег не лёг, но листва уже облетела. Солнце выглядывает редко, а вечера становятся совсем ранними и уныло-серыми, промозглыми. Октябрь – это месяц вечно спящих кошек, грязных листьев, прилипших к подоконникам, и тоскливого понимания, что ещё весь учебный год впереди...
В Доме пионеров нашего рабочего посёлка только-только вывесили расписание кружков. Мы с Сашкой пошли на авиамодельный, потому что вёл этот кружок его сосед по подъезду, молодой очкастый мужичок, которого Сашка очень уважал. Наверное, они общались в подъезде или во дворе. Может, тот мужичок с родителями Сашки общался. Но, в общем, выбор сделан – записались в его кружок. И вот незадача – именно в унылый и хмурый октябрь, когда и так тоска зелёная и делать нечего, так именно сейчас отправили руководителя нашего кружка в Сыктывкар на какой-то учительский семинар или съезд. Ключ от кабинета в Доме пионеров нам не дали. А без старших никак нельзя. И поплелись под дождём мы с Сашкой к нему домой – в трёхэтажку, где жили многие заводские семьи.
Уроки мы будем делать вечером. В основном с мамами, потому что им всё равно надо нас проверять. Ну и зачем тогда терять дважды время? При мамах и сделаем... А пока мы маемся в Сашкиной квартире. Вымучиваем ненастроенную гитару – играть-то всё равно не умеем. Рассказываем друг другу фантастические истории про рыбалки и про всякие страшные случаи с таинственными существами. Но всё уже рассказано, разговор сегодня вообще не клеится.
У меня в руках деревянный пистолетик, довольно искусно вырезанный из куска толстой фанеры. У Сашки – пластмассовый автомат, перемотанный синей технической изолентой, потому что иначе приклад отвалится. Мы стоим с Сашей у окна и не знаем, во что бы стрельнуть, – за окном безмолвие, бездвижье и просто серая муть. Уже смеркается. Даже мы уже не разговариваем. Единственный звук, который мы слышим и который заставляет нас немного мобилизоваться, – это далёкий рокот самолёта. Где-то совсем далеко. Или, может, за оконными рамами и за двойным рядом стёкол так слышится.
Но вот он – самолёт Ан-2, наш знаменитый «кукурузник». Он идёт на посадку на наш поселковый аэродром – там, за дощатым забором футбольного поля, за бараками совхоза и за речушкой, виляющей от лесочка на взгорке.
– Готовсь! – сурово и громко командует Саша. – Оружие к бою!
– Длинными очередями...
– Короткими…
– Повторяю: длинными очередями, в подбрюшину, по бензобакам, огонь! – я рявкаю сурово и грозно (как мне кажется). Нечего путать мои команды, сказано же – «длинными».
Дыф-дыф-дыф... Ту-ту-ту-дуф, ду-дуф-дуф... И самолёт резко заваливается на крыло, как камень, обрушивается вниз, и мы видим, что он ухнулся где-то... Эх, край окна мешает увидеть, где же рухнул самолёт. Мы выбегаем в соседнюю комнату, тут видно, как клубы чёрного дыма валят из-за дальних заборов...
За одну минуту тихий серый октябрьский день наполнился грохотом, отчаянием и катастрофой... Мы с Сашкой переглянулись – «ни фига себе... мы ж и вправду самолёт подбили!». Серо-голубые глаза Сашки распахнулись настолько, что я думал, они сейчас выскочат из орбит, а потом они покраснели, из них брызнули слёзы. Сашка в отчаянии упал на диван: «Что теперь будет, что теперь будет!»
Почему-то, когда нашкодишь, хочется смыться с места преступления. Мне резко захотелось домой. Совсем не лень теперь было и дров натаскать на две печки, и бабушке воды принести, и кроликам сено с чердака спустить...
– Саня, я домой пошёл, – говорю я дружку, а сам уже напяливаю свои войлочные башмачки с замком молнией, которые наши мамы называли «прощай, молодость». – Я постараюсь узнать у Витьки Галяева, что там в аэропорту... Они ж пока не знают, откуда стреляли. А ты молчи. Совсем молчи. Делай себе уроки, и всё... – глубокомысленно и конспиративно балаболил я какую-то ахинею.
