«Гоголиана» Владислава Отрошенко впервые увидела свет в 2013 году и с тех пор неоднократно переиздавалась. На днях в «Редакции Елены Шубиной» вышло очередное, дополненное издание этой удивительной книги. Беседуем с автором о Гоголе и Сухово-Кобылине, гении и злодействе, мистике и жанре эссе.
– Яркой новинкой этого года стала ваша книга эссе-новелл «Гения убить недостаточно». Мы часто употребляем слово «гений» – возможно, чаще, чем следовало бы... Что такое гений для вас? Что отличает его от просто очень талантливого человека?
– Талант не может реализоваться без определённых волевых усилий. Гений же – это сама воля, воплощённая в человеке. Небесная воля к творению. Она устраняет для гения все препятствия на пути к осуществлению творческого замысла и действует часто помимо его личной воли и даже вопреки ей, как бы не обращая внимания на все слабости и причуды избранника – лень, безалаберность, беспечность, сумасбродство, недооценку своих сил и возможностей. Об этом очень проникновенно сказал Шопенгауэр, наблюдая за самим собой в период написания гениального трактата «Мир как воля и представление». Он отмечал в дневниках, что сам не отдаёт себе отчёта в построении своего сочинения, не может понять, как это происходит, подобно тому, как матери непонятно зарождение младенца в её утробе: «Я только всматриваюсь в своё творение и как мать могу сказать: я благословлён плодом». В книге эссе-новелл, о которой вы сказали, меня интересовали как раз именно эти непостижимые моменты безличного существования гения, когда он совершает невероятное, невозможное, выходит за пределы своего «я», порою сам того не желая. Это своего рода чудо. И эти моменты в книге прослеживаются на примере судеб, казалось бы, далёких друг от друга, – Овидия, Тютчева, Платонова, Катулла, Томаса Вулфа, библейских пророков и поэтов, философов Запада и Востока. Но в этих судьбах проявляется нечто общее – универсальная природа гениальности. Распознание высших проявлений человеческого духа имеет такое же важное значение, как разгадка происхождения живой клетки или Вселенной.
– Вы работаете в жанре эссе – сегодня он, как мне кажется, незаслуженно подзабыт. В чём, на ваш взгляд, очарование этого жанра?
– При переходе от художественного текста к документальному я не испытываю никакой резкой смены писательских задач. Говоря метафорически, неважно, на каком инструменте писатель транслирует мелодию души. Жанр – это всего лишь инструмент. Одну и ту же мелодию можно исполнить на фортепьяно, скрипке или флейте. Когда я пишу повесть или новеллу, моё письмо основано на вымысле, вобравшем в себя сны, память, грёзы, впечатления, состояния сознания, идеи. Это и есть та неупорядоченная реальность, с которой работаешь, создавая художественно организованный текст, сюжетно и образно выстроенный, подчинённый замыслу и в то же время свободный, саморазвивающийся по своим внутренним законам. При написании эссе реальностью, с которой работаешь, является документ. Но так же, как сны, память, грёзы и т.д., всевозможные документы – письма, свидетельства, дневники, мемуары, фотоснимки – представляют собой хаотическую картину. Мой принцип состоит в том, что в эссе эта документальная реальность должна быть художественно организована. Я должен найти в ней и вычленить сюжет, построить на её основе отчётливую образную систему и ясное повествование. Двойную природу моих работ в области нон-фикшен лучше всего отражает жанровое определение эссе-новеллы. Вспомните, как Репетилов в «Горе от ума» Грибоедова характеризует эссеистику Ипполита Удушьева (можно сказать, предтечи персонажа современного устного фольклора – нудного душнилы): «Взгляд и Нечто». Так вот, эссе как «сочинение на вольные темы – практически ни о чём», а именно так трактует жанр один современный русско-американский лингвист, для меня абсолютно неприемлемо. Никаких взглядов и нечто. И уж тем более вольного писания ни о чём. К любому своему эссе я отношусь как к рассказу или повести. В нём должны быть завязка, кульминация, развязка, сильный сюжет, целенаправленное повествование – словом, художественный замысел.
– Есть ли у вас любимые эссеисты? Можете назвать несколько текстов, которые вы считаете эталоном?
