* * *
Когда с утра постукивает великолепный
джаз-контрабас,
музыка – это страх и трепет на полчаса для нас.
Дыма цветок и кофейная змейка.
музыка – это страх и трепет на полчаса для нас.
Дыма цветок и кофейная змейка.
Близко весна подошла.
Руки её из тончайшего снега.
Руки её из тончайшего снега.
Грудь – из стекла.
Мы её бедные птички, бледные свечки.
Как она плачет, проходит сквозь нас, слепа!..
Так стучи-постукивай, голубое сердечко,
стучи-постукивай – па-па-па.
Мы её бедные птички, бледные свечки.
Как она плачет, проходит сквозь нас, слепа!..
Так стучи-постукивай, голубое сердечко,
стучи-постукивай – па-па-па.
* * *
У окна провожу весь день,
и звонка дверного дин-дон
раздаётся пусть многократно, –
не открыть, потому что не слышу,
У окна провожу весь день,
и звонка дверного дин-дон
раздаётся пусть многократно, –
не открыть, потому что не слышу,
на стекло дышу.
Слёзы скатываются. Голубые пятна
на манжетах – лилии, и снега свежи.
А душе
места много ли надо?
Насколько хватает взгляда:
двор и окна напротив, неба клочок.
Тень снегопада.
Между стёклами
съёжился паучок.
Я дышу на пальцы, не могу согреться.
Смеюсь и плачу, и мир велик.
Так велико лишь сердце,
сердце,
в которое ты проник.
Слёзы скатываются. Голубые пятна
на манжетах – лилии, и снега свежи.
А душе
места много ли надо?
Насколько хватает взгляда:
двор и окна напротив, неба клочок.
Тень снегопада.
Между стёклами
съёжился паучок.
Я дышу на пальцы, не могу согреться.
Смеюсь и плачу, и мир велик.
Так велико лишь сердце,
сердце,
в которое ты проник.
* * *
Сменяют дождь и снег друг друга,
В ближайшем сквере ни души,
но протяни под дубом руку
и птицам хлеба предложи.
Я предлагаю крошки, зёрна,
подсолнечник, и на земле
холодной и от влаги чёрной
накрошено, как на столе.
Простые действия трудами
не назовёшь. Но слышу, тут
упрямо трудятся над нами
и, кажется, не устают
невидимые глазу. Кто им
подсказывает, кто ведёт
по темноте разбитым строем
до сокрушительных высот?
Не ждать ни милости, ни чуда –
недостижима полнота, –
и с ясной горечью оттуда
вернуться, с частью сердца, да.
А дома зримые пределы,
восьмивершинные кубы,
коричневый, зелёный, белый,
остатки хлеба и крупы,
привычки рано закрываться
от света, спать лицом к стене
и отмерять зерно по пальцу,
как показали в детстве мне.
Сменяют дождь и снег друг друга,
В ближайшем сквере ни души,
но протяни под дубом руку
и птицам хлеба предложи.
Я предлагаю крошки, зёрна,
подсолнечник, и на земле
холодной и от влаги чёрной
накрошено, как на столе.
Простые действия трудами
не назовёшь. Но слышу, тут
упрямо трудятся над нами
и, кажется, не устают
невидимые глазу. Кто им
подсказывает, кто ведёт
по темноте разбитым строем
до сокрушительных высот?
Не ждать ни милости, ни чуда –
недостижима полнота, –
и с ясной горечью оттуда
вернуться, с частью сердца, да.
А дома зримые пределы,
восьмивершинные кубы,
коричневый, зелёный, белый,
остатки хлеба и крупы,
привычки рано закрываться
от света, спать лицом к стене
и отмерять зерно по пальцу,
как показали в детстве мне.