Витя Галяев – наш одноклассник. Он очень любит вертолёты, у него есть старший товарищ, а у этого товарища отец работает в аэропорту. Витька с другом даже летали на самолётах и вертолётах. Их лётчики брали с собой в рейсы по осмотру лесов однажды и куда-то ещё дальше... Я бегу к Вите, чтобы узнать о событиях с разбившимся самолётом. Даже домой не забежал, а мимо – сразу к Витьку. Но, ёлки-палки, Вити дома нет. Его бабушка, которая квасила капусту в пропитанных кислым запахом сенях, сказала, что Витя срочно уехал с другом в аэропорт – там что-то взорвалось и горит. Бабушка у Вити старенькая, она даже не понимает, что перед ней стоит человек, пятиклассник Гришка Спичак, совершивший страшное преступление – сбивший самолёт! У меня появляется мысль: судят ли за сбитые самолёты двенадцатилетних мальчиков?
Опять я побежал не домой – в библиотеку. Там меня хорошо знали как юного книгочея, а потому библиотекарша не очень-то удивилась, когда я у неё попросил Уголовный кодекс СССР. Увлекательное, я вам скажу, чтение (но только не сегодня)! Выяснил: есть только двенадцать статей в Уголовном кодексе СССР таких, по которым судят с двенадцати лет. Одна из таких статей – моя... «Подготовка теракта, действия, приведшие к крушению...» и тому подобное. Срок – до 15 лет лишения свободы. Капец!
Шёл мокрый снег, я тоже шёл, как по этапу, домой. Промокший, голодный, сосчитавший, что через пятнадцать лет уже умрёт бабушка, умрут и кошка с собакой, что мне будет двадцать семь лет и у меня будут пальцы с синими наколками, как у дяди Толика из кочегарки в соседней районной бане.
Телефонов в домах у нас с Сашкой не было – ни у него в квартире, ни у меня в доме. Тогда, в октябре 1972 года, на весь заводской район, наверное, было телефонов двадцать. Но они были не у нас, а у начальства и у какого-нибудь экстренного специалиста. Весь вечер я угрюмо грузился мыслями, лишь бы Сашка не сломался и от горя не наговорил своей мамке про наш расстрел самолёта. Попытка сбегать к Витьке Галяеву ещё раз не получилась, отец не отпустил: что-то он ладил в сарае, и мне надо было то доски принести, то шланг подержать, пока он что-то куда-то там крепил. Я стоял с задранными вверх руками, слушал, как немеет плечо, и думал о том, сколько можно выдержать, стоя с руками за головой, – ведь так водят под конвоем. Завтра вечером, возможно, я уже буду сидеть в тюрьме, а папка даже не знает, что мне его эти шланги и сараи не пригодятся уже никогда в жизни.
Превкуснейшие мамины сырники в этот раз за ужином я даже не заметил. Ел, как в последний раз, больше дорожа тёплым уютом домашнего вечера, запахом печки, сырников и кожи раскрытого отцовского патронташа – он готовился на утиную охоту. Спать ложился с мыслью, что, может быть, меня разбудят ночью дядьки в кожаных плащах (так в кино показывали чекистов), спросят для уточнения фамилию и скажут собраться за пятнадцать минут, потому что я арестован...
В школу я утром бежал. В глаза бросалось всё: смотрят ли на меня люди... как смотрят... В самой школе у входа с громадным портретом Ленина, обнимающего маленькую девочку-пионерку, написанных почему-то фиолетовым по белому, дежурные старшеклассники проверяли, со сменной обувью я пришёл или нет... Но я на них даже внимания не обратил, потому что в глубине вестибюля увидел фигуру милиционера, уходящего за угол в сторону учительской... Стало трудно дышать.