– Эссе Честертона, Борхеса на все времена. Эссеистическая книга Ролана Барта Camera Lucida, посвящённая феномену фотографии, читается как захватывающий детектив. Очень люблю эссе Василия Голованова – он мастер жанра эссеистического романа, его «Остров» – это настоящее приключение духа (и телесной оболочки тоже). Мне нравится эссеистика Андрея Балдина. Очень хороша – сюжетно выверена и увлекательна – эссеистика Владимира Березина, например его книга «Дорога на Астапово», которая посвящена последнему пути Толстого, – эта вещь одновременно обладает ценностью художественного произведения и научно исследовательского эксперимента. Эссе в 400 страниц английского писателя Джулиана Барнса «Нечего бояться», за которое он получил в 2017 году премию «Ясная Поляна» (я как член жюри голосовал за него двумя руками), – одна из лучших вещей в западноевропейской литературе последних десятилетий, главный герой этой удивительной книги – страх смерти, рассмотренный со всех сторон с потрясающей исповедальной искренностью.
– Два важных для вас имени в литературе – это Николай Гоголь и Александр Сухово-Кобылин. Чем вам близки эти два писателя? Есть ли что-то, что их роднит? И с чего начался ваш интерес к их судьбам?
– Гоголь... мне кажется, что я должен говорить не о начале, а о том, когда же в конце концов удастся вырваться из гравитационного поля этой гигантской звезды. Наверное, самой мощной и самой загадочной звезды литературной вселенной... Что же касается Сухово-Кобылина, то наиболее прозорливые современники называли его литературным сыном и наследником Гоголя. И это верно. Связь гротеска и юмора Кобылина с гоголевской поэтикой очевидна. Не случайно в юности Александр Васильевич, как он сам выражался, «зачитывался Гоголем до упада». Между прочим, он встречался с автором «Мёртвых душ», плавал с ним в одной компании на пароходе по Средиземному морю. Восхищался им. Гоголь был его кумиром. Но не в этом дело. Судьба Сухово-Кобылина, как никакая другая, ставит вопрос о совместимости гения и злодейства. Пушкинский вопрос. А если говорить шире, то, может быть, один из главных вопросов мироздания. Потому что если художественный гений слепо выпадает хоть злодею, хоть убийце, как чёт или нечет на рулетке, то никакого Бога нет. Ну а дальше известно что... вспомним Достоевского... дальше – всё дозволено. Сухово-Кобылин написал свою гениальную «Свадьбу Кречинского», перевернувшую русский театр и задавшую ему вектор развития, в тюрьме. А оказался он там по подозрению в зверском убийстве своей французской любовницы Луизы Симон-Деманш. Уголовное следствие длилось семь лет. Распутать и развязать все узлы этого громкого дела мне представлялось крайне важным. Потому что именно в этом загадочном деле кроется подтверждение (или опровержение!) знаменитой пушкинской формулы «Гений и злодейство – две вещи несовместные».
– Можно ли считать недавно вышедшую «Драму снежной ночи» исчерпывающей тему книгой? Или что-то в судьбе Сухово-Кобылина ещё осталось неохваченным и вы продолжаете изыскания?
– Мне представляется возможным не то чтобы продолжить, а уточнить и прояснить кое-какие важные смыслы и виражи в уголовном деле и судьбе Сухово-Кобылина. Но уже не средствами литературы. Я написал поэпизодный план многосерийного фильма, посвящённого драме и тайнам жизни этого фантастически необычного писателя и человека. Совместно с Александром Бородянским мы даже успели сценарно разработать по этому плану две первые серии картины. Надеюсь, эти кинематографические изыскания будут продолжены.
– Только что в «Редакции Елены Шубиной» вышло также очередное переиздание вашей «Гоголианы». В чём, по-вашему, секрет успеха этой книги?