В классе Сашки ещё не было. А потом он появился в дверях. С синими кругами под глазами. Ночь не спал, что ли? Или наревелся? Впрочем, он мог нареветься и потому, что мать его лупасила за учёбу много и часто. Тяжело Сашке учёба давалась. Но сейчас я думал не об этом. «Никто к тебе не приходил?» – спросил я его шёпотом будто между прочим. «Нет, – он сглотнул. – К тебе тоже? Ну да... Если б пришли, то уже и меня бы арестовали. Ты не знаешь, детей за самолёты судят?» – «Да, – сурово ответил я ему, а у самого щекотало в глазах. – До пятнадцати лет тюрьмы... Только двенадцать таких статей в Уголовном кодексе. И вот эта – за самолёты...» Потом я ему шепнул: «Надо дождаться Витьки Галяева. Он вчера в аэропорту был... Я бегал к нему, но...» И вот в дверях появился Витька – здоровый и невозмутимый, как индейцы Фенимора Купера. Сейчас будет сенсация. От Галяева сильно несло дымом и каким-то горючим – соляркой или керосином.
– Витёха, что там вчера в аэропорту случилось? – изо всех сил делая вид, что интересуюсь «так просто», спросил я у Галяева. – Я к тебе вчера приходил, а бабуся твоя сказала, что...
– Это мрак какой-то. – Витька знал уже, что ему есть что рассказать и что все, наверное, вчера видели, как...
…За месяц до этого в Олимпийской деревне в Мюнхене были захвачены в заложники одиннадцать членов израильской олимпийской сборной. Чуть меньше чем через сутки все они погибли в ходе провалившейся операции баварской полиции – как и пятеро из восьми захвативших их террористов, членов организации «Чёрный сентябрь», военизированного крыла палестинской организации ФАТХ. А в начале октября 1972-го, в то время когда очкастый руководитель кружка авиамоделистов нашего Дома пионеров уехал на семинар в Сыктывкар, а бабуся Витьки Галяева квасила капусту и что-то горело в нашем маленьком аэропорту на севере СССР, на улице Rue van Artevelde в центре Брюсселя семнадцатилетняя девушка-арабка Вариф и её троюродная сестра двадцатисемилетняя Джугейна паковали в музыкальные инструменты и в косметички Desert Еagle с патронами 44-го калибра от магнума и аргентинскую штурмовую винтовку CAM (Кам). В гостиничном номере, пропахшем духами, кофе и круассанами, уже пахло заодно и оружейным маслом... Девушки через три часа десять минут объявят стюардессам рейса «Брюссель – Дели», что самолёт захвачен, что Аллах на небесах, а на земле «мы ваш трамвай шатал, ваш ишак шатал и вообще – садимся в Бейруте»... Джугейна выстрелила в неумного пьяного немца, который пытался изображать из себя танцующего Кассиуса Клея. Не убила. Ранила. Немец синел от потери крови. С ним возились стюардессы и женщина-акушер из Нью-Дели, а самолёт уже садился в Бейруте под прицелами спецназа ливанской полиции. Требование террористок было простое – отпустите офицеров Королевства Иордания, арестованных по подозрению в участии в захвате заложников на Олимпиаде в Мюнхене. А заодно и двух палестинцев из миссии ЮНИСЕФ, которых тоже упаковали в тюрьмы на севере Израиля после облавы в секторе Газа.
Это был тот случай, когда требования выполнили, но девушек судил бельгийский суд, и они получили: 15 лет тюрьмы – Вариф и 18 лет – Джугейна...
…Витька Галяев рассказал, что вчера в аэропорту подожгли мусор, а в мусорной куче оказалось несколько банок старых красок, старые шины и самое главное – поддон с засохшей то ли смолой, то ли мазутом.
– Ох и полыхнуло! Горело так, что подойти было невозможно...
– А самолёт? – уже с догадкой дикой радости спросил я не по теме.
– Что самолёт? Самолёты садились как положено... Взлётку дым не накрыл... – и он подробно рассказывал, как его друзья-вертолётчики и он сам помогали пожарной машине правильно заехать со стороны просёлочной дороги по краю речного обрыва...
Мы с Сашкой переглянулись так, что, наверное, было что-то такое в эмоциях, пробежавших между нами. Галяев заметил, счёл это нашей насмешкой и обиделся: «Не верите, что ли?! Да я вам завтра сюда приведу командира экипажа... Он сам придёт. Сказал, что мне благодарность объявят в школе на линейке...»
На перемене мы с Матвеевым стояли у громадного окна и радостно, до оторопи повторяли друг для друга одну и ту же мысль: «А почему мы так дико и тупо поверили сами себе? Ни фига себе самовнушение!» И рассуждали уже об очевидном теперь и о самом простом... «Сквозь стекло-то как?», «Так не заряжено же вообще ничем... кроме мысли...». Конечно, мы по-детски не могли понять, что вот это – ничем не заряжено, кроме МЫСЛИ, – и есть ответ... Заряженные мыслью. Сконцентрированные мыслью в скукоте и тишине октября. И улетевшие за мыслью своих пуль и падающего самолёта...
...Сорок лет спустя, в июне 2012 года, когда мой средний сын окончил Российский университет дружбы народов – отделение арабского языка и истории, мы с ним и его дружком однокурсником-иорданцем Салманом, пригласив ещё и соседей по комнате – македонца и китайца, отмечали «корочки» дипломов в их студенческом городке в кафе «Пикассо». Груда цыплят по-американски, море пива, хумус и жгучий перец. Македонец Буйко принёс флягу вина литров на пять... Весело. Студентам всегда весело. Даже нам в период сухого закона 1985–1986 годов было по фигу на запреты, а сейчас тем более хоть залейся... Пела девушка-узбечка. Что-то галдели в углу великовозрастные дагестанцы. Равнодушно жевали длиннющие спагетти обкуренные или невыспавшиеся конголезцы. Курить в кафе тогда ещё было можно. Написанная во всю стену «Девочка на шаре» плавала в дыму...
Почему-то улыбчивый и задорный, пьющий, по моим наблюдениям, и пьющий немало, Салман в этот раз сидел серьёзный и не пил.
– В чём дело, Салман? Отравился, что ли?
– Нет, Григорий Иванович, я б выпил. И даже с удовольствием... День такой – Коля уезжает (звучало как «Кола уезжает»). Но у меня мама приезжает. Мне сейчас надо ехать встречать...
– Строгая такая?
– Ой, строгая… И вообще, она не поймёт, если мне где-то было весело тогда, когда главное веселье – она приезжает...
– Ни фига себе «веселье». Ты сессию-то сдал? Или она с ремнём едет? – подкалываю я его. – Небось, получишь за долги? Вот и нос повесил...
– Нет. Строгая. Потом Кола расскажет...
Сын рассказал, что мама у Салмана крутая, как турецкая сабля. «Бывшая террористка, что ты хочешь...» Наверное, в моём лице было нескрываемое удивление.
– Мама у него угнала самолёт в 1972 году. Из Брюсселя. Посадили его в Бейруте... Из тюрьмы вытаскивала каких-то иорданских офицеров... Потом брат одного из этих офицеров и стал папой Салмана.
– Без тюрьмы, что ли, обошлось? Или из тюрьмы её ждал?
– Пятнадцать лет вроде как давали... Но, по-моему, она немного раньше вышла, – Коля рассказывал это так, будто у нас среди родственников и друзей таких угонщиков и террористов встречается немало, а это так себе: Бейрут и Мюнхенская Олимпиада – это где-то там, по ту сторону истории...
...Саша Матвеев в Москве живёт уже больше тридцати лет. Нынче он неплохой бизнесмен. С небольшим и надёжным делом – он ремонтирует квартиры очень богатых людей. Запись на его бригаду на месяцы вперёд. В авиамодельном спорте он высот не достиг, хотя серьёзно занимался моделями до самой армии! Но практика авиамоделирования, спорт как дисциплина и природная Сашкина усидчивость (мамаша его прессовала в учёбе, как надсмотрщик на мавританских галерах) сделали его сверхвнимательным к тончайшим деталям ремонта, последовательности и правильной подготовке уникальных работ. Он со своей бригадой принимал участие в подготовке к сдаче таких объектов в Москве, как «Метрополь», «Арарат парк Хайатт», отель и центр «Балчуг Кемпински». Фигурная резьба толстых зеркал, подгонка бронзовых изделий до бесшовных состояний и прочие фишечки, которые отнюдь не каждой даже сотой бригаде по силам, – всё это поручалось Матвееву. И спецов он подобрал штучных. Говорят, что неплохо зарабатывают.