– Не совсем переиздание. Это существенно обновлённая книга. В неё вошли те вещи, которые я написал этим летом. Прежде всего, это большая документальная новелла «Гоголь и летаргический сон». Фактически это детальное расследование одной из самых главных загадок, связанных со смертью Гоголя и с его погребением. В этой новелле описаны все зафиксированные случаи летаргических состояний Николая Васильевича на протяжении его жизни. На основе свидетельств, мемуаров, писем, официальных документов, врачебных данных исследована сама возможность захоронения Гоголя заживо в состоянии «обмирания» или «мнимой смерти», как называла медицина того времени приступы летаргии. Кроме того, с максимально доступной полнотой показана картина вскрытия могилы и гроба с телом Гоголя в 1931 году на кладбище Свято-Данилова монастыря. Я работал с документами, интервью,
письменными мемуарами людей, так или иначе причастных к этому событию. Но не только. Удалось привлечь и устные мемуары – поговорить с прямыми потомками участников эксгумации. В новой «Гоголиане» есть также вещь «Гоголь и хорунжий», в которой представлено совершенно ошеломляющее уголовное дело хорунжего Павла Кагальникова. Этот казачий офицер в буквальном смысле использовал «Мёртвые души» Гоголя как инструкцию к обогащению. Он внимательно прочитал поэму и довёл аферу Чичикова до логического конца. Воплотил её в жизнь в грандиозном масштабе. Заработал на скупке мёртвых душ в области Войска Донского баснословную сумму, стал по нынешним меркам миллиардером. Материалы этого сенсационного уголовного дела я получил в своём родном городе в архиве Новочеркасского музея истории Донского казачества. Одна из важнейших вещей в новом издании «Гоголианы» – эссе-новелла «Гоголь и болезни». Здесь исследованы психосоматические особенности гоголевской природы, тайные механизмы его уникального воображения. Знаете, когда ты пишешь о русском классике, нужно отдавать себе отчёт, что внимание публики к книге обусловлено именно его фигурой. А вот почему к Гоголю сейчас тянется душа читателя, это другой вопрос. Гоголь был чрезвычайно чувствительным локатором, точно улавливающим все тревоги и социальные изломы эпохи. Может быть, Гоголь в наши дни особенно актуален, или, лучше сказать, нужен нам со всеми своими творениями, мыслями, образами, неразгаданной мистикой, чувствами и предчувствиями, потому что время нынче слишком тревожное... Представляете, ведь он как будто знал о вскрытии потомками своего гроба и растаскивании своих останков на сувениры. Прямым текстом предупреждал в завещании: «...стыдно тому, кто привлечётся каким нибудь вниманием к гниющей персти, которая уже не моя: он поклонится червям, её грызущим...» Не подействовало. Как не подействовала и настоятельная просьба к современникам в завещании не погребать его тела до тех пор, пока не обнаружатся явные признаки разложения. Потому что и при жизни он не раз впадал в такие состояния, когда «сердце и пульс переставали биться», а тело было неподвижным и холодным, как у мертвеца. Возможно, именно сейчас пришло время по-настоящему понять Гоголя – его загадочную душу, его таинственную смерть, его бессмертные писания, его фантастическую проницательность и его невероятные причуды, которые были побочными эффектами гениальности. Именно об этом «Гоголиана».
– В одном из давних интервью вы сказали, что в Риме, у дома Гоголя, с вами случилось некое мистическое событие, которое вы восприняли как запрет продолжать работу над историей жизни классика. Выходит, вы не вняли запрету и писательский интерес перевесил?
– Дело в том, что, когда пишешь о Гоголе, неизбежно оказываешься под воздействием его духа. А заодно его ипохондрии, страхов, тревог. Во всяком случае, так происходит со мной. Особенно остро я это почувствовал, когда задумал новеллу «Гоголь и смерть». Я знал, о чём и как писать. В один из дней работы над этой вещью сидел на Испанских ступеньках в Риме неподалёку от дома на Via Sistina, 126, где Гоголь квартировал. Обдумывал текст, делал наброски в блокноте. Потом решил пойти к этому самому дому. Тогда в бывшей квартире Гоголя жил, кажется, какой-то римский адвокат, точно не помню. Я подошёл к дверям подъезда. Подумал: вот сейчас позвоню в квартиру и объясню в домофон хозяину, что я русский писатель, сочиняю книгу о Гоголе, хочу взглянуть на апартаменты, где он создавал «Мёртвые души». Я был уверен, что мне не откажут. Но в тот момент, когда поднёс руку к звонку, со мной случился странный приступ – нечто вроде сильнейшей панической атаки: замерло дыхание, бешено заколотилось, а потом куда-то провалилось сердце, возникла уверенность, что я прямо здесь, у дверей дома, упаду и умру. Я так и не нажал кнопку звонка. Стало страшно. Новеллу «Гоголь и смерть» я бросил писать. Поклялся себе, что не возьмусь за неё никогда. Но через некоторое время, уже в Москве, она вдруг написалась сама собой – за неделю. И я не испытывал при этом ни малейшего страха. Как будто на неделю приоткрылась дверь в запретные покои Гоголя...
– А в целом вы верите в мистику? В предзнаменования, вещие сны, пророчества, связь между мирами?
– Ну какой же писатель в это не верит (улыбается)...
Поздравляем Владислава Олеговича Отрошенко с 65 летием! Желаем крепкого здоровья, радости и новых творческих откровений!