Мы с ним созваниваемся нечасто, но о своих приездах в Москву стараюсь его оповещать. Вот и сейчас, узнав, что я забираю вещи своего сына-дипломника, что буду на площади Европы в определённое время, Саша коротко брякнул: «Я подъеду... хоть кофеёк попьём...»
Мы сидели в кафе на каком-то этаже центра «Европейский», пили кофе, вспоминали ребят-одноклассников и не только одноклассников, ждали сына моего Колю, так как в планах было потом двигаться уже на вокзал. Но по залу кафе к нам двигался не только Коля. С ним Салман и, как можно было догадаться, мама Салмана, статная седая женщина в чёрных одеждах и с крупной чёрной сумкой через плечо. Разобранная штурмовая винтовка САМ поместилась бы и в эту... Они с Салманом уже видели нас и подходили улыбаясь.
– Вариф умм Хатани... – она протянула руку в ответ на представление её мне Салманом и на то, что я (естественно), чтобы поприветствовать их, встал.
Они, конечно же, присели за наш столик. Салман скороговоркой объяснил, что боялся не увидеть больше Колю, потому что «ви потом на вокзал и алю...» Ну да – алю-алю домой. Они с Колей, оказывается, таким образом созвонились и решили пересечься в «Европейском».
После некоторого замешательства с сумками и пояснениями друг другу Салман повёл маму к туалетным комнатам, а потом они что-то хотели заказать у стойки. В эту короткую паузу я Саше сказал:
– Ты с террористами ещё никогда не знакомился? Вот... Мама Салмана угоняла в октябре 1972 года самолёт рейса Брюссель – Дели...
Глаза. Вы бы видели глаза Саши... Одно мгновение.
– Да, Саш, тогда... в том самом октябре, когда мы сбили самолёт...
Теперь вы бы видели вытянувшееся лицо Коли. Сын смотрел на меня с растерянной улыбкой, словно требуя пояснений: «Не понял, папа... Я что-то плохо знаю из истории нашей семьи?» Мне самому на секунду в «Европейском» почудилась гарь горящих шин и мазута, квашеной капусты из сеней Галяевых и зябкий запах сырого октябрьского снега на деревянных тротуарах Княжпогоста. Но это на мгновение... Потом мы с Сашкой рассмеялись и рассказали Коле несмешную историю. Ему было смешно... Очень.
Вариф умм оказалась женщиной очень деликатной, но к сыну относилась как к рабу. Салман бегал к стойкам бара несколько раз, пока мама пыталась нас угощать в дорогу. По-русски она не говорила вообще, и Салман, словно извиняясь, зачем-то несколько раз пояснял, что «зато папа и дядя знают русский хорошо и могут даже Есенина полчаса читать без перерыва». Мы сидели в кафе недолго. Говорили всякую ерунду, звали в гости на Север и Салмана, и маму его. Про белых медведей на улицах наших городов не врали, но новогоднюю сказку обеспечить обещались. Даже Сашка, соскучившийся в Москве по настоящим сугробам и белой чистоте нашего маленького городка, активно кивал головой и, кажется, уже сам размечтался встретить Новый год снова на Севере...
История на этом почти закончилась. Но однажды, несколько лет спустя, мне на юбилей среди многих других поздравлений пришла эсэмэска с незнакомого номера:
– С днём рождения! Здоровья, успехов, творческой фантазии и мощных красивых миров!
– Спасибо. Кто это? – написал я в ответ.
– Одноклассник, тот, с кем ты сбил самолёт в детстве...
Шутка у нас такая – одна на двоих. Скоро у нас вечер встречи одноклассников. Уже сорок пять лет как закончили школу. Сашка клялся, что приедет обязательно. За столом наших встреч и возлияний сорок пять лет спустя мы с ним обязательно расскажем нашим седым одноклассникам ту историю. Ведь они про «сбитый самолёт» до сих пор не знают.
И, может быть, мы с Александром Матвеевым всё-таки съездим в закрытый теперь из-за нерентабельности наш маленький аэропорт, посмотрим на белое взлётное поле. Только время пусть выберет любое, кроме октября. Это такой месяц, когда может случиться всё что угодно.